"Ученик" Тесс Гэрриетсен

— Привет, — тихо произнесла Риццоли.
Корсак взглянул на нее.
— Привет, — прохрипел он в ответ.
— Гостей принимаете?
Вместо ответа он похлопал по кровати, приглашая ее устроиться рядом, остаться.
Она пододвинула к кровати стул и села. Его взгляд опять переместился, но не на потолок, как ей вначале показалось, а на монитор, который висел на стене в углу. По экрану бежала змейка электрокардиограммы.
— Это мое сердце, — сказал он. Трубка заметно изменила его голос, и теперь он больше походил на шепот.
— Похоже, тикает нормально, — подбодрила она.
— Да. — Повисла пауза. Корсак следил за монитором.
На тумбочке она увидела букет цветов, который прислала ему сегодня утром. Он был единственный. Неужели больше никто не догадался прислать цветы? Даже жена?
— Я вчера встретила Диану, — сказала она.
Он посмотрел на нее и тут же отвел взгляд, но она успела заметить смятение в его глазах.
— Похоже, она вам не сказала.

Он пожал плечами.
— Ее сегодня не было.
— Наверное, придет попозже.
— Черт ее знает.
Его ответ удивил ее. Возможно, ему самому стало неловко, и он покраснел.
— Мне не следовало так говорить, — произнес он.
— Вы можете говорить мне все что захотите.
Он вновь посмотрел на монитор и вздохнул.
— Ну, хорошо. Все хреново.
— Что именно?
— Да все. Живет парень вроде меня, делает свое дело. Обеспечивает семью. Дает ребенку все, что тот пожелает. Кстати, взяток не берет. И вот в пятьдесят четыре — бац, и сердце отказывает! Лежу вот теперь немощный и думаю: ну, и ради чего пупок надрывал? Я всю жизнь жил по правилам, а вырастил никчемную дочь, которая звонит папочке, лишь когда ей нужны деньги. А у жены башка занята только тем, чего бы еще наглотаться, чтобы словить кайф. Куда мне тягаться с его высочеством валиумом. Я всего лишь тип, который дает ей крышу над головой и оплачивает рецепты. — У него вырвался горький и усталый смешок.

— Почему же вы до сих пор женаты?
— А какая альтернатива?
— Быть холостым.
— Вы хотите сказать, одиноким? — Слово «одиноким» он произнес с такой интонацией, будто это был самый худший выбор. Некоторые делают выбор в надежде на лучшее; Корсак же сделал выбор, просто чтобы избежать худшего. Он лежал, вперив взгляд в зеленую линию на мониторе, которая показывала, что он еще жив. Хорош или плох был его выбор, но итогом оказалась эта больничная палата, где страх соседствовал с горечью сожаления.
«А где буду я в его возрасте?» — подумала Риццоли. Тоже на больничной койке, жалеть о сделанном выборе, мечтать о той дороге, которой так и не пошла? Она вспомнила свою унылую квартиру с голыми стенами, одинокую постель. Чем ее жизнь была лучше жизни Корсака?
— Я все боюсь, сердце остановится, — пожаловался он. — И на экране появится прямая линия. Ужасно боюсь.
— Перестаньте смотреть туда.

— Если я не буду смотреть, тогда кто будет?
— Медсестры постоянно следят, у них на рабочем месте тоже такие мониторы.
— Но разве на самом деле они следят? Да просто делают вид, а сами болтают о тряпках и мужчинах. Кому, кроме меня, нужно мое сердце?
— Но у них есть система оповещения. Если что-то не так, аппарат подает сигнал.
Он взглянул на нее недоверчиво.
— Вы не шутите?
— Вы что, не доверяете мне?
— Не знаю.
Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, и ей вдруг стало стыдно. Она не имела права рассчитывать на его доверие, особенно после того, что случилось на кладбище. Воспоминания о той ночи до сих пор преследовали ее: перед глазами возникал Корсак, беспомощный, брошенный в темноте, и она — такая эгоистка, озабоченная лишь погоней. Она не могла смотреть ему в глаза и предпочла отвести взгляд, сосредоточившись на его мясистой руке, из которой торчала трубка капельницы.
— Мне так совестно, — сказала Риццоли. — Честное слово.
— За что?
— За то, что не сразу кинулась вас искать.
— О чем вы говорите?
— Вы что, ничего не помните?

Он покачал головой.
Она замолчала, вдруг осознав, что он действительно ничего не помнит. И она может не продолжать этот разговор, а он никогда не узнает, что она предала его. Возможно, молчание было бы самым легким выходом из положения, но она знала, что не сможет жить с такой ношей.
— А что вы помните о той ночи на кладбище? — спросила она. — Самое последнее?
— Последнее? Я бежал. Кажется, мы вместе бежали, верно? Преследовали преступника.
— Что еще?
— Помню, я страшно разволновался.
— Отчего?
Он фыркнул.

— Оттого что не мог догнать какую-то девчонку.
— Ну, а потом?
Он пожал плечами.
— Пожалуй, все. Больше ничего не помню. Очнулся, только когда медсестры стали всовывать мне в рот эту трубку… — Он замолчал. — Со мной все в порядке. Можете так и передать всем.
Повисло молчание. Корсак упрямо смотрел на экран монитора. И вдруг произнес, с досадой в голосе:
— Боюсь, я испортил всю операцию.
Она удивилась.
— О чем вы…
— Вы только посмотрите. — Он ткнул себя в пухлый живот. — Как будто проглотил баскетбольный мяч. Вот на что он похож. Или будто я на пятнадцатом месяце беременности. Не могу даже угнаться за девчонкой. А когда-то, знаете, я отлично бегал. Как скаковая лошадь. Не то что сейчас. Вам бы тогда меня встретить, Риццоли. Вы бы меня не узнали. Что, не верите? Потому что видите меня такой развалиной. В самом деле рухлядь. Слишком много курил, слишком много ел… — «Слишком много пил», — добавила она про себя. — …в общем, мешок жира. — Он со злостью хлопнул себя по животу.
— Корсак, послушайте меня. Это я все испортила, а не вы.
Судя по его взгляду, он был явно обескуражен.
— Там, на кладбище. Мы оба бежали. Гнались за мнимым преступником. Вы бежали сзади. Я слышала, как тяжело вы дышали, пытаясь не отстать.
— Да, как паровоз.
— А потом вы пропали. Вас просто не оказалось рядом. Но я продолжала бежать, и все это оказалось пустой тратой времени. Это был вовсе не преступник, а агент Дин, который осматривал территорию. Преступник давно сбежал. Мы гнались за тенью, Корсак. За тенями. Вот и все.
Он молчал, ожидая продолжения.

Усилием воли Риццоли заставила себя рассказывать дальше:
— Вот когда мне следовало начать искать вас. Я должна была понять, что вас нет рядом. Но все пошло кувырком. У меня просто не было времени думать. Мне бы сразу поинтересоваться, где вы… — Она вздохнула. — Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я спохватилась. Может, всего несколько минут. Но боюсь, что гораздо больше. И все это время вы лежали там, за надгробием.
Воцарилось молчание. Она засомневалась в том, что до него вообще дошел смысл сказанного, потому что он начал возиться с трубкой капельницы. Как будто избегал смотреть на нее и пытался отвлечься на что-то другое.
— Корсак!
— Да.
— Вы ничего не хотите мне сказать?
— Да. Забудьте — вот что я хотел сказать.
— Я себя чувствую полной дурой.
— Почему? Потому что выполняли свою работу?
— Потому что я должна была побеспокоиться о своем партнере.
— Это обо мне, что ли?
— В ту ночь вы были моим партнером.

Он рассмеялся.
— В ту ночь я был обузой. Двухтонной гирей на ваших ногах. У вас было полно проблем, было не до меня. И вот я лежу тут и думаю, что завалил дело. Причем в буквальном смысле. — Он опять похлопал себя по животу. — Все думал, что когда-нибудь избавлюсь от него. Сяду на диету, приведу себя в форму. Но вместо этого каждый раз покупал брюки на размер больше. И оправдывался, ворча, что производители сошли с ума, стали шить зауженные вещи. Через пару лет я бы, наверное, вообще вырядился в клоунские штаны. Безразмерные. И никакие таблетки уже не помогли бы пройти медосмотр.
— Вы правда принимали таблетки? Чтобы пройти медосмотр?
— Да нет, это я так сказал. А вообще-то мои сердечные дела давно не в порядке. Я знал, что рано или поздно такое случится. Но теперь, когда это случилось, мне стало по-настоящему страшно. — Он помрачнел. И опять устремил взгляд на монитор, который показывал учащение ритма. — Ну, вот, началось.
Они помолчали, глядя на кардиограмму, ожидая, пока сердце успокоится. Риццоли никогда не обращала внимания на то, как бьется ее собственное сердце. Но, глядя на кардиограмму Корсака, невольно потянулась к своему пульсу. Она всегда воспринимала работу сердца как нечто само собой разумеющееся, и вдруг задалась вопросом, каково это — считать удары, опасаясь, что следующего может уже не быть, что жизнь остановится.
Она посмотрела на Корсака, который лежал, не отрывая взгляда от монитора, и подумала: он не просто злится, он напуган.
Корсак вдруг резко сел на кровати, прижав руку к груди, и в глазах его была паника.
— Позовите медсестру! Скорее!
— Что? В чем дело?
— Вы что, не слышите сигнала тревоги? Это мое сердце…
— Корсак, это мой пейджер.
— Что?
Она отстегнула с ремня пейджер и выключила сигнал. Приблизила к нему табло, чтобы он увидел телефонный номер.
— Видите? Это не ваше сердце.

Он откинулся на подушки.
— Слава Богу. Уберите эту штуку. Так и до инфаркта недалеко.
— Можно я воспользуюсь вашим телефоном?
Он все еще прижимал руку к груди, и от облегчения весь как-то обмяк.
— Да-да. Пожалуйста.
Она сняла трубку и набрала номер.
Ответил знакомый хрипловатый голос:
— Судмедэкспертиза, доктор Айлз.
— Это Риццоли.
— Мы тут с детективом Фростом сидим, изучаем рентгеновские снимки зубов. У нас был список пропавших женщин по региону Новая Англия, что прислали из Национального информационно-криминологического центра. А этот файл пришел по электронной почте из полиции штата Мэн.
— И что за дело?
— Убийство и похищение от второго июня этого года. Убитый — Кеннет Уэйт, тридцати шести лет. Похищенной была его жена Марла Джин, тридцати четырех лет. Вот снимки ее зубов мы сейчас и рассматриваем на компьютере.
— Выходит, мы обнаружили Леди Рахит?
— Да, все совпадает, — ответила Айлз. — Теперь у вашей жертвы есть имя: Марла Джин Уэйт. Сейчас нам по факсу передадут все ее данные.
— Подожди. Ты сказала, это убийство-похищение произошло в Мэне?
— Да, в городке Блу-Хилл. Фрост говорит, что бывал там. Часов пять езды на машине.
— Выходит, у нашего маньяка территория охоты больше, чем мы думали.
— Постой, тут Фрост хочет с тобой поговорить.
В трубке раздался бодрый голос Фроста:

— Привет, ты когда-нибудь пробовала ролл из лобстера?
— Что?
— Попробуем по пути. На Линкольн-Бич есть отличный ресторанчик, где их подают. Если мы стартуем завтра в восемь утра, как раз успеем. На моей машине или на твоей?
— Можно на моей. — Она задумалась. И, не удержавшись, добавила: — Наверное, и Дин захочет поехать с нами.
Фрост помолчал.
— Хорошо, — наконец произнес он, но без особого энтузиазма. — Если ты так хочешь.
— Я позвоню ему.
Повесив трубку, она почувствовала на себе взгляд Корсака.
— Мистер ФБР теперь в команде? — ухмыльнулся он.
Она проигнорировала его замечание и стала набирать номер сотового телефона Дина.
— Когда это случилось? — не унимался Корсак.
— Он просто помогает.
— Раньше вы о нем думали по-другому.
— С тех пор у нас была возможность поработать вместе.
— Не морочьте мне голову. Вы просто увидели его с другой стороны.
Она жестом попросила его замолчать, потому что в трубке уже звучали гудки. Но Дин не отвечал. Вскоре прозвучало привычное: «Абонент временно недоступен».
Риццоли отключила телефон и взглянула на Корсака:

— А что, какие-то проблемы?
— Это у вас, похоже, какие-то проблемы. Появился свежий след, и вам не терпится сообщить об этом своему новому приятелю. Что происходит?
— Ничего.
— Не смотрите на меня так.
Она почувствовала, как кровь хлынула к щекам. Да, она не была честна с ним, и они оба это знали. Даже набирая номер телефона Дина, она ощущала, как учащенно бьется пульс, и понимала, что это значит. Ей не терпелось услышать его голос, и она стала звонить в отель. Повернувшись к Корсаку спиной, Риццоли уставилась в окно, ожидая соединения.
— Отель «Колоннада».
— Я бы хотела поговорить с одним из ваших гостей. Его зовут Габриэль Дин.
— Минуточку.
Пока тянулось ожидание, она мысленно подбирала правильные слова, интонации. Она должна быть деловита, спокойна.
Полицейский. Ты — полицейский.
В трубке вновь раздался голос оператора гостиницы:
— Мне очень жаль, но мистер Дин у нас больше не проживает.
Риццоли нахмурилась, и рука крепче сжала трубку.
— Он оставил свой новый адрес?
— Нет.
Риццоли зажмурилась от лучей заходящего солнца.
— Когда он уехал? — спросила она.
— Час назад.

20
Риццоли закрыла папку с факсами, присланными из полиции штата Мэн, и уставилась в окно, за которым проплывали леса и мелькали белые загородные домики. Ей всегда было неуютно читать в машине, а подробности исчезновения Марлы Джин Уэйт лишь усугубляли дискомфорт. Роллы из лобстера, которые они отведали по дороге, настроения не улучшили. Хотя за столом все казалось очень вкусным и ела она с аппетитом, сейчас майонез все чаще напоминал о своем присутствии в желудке. Она сосредоточилась на дороге, ожидая, пока пройдет тошнота. Помогало то, что Фрост был спокойным и аккуратным водителем, избегал резких движений и не мучил педаль газа. Она всегда ценила его за предсказуемость, а сейчас, когда на душе было так муторно, — особенно.
Когда самочувствие улучшилось, она стала обращать внимание на красоту пейзажа. Ей еще не доводилось так глубоко забираться в штат Мэн. Самой дальней точкой был для нее пляж Оулд-Орчард, куда она десятилетней девочкой выезжала с родителями на лето. Она помнила прогулки по пляжу, леденцы и початки кукурузы. Помнила, как заходила в море, как ледяная вода обжигала кожу. Но она все равно лезла купаться, тем более что мама запрещала. «Вода слишком холодная, Джени! — кричала Анжела. — Посиди на теплом песочке». А потом хором вступали братья: «Да уж, не ходи в море, Джени, а то отморозишь свои уродливые цыплячьи лапы!» Разумеется, она поступала наперекор и, стиснув зубы, шла к воде, где набегающая волна обдавала ее таким холодом, что она едва не задыхалась. Но не ледяную стужу воды помнила она потом долгие годы — скорее, обжигающие взгляды братьев, которые следили за каждым ее шагом, подзадоривали, издевались, вынуждая нырять в ненавистные волны. Она шла вперед, чувствуя, как вода накрывает бедра, талию, потом плечи, но не отступала. И заставляла ее двигаться не боль, а страх унижения.
Сейчас пляж Оулд-Орчард остался далеко позади, и штат Мэн, проплывавший за окном, уже не вызывал неприятных воспоминаний. Здесь не было ни песчаных пляжей, ни курортных развлечений. Вместо этого она видела леса, зеленые поля и редкие деревушки, каждая непременно с белой церковью.
— Мы с Элис ездим по этому маршруту каждое лето, в июле, — сказал Фрост.
— А я в этих местах никогда не была.
— Никогда? — Он удивленно посмотрел на Риццоли, что вызвало у нее раздражение. В его взгляде явственно сквозило: «А где ты вообще была?»
— Просто не видела в этом необходимости, — ответила она.
— У стариков Элис есть охотничий домик на острове Литтл Дир Айл. Мы там останавливаемся.

— Забавно. Я почему-то не представляю себе Элис в качестве охотника.
— О, это они его так называют. На самом деле это обычный дом со всеми удобствами. С настоящей ванной и горячей водой. — Фрост засмеялся. — Элис умерла бы от страха, если бы ей пришлось ходить писать в лес.
— Только звери писают в лесу.
— А мне нравится лес. Я бы жил там, если б можно было.
— И не скучал бы по прелестям большого города?
Фрост покачал головой.
— Я скажу тебе, по чему я бы точно не скучал. По преступлениям. По всякой мерзости, которая заставляет задумываться, что стало с миром.
— Ты думаешь, здесь лучше?
Он замолчал, сосредоточившись на дороге, по обе стороны которой тянулись ровные заросли деревьев.
— Да нет, — наконец произнес он. — Судя по тому, что мы здесь…
Она посмотрела в окно и подумала: убийца тоже побывал здесь. Властелин в поисках добычи. Возможно, ехал этой же дорогой, смотрел на эти же деревья или так же, как они, останавливался в придорожном кафе поесть роллов с лобстерами. Не все хищники водятся в больших городах. Некоторые охотятся в маленьких — там, где все друг друга знают и друг другу доверяют, где двери держат открытыми. Может, он просто отдыхал здесь и не устоял перед соблазном подвернувшейся возможности? Хищники тоже ведь бывают в отпусках. Они любят колесить по стране, дышать морским воздухом — так же, как все. Они же рождены людьми.
За деревьями мелькнули море и гранитные скалы — вид, которым она вполне могла бы любоваться, если бы не сознание того, что здесь побывал убийца.
Фрост сбавил скорость и, вытянув шею, стал разглядывать дорогу.
— Мы что, пропустили поворот?
— Какой поворот?
— Мы должны были свернуть вп

— Мы должны были свернуть вправо на Крэнберри-Ридж-роуд.
— Я не видела поворота.
— Мы что-то долго едем. Наверное, проскочили.
— Мы уже опаздываем.
— Я знаю, знаю.
— Давай позвоним Горману на пейджер. Скажем, что городские сыщики заблудились в лесах. — Она раскрыла свой сотовый и нахмурилась, увидев, какой слабый сигнал у антенны. — Думаешь, его пейджер ловит на таком расстоянии?
— Постой-ка, — сказал Фрост. — Кажется, нам повезло.
Впереди у обочины стоял автомобиль с официальными номерами штата Мэн. Фрост подъехал ближе, и Риццоли опустила стекло, чтобы поговорить с водителем. Прежде чем она успела открыть рот, водитель крикнул:
— Вы из бостонского управления?
— Как вы догадались? — удивилась она.
— Массачусетские номера. Я так и понял, что вы заблудились. Я детектив Горман.
— Риццоли и Фрост. Мы как раз собирались звонить вам на пейджер, сообщить, что мы заблудились.
— Здесь, в низине, сотовый плохо принимает сигнал. Мертвая зона. Езжайте за мной. — Он завел двигатель.
Если бы не Горман, они бы никогда не нашли поворот на Крэнберри-Ридж. Это была грязная проселочная дорога, петляющая среди деревьев и обозначенная единственной табличкой: «Пожарная дорога 24». Они тряслись по кочкам, продираясь сквозь густые заросли, чувствуя, что дорога постепенно уходит в гору. Вскоре деревья расступились, уступив место солнечному свету, и они увидели сады и зеленые поля, а на вершине холма — чудный дом. Открывшийся вид настолько поразил Фроста, что он резко затормозил.
— Никогда бы не подумал, — сказал он. — Едешь по такой грязи, думаешь, что дорога выведет либо к свалке, либо к заброшенному трейлеру. Ничего подобного я даже и представить себе не мог.
— Может, в этом и состоит смысл разбитой дороги.
— Отвадить любопытных?

Да. Только это не сработало, не так ли?
К тому времени, когда они догнали машину Гормана, тот уже стоял во дворе дома, ожидая приветствий. Как и Фрост, он был в костюме, только вот костюм сидел на нем неважно, как будто со времени его покупки хозяин здорово потерял в весе. Его лицо тоже несло отпечаток давней болезни — кожа обвисла и пожелтела.
Горман протянул Риццоли папку и видеопленку.
— Съемка с места происшествия, — пояснил он. — Мы сняли для вас копии со всех документов. Некоторые лежат у меня в багажнике — возьмете, когда будете уезжать.
— Доктор Айлз пришлет вам окончательный отчет по исследованию останков, — сказала Риццоли.
— Какова причина смерти?
Она покачала головой.
— Нам достался только скелет. Причину смерти определить невозможно.
Горман вздохнул и посмотрел в сторону дома.
— Ну, по крайней мере мы теперь знаем, где Марла Джин. А то неизвестность начинала сводить с ума. — Он жестом указал на дом. — Внутри смотреть практически нечего. Все уже убрано. Но вы просили показать…
— Кто здесь сейчас живет? — поинтересовался Фрост.
— Никто. После убийства здесь никого не было.
— Ужасно красивый дом. Такой не должен пустовать.
— По нему еще не вынесено судебного решения о наследстве. Но, даже если его выставят на рынок, продать будет нелегко.
Они поднялись по ступенькам к крыльцу, усыпанному опавшими листьями. С карнизов свисали горшки с геранью, которую явно давно не поливали. Запустение уже оплетало дом пыльной паутиной.
— Я здесь не был с июля, — сказал Горман, доставая кольцо с ключами и выискивая нужный. — Только на прошлой неделе вернулся на работу, вхожу в ритм. Я вам скажу, гепатит здорово выбивает из колеи. Еще хорошо, у меня была легкая форма, тип А. По крайней мере не загнулся… — Он покосился на гостей. — Дам вам совет: не ешьте моллюсков в Мексике.
Наконец он отыскал ключ от дома и открыл дверь. Войдя внутрь, Риццоли сразу уловила запахи свежей краски и паркетной мастики; дом был тщательно вымыт и выскоблен. И покинут всеми, подумала она, глядя на зачехленную мебель в гостиной. Светлые дубовые полы блестели словно полированное стекло. Солнечный свет струился в высокие окна. Отсюда, с вершины холма, открывался потрясающий вид на леса и поля, которые тянулись до самого залива. Реактивный самолет прочертил в голубом небе белую линию, а внизу, на воде, тянулись борозды от моторной лодки. Она постояла у окна, любуясь теми же красотами, что и Марла Джин Уэйт когда-то.

— Расскажите нам об этих людях, — попросила Риццоли.
— Вы читали досье, которое я прислал вам по факсу?
— Да. Но я не поняла, кто они такие, чем жили.
— Да разве мы когда-нибудь узнаем?
Она обернулась и заметила в его глазах еле уловимую желтизну. Послеполуденное солнце, казалось, подчеркивало этот болезненный цвет.
— Давайте начнем с Кеннета. Деньги ведь были его, не так ли?
Горман кивнул.
— Он был тот еще говнюк.
— Этого я в отчете не нашла.
— Не все можно отразить в отчете. Но в городе о нем сложилось именно такое мнение. Знаете, у нас тут полно таких учредителей фондов вроде Кенни. Блу-Хилл стал теперь прибежищем богатеев из Бостона. Большинство из них нормальные ребята. Но попадаются и кенни уэйты, которые любят лишний раз напомнить, кто они такие. Да все и так знали, кто он. Мешок с деньгами.
— Откуда они у него?
— Наследство. Дед, кажется, был крупным судовладельцем. Но точно, что Кенни не сам их заработал. А вот тратить любил. У него там, в гавани, шикарная яхта «Хинкли». И еще он любил гонять на своем красном «Феррари» до Бостона и обратно. Пока у него не отобрали права и не конфисковали машину. Слишком много нарушений. — Горман хмыкнул. — Думаю, это во многом характеризует Кеннета Уэйта-третьего. Денег полно, а мозгов маловато.
— Печальная история, — сказал Фрост.
— У вас есть дети?
Фрост покачал головой.
— Пока нет.

— Вы можете хоть как воспитывать своих детей, — сказал Горман, — главное — оставить им денег.
— Ну, а что насчет Марлы Джин? — спросила Риццоли. Она вспомнила останки Леди Рахит на столе для вскрытия. Кривые ноги и впалая грудь — наследие тяжелого детства. — Она ведь наверняка была не из богатых? Не так ли?
Горман кивнул.
— Она выросла в шахтерском городке, где-то в Западной Вирджинии. Приехала сюда на лето, подработать официанткой. Так и познакомилась с Кенни. Думаю, он женился на ней только потому, что больше никто не хотел терпеть его дурь. Но их брак нельзя было назвать счастливым. Особенно после аварии.
— Аварии?
— Да, это случилось несколько лет тому назад. Кенни был за рулем, как всегда, пьяный. Врезался в дерево. У него самого ни царапины — повезло, правда? А вот Марла Джин провалялась в больнице три месяца.
— Вот откуда сломанное бедро.
— Что?
— В бедренной кости мы обнаружили хирургический стержень. И артродез двух позвонков.
Горман кивнул.
— Я слышал, что она прихрамывала. Обидно, конечно, ведь она была такой симпатичной женщиной.
А некрасивые пусть хромают, подумала Риццоли, но придержала язык. Она подошла к стеллажу из книжных полок и вгляделась в фотографию супругов в купальных костюмах. Они стояли на пляже, и изумрудная вода плескалась у их ног. Женщина была совсем маленького роста, словно девочка, с темными волосами до плеч. Теперь это волосы трупа, мелькнуло у нее в голове. Мужчина был блондином, с заметно оплывшей талией и жирком на мышцах. От природы привлекательное лицо было искажено презрительной гримасой.
— Значит, брак был несчастливым? — уточнила Риццоли.
— Так мне сказала экономка. После аварии Марла Джин избегала путешествий. Кенни удавалось вытащить ее не дальше Бостона. А сам он, привыкший каждый январь ездить в Сен-Барт, теперь просто оставлял ее дома.
— Одну?
Горман кивнул.
— Отличный парень, верно? Они держали экономку, которая выполняла ее поручения, убиралась в доме, возила ее по магазинам, поскольку Марла Джин не любила водить машину. Хотя здесь место уединенное, Марла, по словам экономки, чувствовала себя гораздо счастливее в отсутствие Кенни. — Горман выдержал паузу. — Должен признаться, когда мы обнаружили труп Кенни, у меня в голове мелькнула мысль…
— …что это сделала Марла Джин, — подсказала Риццоли.

— Ну, эта версия всегда рассматривается в первую очередь. — Он полез в карман за носовым платком и вытер лицо. — Вам не кажется, что здесь жарковато?
— Да, тепло.
— Я теперь что-то плохо переношу жару. Организм еще не акклиматизировался. Вот так я поел ракушек в Мексике.
* * *
Они прошли через гостиную, мимо зачехленной мебели и массивного каменного камина с приготовленной поленницей. Чтобы греться прохладными вечерами. Горман провел их в дальний угол комнаты, где был только голый деревянный пол и белоснежная стена. Риццоли уставилась на свежий слой краски и почувствовала, как холодок пробежал по коже. Посмотрев на пол, она заметила, что дуб здесь заметно светлее — его явно оттирали и циклевали заново. Но кровь не так легко смыть и, даже если перекрасить всю комнату, пол все равно будет хранить ее следы, которые выявит любой химический анализ.
— Кенни сидел здесь, — сказал Горман, указывая на свежевыкрашенную стену. — Ноги были вытянуты вперед, руки связаны сзади. Щиколотки и запястья замотаны скотчем. Ему перерезали горло одним взмахом охотничьего ножа.
— Других ран не было? — спросила Риццоли.
— Только на шее. Словно это была казнь.
— А были отметины от электрошокера?
Горман задумался.
— Знаете, он пролежал здесь два дня, прежде чем его обнаружила экономка. Два жарких дня. К тому времени кожа пошла пятнами. Не говоря уж о запахе. Так что след от шокера вполне могли пропустить.
— Вы не рассматривали пол под другим источником света?

— Здесь все было залито кровью. Сомневаюсь, что можно было что-то увидеть в инфракрасных лучах. Впрочем, все записано на пленку. — Он огляделся по сторонам и заметил телевизор с видеомагнитофоном. — Может, посмотрим? Это ответит на многие ваши вопросы.
Риццоли подошла к телевизору, включила его и видеомагнитофон и вставила пленку. Экран телевизора вспыхнул рекламой Интернет-магазина, предлагавшего всего за 99,95 доллара цепочку с кулоном из циркония, которая сверкала на лебединой шее топ-модели.
— Меня эта техника бесит, — сказала Риццоли, тыча в кнопки. — Я так и не научилась программировать свой магнитофон. — Она взглянула на Фроста.
— Ой, это не ко мне.
Горман вздохнул и взял пульт в свои руки. Модель в ожерелье тут же исчезла, уступив место картинке с видом на дом Уэйтов. Свист ветра заглушал голос за кадром, который представился детективом Парди, сообщил время, дату и место съемки. Было пять часов вечера, второго июня, день был ветреный. Парди направил камеру на дом и начал подниматься по ступенькам. Риццоли заметила цветущую герань в горшках — ту самую, которая теперь погибала в забвении. Кто-то окликнул Парди, и на несколько секунд экран погас.
— Входная дверь оказалась незапертой, — произнес Горман. — Экономка сказала, что в этом нет ничего необычного. В здешних местах многие держат двери открытыми. Она предположила, что дома кто-то есть, поскольку Марла Джин никуда не выходит. Она постучала, но никто не ответил.
Экран вновь засветился — камера скользнула в открытую дверь и выхватила кусок гостиной. Кадр, видимо, запечатлел то, что бросилось в глаза экономке, когда она открыла дверь. Зрелище привело ее в дикий ужас.
— Она лишь только шагнула в дом, — сказал Горман, — увидела вдалеке Кенни, который сидел у стены, и море крови. Она не помнит, видела ли что-то еще. Ей хотелось поскорее выбраться из дома. Она впрыгнула в свою машину и с такой силой рванула с места, что шины оставили глубокий след в гравии.
Камера двинулась дальше, в комнату, неумолимо приближаясь к главному объекту — Кеннету Уэйту-третьему, который сидел у стены в одних трусах, и голова его болталась на груди. Следы трупного разложения уже исказили черты его лица. Вздутый живот выкатился вперед, а лицо распухло. Но не его лицо занимало сейчас Риццоли, а изысканный предмет, который она углядела на бедре жертвы.
— Мы никак не могли найти объяснение этому, — продолжал Горман. — Лично мне это показалось каким-то культовым символом. Может быть, убийца хотел лишний раз посмеяться над жертвой. Мол, смотрите, связан по рукам и ногам, с нелепой чашкой на коленях. Собственно, такое могла проделать с мужем жена, чтобы продемонстрировать свое презрение. — Он вздохнул. — Вот тогда я и подумал, что это могла быть Марла Джин.

Камера уже отвернулась от трупа и опять двинулась по коридору. Словно воспроизводя маршрут убийцы, она возвращалась в супружескую спальню. Кадры проплывали, как будто съемка велась через иллюминатор затонувшего корабля. Промелькнули ванная, потом гостевая спальня. По мере того как камера продвигалась дальше, Риццоли чувствовала, как у нее учащается пульс. Она даже шагнула к экрану, словно по коридору брела она сама, а не детектив Парди.
И вот на экране появилось изображение хозяйской спальни. Темно-зеленые шторы на окнах. Белые комод и платяной шкаф, дверь в гардеробную. Королевских размеров кровать, откинутые покрывала, разбросанные подушки.
— Они спали в момент нападения, — сказал Горман. — У Кенни был почти пустой желудок. В последний раз он ел часов за восемь до убийства.
Риццоли подошла еще ближе к экрану, напряженно вглядываясь в картинку. Парди опять направился в коридор.
— Перемотайте назад, — попросила она Гормана.
— Зачем?
— Просто вернитесь к тому моменту, когда впервые появляется спальня.
Горман протянул ей пульт.
— Давайте вы сами.
Риццоли нажала на кнопку перемотки, и лента побежала назад. Парди опять был в коридоре, направляясь к спальне. И опять камера заскользила по комнате, медленно проплывая мимо комода, шкафа, дверей в гардеробную, и замерла на кровати. Фрост стоял рядом, выискивая глазами то же самое.
Она нажала на кнопку паузы.
— Ее здесь нет.
— Чего нет? — удивился Горман.
— Сложенной ночной сорочки. — Она обернулась к нему. — Вы не находили?
— Я и не знал, что ее нужно найти.

— Это почерк Властелина. Он обычно складывает женские сорочки. Кладет их на видное место в спальне, демонстрируя свою власть над происходящим.
— Если это он, то в данном случае он изменил привычке.
— Все остальные признаки указывают на то, что убил он. Скотч, чашка на колене, расположение жертвы.
— На пленке запечатлено то, что мы обнаружили.
— Вы уверены, что ничего не трогали, прежде чем была начата съемка?
Вопрос был нетактичным, и Горман заметно напрягся.
— Ну, я думаю, всегда существует вероятность того, что офицер, первым прибывший на место происшествия, решит что-то подправить, чтобы сделать съемку более интересной.
Фрост, будучи дипломатом, вмешался в разговор, видя, что Риццоли медленно закипает:
— Нельзя сказать, что убийца всегда действует четко по схеме. Похоже, на этот раз он чуть изменил тактику.
— Если это тот же убийца, — заметил Горман.
Риццоли отвернулась от телевизора и опять посмотрела на стену, возле которой умер, а потом медленно пух на жаре Кении Уэйт. Она вспомнила Йигеров и Гентов, скотч и спящих жертв — весь клубок нитей, которыми были крепко связаны эти преступления.
Но здесь, в этом доме, Властелин изменил себе. Он не стал складывать ночную сорочку. Потому что еще не работал в паре с Хойтом.
Она вспомнила тот день в доме Йигеров, когда, увидев ночную сорочку Гейл Йигер, она испытала ощущение дежа-вю.
Именно с Йигеров начался союз Хирурга и Властелина. В тот день они втянули меня в свою игру, началом которой стала сложенная ночная сорочка. Даже из тюрьмы Уоррен Хойт сумел послать мне привет.
Она взглянула на Гормана, который устроился в одном из зачехленных кресел и отирал пот со лба. Сегодняшнее мероприятие уже утомило его, и он буквально таял на глазах.
— Вам так и не удалось установить круг подозреваемых? — спросила она.
— Мы допросили человек четыреста, а то и пятьсот, но никого нельзя было притянуть к этому делу.
— И Уэйты, как вы считаете, не были знакомы ни с Йигерами, ни с Тентами?

— Эти имена не всплывали в ходе следствия. Через день-два у вас будут все материалы по этому делу. Можете перепроверить. — Горман сложил платок и убрал его в карман пиджака. — Возможно, вам захочется свериться и с данными ФБР, — добавил он. — Посмотреть, нет ли у них чего.
Риццоли задумалась.
— А при чем здесь ФБР?
— Мы посылали туда отчет. От них приезжал агент. Несколько недель контролировал наше расследование, потом вернулся в Вашингтон. С тех пор от него ни слуху ни духу.
Риццоли и Фрост переглянулись. В глазах коллеги она увидела отражение своего изумленного взгляда.
Горман медленно поднялся с кресла и загремел связкой ключей, явно намекая на то, что пора закругляться. Он уже направился к выходу, когда Риццоли наконец удалось справиться с волнением и задать очевидный вопрос. Хотя ей совсем не хотелось услышать ответ.
— Агент ФБР, который сюда приезжал… — произнесла она. — Вы помните, как его звали?
Горман остановился и, казалось, еще больше ссутулился.
— Да. Его звали Габриэль Дин.

21
В сгущающихся сумерках она гнала машину, сосредоточившись взглядом на автостраде, а мыслями — на Габриэле Дине. Фрост дремал на пассажирском сиденье, и она была наедине с собой, со своей яростью. Что еще утаил от нее Дин? — злилась она. Какую информацию припрятывал, наблюдая за тем, как она роет землю в поисках разгадок? С самого начала он опережал ее на несколько шагов. Первым обнаружил мертвого охранника на кладбище. Первым заметил труп Каренны Гент на могиле. Первым предложил сделать влажный анализ во время вскрытия Гейл Йигер. Он уже знал, раньше всех знал, что будет обнаружена подвижная сперма.
Потому что был знаком с почерком Властелина.
Но чего Дин никак не ожидал — так это того, что Властелин найдет сообщника.
Вот тогда он и явился ко мне домой. Вот когда у него проснулся реальный интерес ко мне. Потому что у меня была так необходимая ему информация. Я была его проводником в мир Уоррена Хойта.
Фрост всхрапнул во сне. Она взглянула на него — по-детски раскрывший во сне рот, он был сама невинность и незащищенность. Ни разу за все время их совместной работы Барри Фрост не проявлял себя с плохой стороны. Но предательство Дина настолько ее потрясло, что сейчас, глядя на Фроста, она задавалась вопросом, не утаивает ли и он что-то. И не вынашивает ли коварные планы.
Было около девяти, когда она наконец переступила порог своей квартиры. Как всегда, тщательно заперла все замки, сегодня повинуясь, скорее, не страху, а злости. Последнюю задвижку она вогнала с такой силой, что сама ужаснулась. Потом направилась в спальню, привычно окинула взглядом комнату и проверила шкафы. Жульничество Дина на время вытеснило мысли об Уоррене Хойте. Она расстегнула кобуру, достала пистолет и сунула его в ящик прикроватной тумбочки, с треском захлопнув его. Обернувшись к зеркалу, она увидела отражение, которое повергло ее в отчаяние. Копна непослушных волос, затравленный взгляд — лицо женщины, ослепленной чувствами, которая махнула на себя рукой.
Телефонный звонок оказался полной неожиданностью. Она бросила взгляд на высветившийся номер абонента и удивилась еще больше: Вашингтон, округ Колумбия.
Телефон продолжал звонить, пока Риццоли боролась с эмоциями. Наконец подняв трубку, она холодно ответила:

— Риццоли.
— Кажется, вы пытались дозвониться мне, — сказал Дин.
Она закрыла глаза.
— Вы в Вашингтоне, — произнесла она, и, хотя старалась погасить враждебные нотки, слова прозвучали словно упрек.
— Вчера меня срочно отозвали. Мне очень жаль, что нам не удалось поговорить до моего отъезда.
— И что бы вы мне сказали? Может, правду для разнообразия?
— Вы должны понять, это в высшей степени деликатное дело.
— И поэтому вы не сочли нужным рассказать мне про Марлу Джин Уэйт?
— Это не самое важное для вашего расследования.
— Кто вы такой, чтобы решать? Ах да, я совсем забыла! Вы же из всемогущего ФБР.
— Джейн, — тихо произнес он. — Я хочу, чтобы вы приехали в Вашингтон.
Она опешила от такого неожиданного поворота.
— Зачем?
— Потому что мы не можем говорить об этом по телефону.
— Вы рассчитываете, что я тут же вскочу в самолет, даже не зная, зачем?
— Я бы не стал вас просить, если бы не считал это необходимым. С лейтенантом Маркеттом вопрос уже согласован. Вам позвонят насчет билетов и прочего.
— Постойте. Я все-таки не понимаю…
— Вы все поймете, когда приедете. — На линии воцарилась тишина.
Она медленно положила трубку и какое-то время стояла, уставившись на телефон, отказываясь верить тому, что услышала. Когда снова раздался звонок, она сразу же схватила трубку.
— Детектив Джейн Риццоли? — спросил женский голос.

— Да.
— Я по поводу вашей завтрашней поездки в Вашингтон. Я могла бы заказать вам билет на рейс 6521, вылет из Бостона в полдень, прибытие в Вашингтон в тринадцать тридцать шесть. Вас устраивает?
— Секунду. — Риццоли схватила ручку и блокнот и записала информацию о полете. — Да, отлично.
— И возвращение в Бостон в четверг, рейсом 6406, вылет в девять-тридцать утра, прибытие в десять-пятьдесят три.
— Я что, остаюсь ночевать?
— Так просил агент Дин. Мы заказали вам номер в отеле «Уотергейт». Но если вы предпочитаете другой…
— Нет. Мм, «Уотергейт» меня вполне устраивает.
— Завтра в десять утра за вами заедет лимузин и отвезет вас в аэропорт. В Вашингтоне тоже встретит лимузин. Могу я узнать номер вашего факса?
Через минуту затрещал телефакс. Риццоли сидела на кровати, уставившись в аккуратно распечатанное расписание, ошарашенная скоростью, с которой разворачивались события. Сейчас ей как никогда хотелось поговорить с Томасом Муром, спросить его совета. Она потянулась к трубке, но передумала. Загадочные фразы Дина порядком ее насторожили, и она уже не была уверена в безопасности своей телефонной линии.
Она вдруг вспомнила, что забыла совершить традиционный обход квартиры перед сном. Сейчас она остро ощутила необходимость убедиться в надежности своей крепости. Она потянулась к тумбочке и достала пистолет. Потом, как и каждую ночь на протяжении последнего года, побрела по комнатам в поисках монстров.

* * *
Дорогая доктор О'Доннелл!
В своем прошлом письме вы просили рассказать, в какой момент я догадался, что я не такой, как все. Честно говоря, я не уверен в том, что отличаюсь от других. Просто я честнее и больше знаю о себе. И еще я прислушиваюсь к тем примитивным желаниям, что свойственны всем нам. Я уверен, что вы тоже слышите их шепот, и запретные образы вспышкой проносятся в вашем сознании, выныривая из мрачных глубин подсознания. Ведь бывает так, что вы идете по лесу и видите яркую необычную птичку, и ваше первое естественное желание — прежде чем подаст голос высокая мораль — поохотиться за ней. Подстрелить.
Это инстинкт, заложенный в ДНК. Все мы охотники, закаленные в суровых испытаниях, дарованных природой. В этом смысле я ничем не отличаюсь ни от вас, ни от других, и меня забавляют потуги многочисленных психологов и психиатров, которые все пытаются понять меня, покопаться в моем детстве, как будто в далеком прошлом кроется разгадка моей исключительности. Боюсь, я разочаровал их, потому что такого поворотного момента в моей жизни не было. Более того, я обратил их вопросы к ним самим. Почему они считают, что они другие? Ведь их тоже посещают мысли, которых они стыдятся, желания, которые приводят их в ужас, но подавить которые они не в силах.
Я наблюдаю за тем, как они отрицают это, и внутренне усмехаюсь. Они лгут мне, так же как лгут самим себе, но я-то вижу неуверенность в их глазах. Мне нравится подталкивать их к краю пропасти, заставлять заглядывать в мрачный мир их фантазий.
Единственная разница между мной и ими в том, что я никогда не стыжусь и не боюсь своих фантазий.
Но меня классифицируют как душевнобольного. Меня подвергают унизительному психоанализу. Вот почему я рассказываю вещи, которые им втайне хочется слышать, и я знаю, что мои рассказы их завораживают. В течение часа, что длится наше общение, я удовлетворяю их любопытство. Собственно, за этим они и приходят ко мне. Никто, кроме меня, не сможет подбросить дров в топку их фантазий. Никто другой не составит им компанию в прогулке по этой запретной территории. Пока они рисуют мой психологический портрет, я делаю то же самое с ними, мысленно измеряя их кровожадность. Во время наших бесед я неотрывно наблюдаю за их лицами, улавливая малейшие признаки возбуждения. Расширенные зрачки. Изгиб шеи. Румянец на щеках, сбивчивое дыхание.
Я рассказываю им про свою поездку в Сан-Джиминьяно, городок, затерявшийся среди холмов Тосканы. Бродя по его улочкам, мимо сувенирных лавок и кафешек, я наткнулся на музей пыток. Если вы там были, то должны знать. Внутри царит полумрак, и это точно передает атмосферу средневековой тюрьмы. Темнота скрывает лица туристов, и им не приходится стыдиться того, что они с таким восторгом пялятся на экспонаты.
Один из экспонатов привлекает наибольшее внимание: венецианское устройство, датированное 1600 годом, предназначенное для наказания женщин, согрешивших с сатаной. Сделанное из железа, в форме груши, оно вставляется в вагину несчастной. С каждым поворотом рукоятки груша проникает все глубже, пока не разрывает шейку матки, приводя к фатальному исходу. Вагинальная груша — лишь один из многих древних инструментов, среди которых были и те, что предназначались для раздирания грудей и гениталий во имя праведной церкви, не способной примириться с сексуальной властью женщин. Я, как бы между прочим, описываю эти устройства моим докторам, большинство из которых не бывали в этом музее и стыдливо умалчивают о своем желании там побывать. Но, рассказывая им про зубчатые приспособления для раздирания грудей и калечащие пояса верности, я смотрю им в глаза. Чтобы видеть не только отвращение и ужас, но и скрытое возбуждение, экстаз.
О, да, им интересны подробности.

* * *
Как только самолет коснулся земли, Риццоли закрыла папку с подшитыми в ней письмами Уоррена Хойта и выглянула в иллюминатор. Она увидела низкое серое небо, угрожавшее разлиться дождем, мокрые от пота лица рабочих, столпившихся на термакадаме. Похоже, на выходе из самолета ее ожидала парилка, но она не возражала против жары, поскольку откровения Хойта обожгли ее ледяным холодом.
В лимузине, который вез ее в отель, она смотрела в тонированные стекла окон, разглядывая город, в котором бывала всего дважды, и в последний раз — на межведомственной конференции в штаб-квартире ФБР. Тогда она прилетела ночью, и ей представилась возможность полюбоваться многими памятниками и сооружениями в свете иллюминации. Она помнила ту жесткую неделю, когда каждый день устраивались вечеринки, и ей приходилось на равных с мужчинами пить пиво и травить анекдоты. Помнила, как алкоголь, гормоны и чужой город вылились в ночь безудержного секса с коллегой по конференции, полицейским из Провиденса, разумеется, женатым. Таким Вашингтон и остался в ее памяти: городом раскаяния и испачканных простыней. Городом, который лишний раз доказал, что у нее нет иммунитета к соблазнам порока. И можно было сколько угодно твердить, что она не уступит мужчинам, но утром после бессонной ночи любви именно она чувствовала себя слабой и незащищенной.
В очереди у стойки администратора в отеле «Уотергейт» она обратила внимание на стильную блондинку, которая стояла впереди. Безупречная прическа, красные туфли на высоченных шпильках. Женщина, внешность которой вполне соответствовала достойному интерьеру отеля. Риццоли вдруг стало стыдно за свои голубые лодочки со сбитыми каблуками. Настоящие туфли полицейского, предназначенные для ходьбы и работы. Впрочем, не стоит обращать внимания на такие мелочи. Это я, и я такая, какая есть. Девчонка из полиции, которая зарабатывает на жизнь, охотясь за преступниками. А высокие каблуки — помеха для охотников.
— Чем могу вам помочь, мэм? — обратился к ней клерк.
Риццоли подкатила чемодан к стойке.
— Должен быть заказан номер на мое имя. Риццоли.
— Да, есть такое имя. И вам сообщение от мистера Дина. Ваше совещание назначено на три-тридцать.
— Совещание?
Клерк оторвал взгляд от экрана компьютера.
— Вы о нем не знали?
— Теперь знаю. А адрес указан?
— Нет, мэм. Но в три за вами заедет машина. — Он вручил ей ключ от номера и улыбнулся. — Похоже, для вас все предусмотрено.

* * *
Небо почернело, и все явственнее ощущалось приближение грозы. Она стояла у входа в отель, ожидая лимузина. Но подъехал темно-синий «Вольво».
Она нагнулась к окошку и увидела, что за рулем сидит Габриэль Дин.
Щелкнул центральный замок, и она проскользнула на пассажирское сиденье. Она не ожидала, что увидит его так скоро, и была совершенно не готова к этой встрече. Тем более что он выглядел таким спокойным и уверенным в себе, в то время как она пребывала в некоторой прострации после утреннего перелета.
— Добро пожаловать в Вашингтон, Джейн, — сказал он. — Как добрались?
— Хорошо. Мне начинают нравиться лимузины.
— А номер в гостинице?
— Лучше, чем те, к которым я привыкла.
Тень улыбки тронула его губы, и он перевел взгляд на дорогу.
— Выходит, все это не слишком мучительно для вас.
— А я разве жаловалась?
— Судя по вашему виду, вы не особенно счастливы от того, что оказались здесь.
— Я была бы вполне счастлива, если бы знала причину, почему я здесь.
— Все станет ясно, когда мы доберемся до места.
Она посмотрела на названия улиц и догадалась, что они едут на северо-запад, в направлении, прямо противоположном штаб-квартире ФБР.
— Разве нам не в гуверовское здание?
— Нет. В Джорджтаун. Он хочет встретиться с вами у себя дома.
— Кто он?
— Сенатор Конвей. — Дин взглянул на нее. — Вы, надеюсь, без оружия?
— Мой пистолет до сих пор в чемодане.
— Хорошо. Сенатор Конвей не приветствует вооруженных гостей.
— Беспокоится за свою безопасность?
— Нет, скорее, за душевный покой. Он служил во Вьетнаме. Больше не хочет видеть оружие.
Первые капли дождя упали на ветровое стекло.

Она вздохнула.
— В этом я с ним солидарна.
* * *
Кабинет сенатора Конвея был обставлен мебелью из темного дерева и кожи. Типично мужской кабинет, с типично мужской коллекцией культовых предметов, отметила Риццоли, глядя на развешанные по стенам мечи самураев. Седовласый владелец коллекции приветствовал ее теплым рукопожатием и тихим голосом, но его угольно-черные глаза прожигали насквозь, и она почти физически ощущала, что сенатор оценивает ее. Она выдержала его взгляд, понимая, что разговор не состоится, если сенатор не будет удовлетворен тем, что увидит. А видел он перед собой женщину, которая прямо смотрела ему в глаза. Женщину, которую мало волновали политические интриги, зато очень волновала правда.
— Прошу вас, присаживайтесь, детектив, — сказал он. — Я знаю, вы только что прилетели из Бостона. Вероятно, вам нужна небольшая передышка.
Секретарь внесла поднос с кофе и печеньем. Риццоли едва сдерживала нетерпение, дожидаясь, пока на столе расставят чашки с кофе, сливки, сахар. Наконец секретарь вышла, закрыв за собой дверь.
Конвей отставил свою чашку, так и не притронувшись к кофе. Теперь, когда с церемониями было покончено, он сосредоточил все свое внимание на гостье.
— Я рад, что вы согласились приехать.
— Боюсь, у меня не было выбора.
Ее прямолинейность вызвала у него улыбку. Хотя Конвей соблюдал все правила хорошего тона в виде рукопожатий и обмена любезностями, она предполагала, что он, как большинство уроженцев Новой Англии, предпочитает прямой разговор — собственно, как и она.
— Тогда перейдем сразу к делу?
Риццоли тоже отставила свою чашку.
— С удовольствием.

Дин встал и подошел к письменному столу. Он взял пухлую кожаную папку, вернулся с ней к кофейному столику и, достав фотографию, положил перед ней.
— Двадцать пятое июня девяносто девятого года, — произнес он.
Она уставилась на бородатого мужчину, который сидел, привалившись к забрызганной кровью стене. Он был босой, в темных брюках и рваной белой рубашке. На колене примостились фарфоровая чашка и соусник.
Она почувствовала, как начинает кружиться голова, когда Дин выложил вторую фотографию.
— Пятнадцатое июля девяносто девятого года.
И опять жертвой был мужчина, на этот раз чисто выбритый. Но он тоже умер возле стены, залитой кровью.
Между тем Дин положил третий снимок, тоже мужчины. Труп был уже распухший, со вздутым животом и следами разложения.
— Двенадцатое сентября, — сказал он. — Того же года.
Она изумленно смотрела на эту галерею трупов, вот так запросто выложенную на столике вишневого дерева. Документальные кадры зверств на фоне изысканного кофейного сервиза. Дин и Конвей молча наблюдали за ней, пока она брала по очереди снимки и вглядывалась в них, пытаясь рассмотреть детали, уникальные для каждого преступления. Но все фотографии были вариациями на одну тему, которую она уже видела разыгранной в домах Йигеров и Гентов. Покорный зритель. Побежденный, униженный, вынужденный молча наблюдать за происходящим.
— А что с женщинами? — спросила Риццоли. — Должны ведь быть женщины.
Дин кивнул.
— Только одну удалось опознать. Жену убитого номер три. Ее труп обнаружили частично зарытым в лесу через неделю после того, как был сделан этот снимок.
— Причина смерти?

— Удушение.
— Посмертное изнасилование?
— Из останков была извлечена свежая сперма.
Риццоли глубоко вздохнула и тихо спросила:
— А две другие женщины?
— В связи с сильным разложением точно идентифицировать трупы не удалось.
— Но останки у вас были?
— Да.
— Почему же вы не могли их идентифицировать?
— Потому что мы имели дело не с двумя трупами. Их было гораздо больше. Очень много.
Она подняла глаза и поймала на себе пристальный взгляд Дина. Наблюдал ли он за ней все это время, следил ли за ее реакцией? Словно отвечая на ее немой вопрос, он протянул ей три папки.
Она раскрыла первую и наткнулась на отчет о результатах вскрытия мужских трупов. Машинально перелистала страницы и остановилась на последней, с заключениями:
Причина смерти: обширная кровопотеря в результате резаной раны с полным иссечением левой сонной артерии и левой яремной вены.
Властелин, подумала она. Это его почерк.
Уже закрывая папку, она пробежала глазами первую страницу и отыскала деталь, которую пропустила, торопясь прочитать заключение.
Это было во втором параграфе:

вскрытие произведено 16 июля 1999 года, в 22:15, в передвижном госпитале в городе Гьякова, Косово.
Она потянулась к двум другим папкам с отчетами, выискивая названия мест проведения вскрытий.
Печ, Косово.
Джяковица, Косово.
— Вскрытия проводились в полевых условиях, — сказал Дин. — Иногда в самых примитивных. В палатках и при свете фонаря. Без водопровода. И столько трупов, что мы не успевали их обрабатывать.
— Это было расследование военных преступлений? — спросила она.
Он кивнул.
— Я был в первой команде ФБР, оказавшейся на месте в июне девяносто девятого года. Мы прибыли по просьбе Международного военного трибунала по бывшей Югославии. В той первой миссии нас было шестьдесят пять человек. Нашей задачей было найти и представить доказательства с мест самых масштабных в истории преступлений. В районах массовых погромов мы собрали баллистические улики, эксгумировали и провели вскрытие сотен албанских жертв, а еще несколько сотен трупов просто не смогли обнаружить. И все то время, что мы там находились, убийства продолжались.
— Кровная месть, — сказал Конвей. — Что вполне предсказуемо, учитывая специфику этой войны. Да, в принципе, любой войны. Мы оба, — и я, и агент Дин — бывшие морские пехотинцы. Я служил во Вьетнаме, агент Дин участвовал в операции «Буря в пустыне». Мы видели такое, о чем говорить язык не поворачивается, что всякий раз заставляет задаваться вопросом, чем же мы, люди, отличаемся от животных. Во время войны сербы убивали албанцев, а после войны бойцы албанской народной армии стали убивать мирных сербов. И у тех, и у других руки по локоть в крови.
— Мы поначалу так и думали, что убийства совершены на этнической почве, — пояснил Дин, указывая на снимки. — Возмездие после войны. Но в нашу миссию не входило разбираться с послевоенным беззаконием. Мы находились там исключительно по просьбе трибунала, чтобы заниматься сбором доказательств военных преступлений. А не этих.
— И все же вы занялись этими убийствами, — заметила Риццоли, глядя на фирменный бланк ФБР, на котором были отпечатаны протоколы вскрытий. — Почему?
— Потому что я распознал их характер, — ответил Дин. — Это не были убийства на этнической почве. Двое мужчин были албанцами, один — серб. Но у всех было одно общее: они были женаты на молодых женщинах. Красивых женщинах, которые потом оказались похищенными, К тому моменту, когда было совершено третье преступление, я уже знал почерк убийцы и понимал, с кем мы имеем дело. Но эти преступления подпадали под юрисдикцию местных правоохранительных органов, а не трибунала, который пригласил нас туда.
— Ну и что было сделано? — спросила она.

— Одним словом? Ничего. Никаких арестов, потому что не было ни одного подозреваемого.
— Разумеется, какое-то следствие было, — сказал Конвей. — Но вы сами подумайте, детектив, какова была ситуация. Тысячи погибших в результате военных действий, захороненных в более чем ста пятидесяти братских могилах. Иностранные миротворческие войска пытаются навести порядок в стране. Вооруженные бандиты, которые рыщут по разрушенным деревням, просто чтобы убивать. И сами гражданские, вынашивающие планы кровной мести. Там был просто Дикий Запад, где с оружием в руках выясняли отношения, будь то семейные ссоры, наркотики или вендетта. И любое преступление автоматически квалифицировали как этнический конфликт. Да и как можно было отличить одно убийство от другого? Их было так много.
— Для серийного убийцы это был просто рай на земле, — подвел итог Дин.
22
Она смотрела на Дина. Ее не удивило его военное прошлое, которое угадывалось и в его выправке, и в командном голосе. Он знал военную тактику, был знаком с поведением воинов-победителей, знал, как унизить врага, как завладеть трофеем.
— Стало быть, наш убийца был в Косове, — сказала Риццоли.
— Там для него было раздолье, — сказал Конвей. — Смерть была там привычным делом. Убийца мог спокойно ходить по домам, совершать свои зверства и уходить, никем не замеченный. Кто знает, сколько подобных преступлений списано на военные действия.

— Возможно, мы имеем дело с недавним иммигрантом, — предположила Риццоли. — С беженцем из Косова.
— Это одна версия, — сказал Дин.
— Версия, которую, как я понимаю, вы уже отработали.
— Да, — не колеблясь, ответил он.
— Вы скрывали важнейшую информацию. Вы просто сидели и наблюдали, как тупые копы бегают по замкнутому кругу.
— Я дал вам возможность прийти к собственным выводам.
— Да, но мы не видели полной картины. — Она ткнула пальцем в фотографии. — Это же во многом меняет дело.
Дин и Конвей посмотрели друг на друга. Потом Конвей произнес:
— Боюсь, мы еще не все вам рассказали.
— Не все?
Дин полез в пухлую папку и достал еще один снимок с места происшествия. Хотя Риццоли думала, что готова ко всему, четвертая фотография потрясла ее. На снимке — молодой светловолосый мужчина с тонкими усиками. Он был скорее жилистым, нежели мускулистым, грудная клетка походила на костлявую решетку, а худые плечи выпирали вперед. Она отчетливо видела выражение его лица в момент смерти — лицевые мышцы застыли в гримасе дикого ужаса.
— Эта жертва была обнаружена двадцать девятого октября прошлого года, — сказал Дин. — Тело жены так и не было найдено.
Она с трудом сглотнула слюну и отвернулась от снимка.
— Опять Косово?
— Нет. Файетвилл, Северная Каролина.
Риццоли в изумлении уставилась на него. И не отпускала его взгляд, чувствуя, как от злости пылает лицо.
— И сколько же еще вы утаили? Сколько таких эпизодов было, черт возьми?
— Это все, что нам известно.
— Вы хотите сказать, что могли быть и другие?
— Возможно. Но у нас нет доступа к этой информации.

В ее взгляде отразилось недоумение.
— У ФБР нет доступа?
— Агент Дин имеет в виду, — вмешался Конвей, — что, возможно, были эпизоды вне сферы нашей юрисдикции. Скажем, в странах, где у нас нет доступа к криминологической базе данных. Помните, мы говорили о зонах боевых действий, о регионах с нестабильной политической обстановкой. Именно такие места привлекают нашего убийцу. Он чувствует себя там как рыба в воде.
Убийца, который свободно передвигается по странам и континентам. Ареал его охоты не имеет национальных границ. Она стала вспоминать все, что ей было известно о Властелине. Скорость, с которой он парализовал свои жертвы. Страстное желание контакта с мертвой плотью. Нож Рембо как орудие убийства. И волокна парашютной ткани тускло-зеленого цвета. Риццоли чувствовала, что они оба наблюдают за ней, пока она переваривает информацию Конвея. Они словно испытывали ее, прикидывали, оправдает ли она их ожидания.
Она посмотрела на последнюю фотографию из тех, что лежали на столике.
— Вы сказали, что это нападение было в Файетвилле.
— Да, — подтвердил Дин.
— В этом районе есть военная база. Так ведь?
— Форт-Брэгг. Это примерно в десяти милях к северо-западу от Файетвилла.
— Какова численность контингента?
— Примерно сорок одна тысяча военнослужащих. Там базируется восемнадцатый авиационный корпус восемьдесят второй военно-воздушной дивизии и командование армейскими спецоперациями. — Судя по тому, что Дин без заминки ответил на ее вопрос, он считал эту информацию важной для расследования и заранее ее подготовил.
— Поэтому вы держали меня в неведении, заставляя блуждать в потемках? Мы имеем дело с человеком, обладающим военными навыками. С профессиональным убийцей.
— Мы так же, как и вы, блуждали в потемках. — Дин подался вперед, и его лицо оказалось так близко, что она уже не видела ничего, кроме него. — Прочитав отчет, присланный полицией Файетвилла, я подумал, что опять начинается Косово. Убийца мог даже оставить свой автограф, настолько все было одинаково в картине преступления. Расположение мужского тела. Тип лезвия, которым был нанесен смертельный удар. Фарфоровая или стеклянная посуда на коленях жертвы. Похищение жены… Я тут же вылетел в Файетвилл и провел там две недели, помогая местной полиции в расследовании. Но ни одного подозреваемого так и не выявили.

— Почему вы не могли сразу рассказать мне об этом? — спросила она.
— По причине военной принадлежности нашего убийцы.
— Да будь он хоть четырежды генерал, я имела право знать про дело в Файетвилле.
— Если бы эта информация была критической для идентификации бостонского подозреваемого, я бы обязательно вам сказал.
— Вы говорили, воинский контингент Форт-Брэгга сорок одна тысяча солдат.
— Да.
— И сколько из них служили в Косове? Думаю, вы выясняли этот вопрос.
Дин кивнул.
— Я запросил в Пентагоне список всех солдат, которые бывали в местах совершенных убийств в интересующие нас даты. Властелина среди них нет. Только несколько человек в настоящее время проживают в Новой Англии, и ни один из них нам не подходит.
— Полагаю, этому можно верить?
— Да.
Она рассмеялась:
— Это предполагает высокую степень доверия.
— Мы оба в равном положении, Джейн. Я не сомневаюсь в том, что вам можно доверять.
— Доверять в чем? До сих пор вы не сообщили мне ничего секретного.
В воцарившейся тишине Дин бросил взгляд на Конвея, и тот еле заметно кивнул. Этот молчаливый обмен мнениями означал, что они согласны посвятить ее в ключевой аспект головоломки.
Конвей спросил:
— Вы когда-нибудь слышали о «купании овец», детектив?
— Я так понимаю, этот термин не имеет никакого отношения к настоящим овцам.
Он улыбнулся.

— Конечно. Это военный сленг. Речь идет о практикуемом ЦРУ привлечении военного спецконтингента для выполнения особых задач. Так было в Никарагуа и Афганистане, когда спецназу ЦРУ требовался дополнительный человеческий ресурс. В Никарагуа морские пехотинцы привлекались в качестве этих самых овец для минирования гаваней. В Афганистане «зеленые береты» обучали моджахедов. В процессе работы на ЦРУ эти солдаты соответственно становились штатными офицерами ЦРУ. Поэтому их имена и не фигурируют в списках Пентагона. Военные не суют нос в дела ЦРУ.
Она перевела взгляд на Дина.
— Тогда тот список, который вам предоставил Пентагон… С именами солдат из Файетвилла, которые служили в Косове…
— Список был неполным, — ответил он.
— Насколько неполным? Сколько имен осталось за кадром?
— Этого я не знаю.
— А вы не запрашивали ЦРУ?
— Вот именно там я и наткнулся на глухую стену молчания.
— Они не называют имен?
— Они и не обязаны, — сказал Конвей. — Если ваш убийца был вовлечен в спецоперации за границей, этого никто никогда не подтвердит.
— Даже если этот человек продолжает убивать на родной земле?
— Тем более, если на родной земле, — ответил Дин. — Это же грандиозный публичный скандал. Что, если он захочет дать свидетельские показания? Какая информация просочится в прессу? Думаете, ЦРУ очень хочет, чтобы мы узнали, что их человек врывается в чужие дома и режет глотки законопослушным гражданам? Надругается над женскими трупами? Еще не хватало, чтобы это вышло на первые полосы.
— Так что сказали вам в ЦРУ?
— Что у них нет никакой информации, имеющей отношение к убийству в Файетвилле.
— Типичная отговорка.

— Куда как хуже, — сказал Конвей. — На следующий день после того, как агент Дин сделал запрос в ЦРУ, его отстранили от расследования в Файетвилле и приказали вернуться в Вашингтон. Приказ пришел из офиса заместителя директора ФБР.
Она уставилась на него, потрясенная тем, насколько засекреченной оказалась личность Властелина.
— Вот тогда агент Дин и обратился ко мне, — добавил Конвей.
— Потому что вы член сенатского комитета по обороне?
— Потому что мы давно знакомы. Морские пехотинцы связаны особыми узами. Мы доверяем друг другу. Он попросил меня сделать запрос. Но боюсь, и моего авторитета недостаточно.
— Что, даже сенатор бессилен?
Конвей иронично улыбнулся.
— Сенатор-демократ от либерального штата, следует добавить. Я служил своей стране, был ее солдатом. Но тем не менее некоторые чины в оборонных структурах никогда не примут меня. Я вызываю у них аллергию.
Ее взгляд опять переместился на фотографии. На галерею убитых мужчин, которые были выбраны на роль жертв не из соображений политики, национальности или убеждений, но только потому, что у них были красивые жены.
— Вы могли бы рассказать мне все это несколько недель назад, — упрекнула она.
— В полицейских расследованиях всегда много утечки, — возразил Дин.
— Только не в моих.
— В любых. Если бы я поделился этой информацией с вашей командой, что-то непременно просочилось бы в прессу. И ваша работа тут же оказалась бы в зоне внимания не тех, кого нужно. Людей, которые помешали бы вам произвести арест.
— Вы действительно считаете, что они оберегают его? После всего, что он натворил?

— Нет, я думаю, они так же, как и мы, стремятся изолировать его. Но хотят сделать это тихо, не привлекая внимания общественности. Совершенно очевидно, что они потеряли его след. Он вышел из-под их контроля, стал убивать мирных граждан. Он превратился в ходячую бомбу, и они не могут себе позволить закрыть на это глаза.
— А если они поймают его раньше, чем это сделаем мы?
— Мы об этом никогда не узнаем. Убийства прекратятся, вот и все. А мы останемся в неведении.
— Я не люблю закрывать дела таким способом, — сказала Риццоли.
— Конечно, вы хотите справедливости. Ареста, суда, приговора. Все, как положено по закону.
— Вы так говорите, будто я прошу достать луну с неба.
— В данном случае так оно и есть.
— Так вы для этого привезли меня сюда? Сказать, что я никогда его не поймаю?
Он наклонился и пристально посмотрел ей в глаза.
— Мы хотим того же, чего хотите и вы, Джейн. Свершения правосудия. Я преследую этого человека с Косова. Думаете, меня устроит какой-то иной вариант, кроме справедливого?
Конвей тихо сказал:
— Теперь вы понимаете, детектив, почему мы пригласили вас сюда? Понимаете всю важность соблюдения секретности?
— Мне кажется, ее чересчур много в этом деле.
— Но только так мы можем довести расследование до конца. Думаю, мы все этого хотим.
Какое-то мгновение она смотрела в глаза сенатору.
— Мою поездку оплатили лично вы, не так ли? Авиабилеты, лимузины, роскошный отель. Надеюсь, это не ФБР потратилось?
Конвей кивнул. И устало усмехнулся:
— Расходы на стоящее дело лучше не отражать в балансе.

23
Небеса все-таки разверзлись, и капли дождя тысячей молоточков застучали по крыше автомобиля Дина. Щетки на ветровом стекле еле справлялись с потоком воды, позволяя разглядеть безнадежно застрявший в пробке транспорт и залитые улицы.
— Хорошо, что вы не улетаете сегодня вечером, — сказал он. — В аэропорту, наверное, сейчас полная неразбериха.
— В такую погоду лучше находиться на земле, вы правы.
Он метнул в ее сторону насмешливый взгляд.
— А я думал, вы бесстрашная.
— С чего вы взяли?
— Да глядя на вас. Вы так старательно работаете над этим имиджем. Всегда начеку.
— Вы опять пытаетесь влезть ко мне в душу. Это ваше любимое занятие?
— Просто привычка. Я занимался этим в Заливе. Психологическая обработка противника.
— Но я ведь не враг, кажется?
— Я никогда не считал вас врагом, Джейн.
Она посмотрела на него и в очередной раз залюбовалась идеальными линиями его профиля.

— Но вы мне не доверяли.
— Я вас плохо знал.
— Выходит, вы изменили свое мнение?
— А почему, как вы думаете, я пригласил вас в Вашингтон?
— О, я не знаю, — усмехнулась Риццоли. — Может, соскучились по мне и захотели увидеть?
Его молчание повергло ее в смятение. Она пришла в ужас от своей тупости и наивности — качеств, которые она презирала в других женщинах. Она уставилась в окно, словно стараясь укрыться от его взгляда, его голоса, собственных глупых слов, до сих пор звучавших в ушах.
Впереди наконец наметилось подобие движения, и автомобили зашуршали по лужам.
— Если честно, — произнес Дин, — мне действительно хотелось вас увидеть.
— Неужели? — небрежно бросила она. Уже однажды выставив себя на посмешище, она не собиралась повторять ошибку.
— Я хотел принести свои извинения. За то, что сказал Маркетту о вашем служебном несоответствии. Я был неправ.
— И когда же вы это поняли?
— Не могу сказать, что это случилось в какой-то определенный момент. Я просто… наблюдал за вашей работой день за днем. Видел, как вы сконцентрированы. Как нацелены на результат. — Он добавил, уже тихо: — А потом я понял, что вам приходилось преодолевать с прошлого лета. Раньше я даже не догадывался.
— И наверняка подумали: «Тем не менее ей удается справляться с работой».
— Вам кажется, что я вас жалею, — сказал он.
— Знаете, не очень-то приятно слышать о себе: «Посмотрите, как многого ей удалось добиться, учитывая ее состояние». Что ж, тогда вручите мне олимпийскую медаль. Как самому психологически устойчивому копу.

Дин тяжело вздохнул.
— Вы что, всегда ищете подтекст в каждом комплименте, в каждой похвале? Джейн, иногда люди говорят то, что думают.
— Уж вы-то можете понять, почему я скептически отношусь к вашим словам.
— Вы до сих пор считаете, что я что-то недоговариваю?
— Честно говоря, не знаю, что и думать.
— Конечно, ведь вы ни в коем случае не заслуживаете искреннего комплимента от меня.
— Я понимаю, о чем вы.
— Может, и понимаете. Но все равно не верите. — Он затормозил на красный сигнал светофора и посмотрел на нее. — Откуда этот скепсис? Неужели так тяжело быть просто Джейн Риццоли?
Она устало усмехнулась.
— Давайте не будем углубляться в эту тему, Дин.
— Это что, проблема женщины-полицейского?
— Вот видите, сами все знаете.
— Но ваши коллеги, кажется, уважают вас.
— Есть весьма заметные исключения.
— Ну, это как всегда.
Светофор зажегся зеленым, и он опять сосредоточился на дороге.
— Работа полицейского, — начала она, — все-таки требует большого количества тестостерона.
— Тогда почему вы выбрали ее?
— Потому что плохо училась.

Они оба рассмеялись. Это был их первый общий искренний смех.
— По правде говоря, — сказала она, — я хотела быть полицейским уже с двенадцати лет.
— Почему?
— Полицейских все уважают. По крайней мере мне, ребенку, так казалось. Мне хотелось иметь нагрудную бирку, оружие — все то, что заставляло бы окружающих вставать при моем появлении. Я не хотела прозябать в каком-нибудь офисе, где стала бы невидимкой. Мне не хотелось быть похороненной заживо, быть пустым местом. — Она облокотилась на дверцу и устроилась поудобней. — Но теперь мне кажется, что анонимность — это не так уж плохо. По крайней мере Хирург никогда бы не узнал моего имени.
— Вы так говорите, словно жалеете, что выбрали работу в полиции.
Она вспомнила долгие ночи, проведенные на ногах, с подкреплением в виде кофеина и адреналина. Ужас, который охватывал ее при виде самых низменных человеческих деяний. Вспомнила она и о погибшем из самолета, дело которого до сих пор лежало у нее на столе как напоминание о ее никчемности. И о никчемности самой жертвы. Она подумала о том, что мечты иногда уводят в совершенно непредсказуемые сферы. В подвал сельского дома, где воздух пропитан запахом крови. Или в свободное падение из самолета. Но это наши мечты, и мы слепо идем за ними.
Наконец она произнесла:
— Нет, я не жалею. Это моя работа. Это то, что меня волнует, что вызывает во мне злость. Знаете, я очень часто испытываю злость. Просто не могу спокойно смотреть на трупы невинных людей. В эти минуты я становлюсь их адвокатом, воспринимаю их смерть как вызов, брошенный лично мне. Наверное, когда я перестану злиться, пора будет уходить.
— Не у каждого полицейского такой огонек в душе. — Он посмотрел на нее. — Мне кажется, вы самый увлеченный человек из всех, кого я знаю.
— Не так уж это хорошо, быть увлеченным.
— Вы неправы.
— А вы считаете, что это нормально, когда из-за собственной увлеченности ты готов сгореть на работе?
— Вы это чувствуете?

— Иногда. — Она уставилась на струи дождя, которые заливали ветровое стекло. — Наверное, лучше быть похожей на вас.
Он не ответил, и Риццоли подумала, не обидела ли она его, намекнув на холодность и бесстрастность. Но ведь и на самом деле он всегда производил на нее впечатление человека в сером. Он так долго оставался для нее загадкой, что сейчас ей захотелось спровоцировать его, заставить раскрыться, проявить хотя бы какие-то эмоции, пусть даже и не слишком приятные. Победить его неприступность.
Но, именно штурмуя такие цели, женщины и выглядят полными дурами.
Когда Дин наконец подъехал к отелю «Уотергейт», она приготовилась сухо проститься с ним.
— Спасибо за поездку, — сказала Риццоли. — И за откровения. — Она открыла дверцу, впуская в салон теплый влажный воздух. — До встречи в Бостоне.
— Джейн!
— Да?
— Между нами больше нет недомолвок, договорились? Я говорю только то, что думаю.
— Если вы так настаиваете…
— Вы все-таки мне не верите?
— А это имеет какое-то значение?
— Да, — тихо произнес он. — Для меня это очень важно.
Она сделала паузу, чувствуя, как сильно забилось сердце. И повернувшись, посмотрела ему в глаза. Они так привыкли не доверять друг другу, что попросту не умели читать правду по глазам. Сейчас был такой момент, когда важно было первое слово, первое движение. Но никто не осмеливался сделать его. Совершить первую ошибку.
Над открытой дверью нависла чья-то тень.
— Добро пожаловать в «Уотергейт», мэм! Вам помочь с багажом?
Риццоли встрепенулась и удивилась, увидев улыбающееся лицо швейцара. Он заметил, что дверь машины открыта, и поспешил встретить гостью.
— Спасибо, я уже зарегистрировалась, — сказала она и повернулась к Дину. Но момент был упущен. Швейцар как будто застыл возле машины, ожидая, пока она выйдет. Что она и сделала.
Обмен взглядами через окно, взмах руки — таково было их прощание. Она направилась в вестибюль, остановившись лишь на мгновение, чтобы увидеть, как его машина отъехала от отеля и растворилась в дожде.

В лифте она прижалась спиной к стене, закрыла глаза и мысленно отругала себя за каждую неутаенную эмоцию, за каждую произнесенную в машине глупость. К тому времени, когда она подошла к двери своего номера, ей больше всего хотелось собрать вещи и уехать в Бостон. Наверняка был вечерний рейс, на который она могла бы успеть. Или поезд. Она всегда любила ездить в поезде.
Одержимая идеей сбежать, оставить позади Вашингтон и связанные с ним переживания, Риццоли открыла чемодан и начала собираться. Вещей было мало, и в считанные минуты она сняла с вешалки блузку и брюки, кинула их поверх кобуры с пистолетом, упаковала в косметичку зубную щетку и туалетные принадлежности. Она застегнула чемодан и повезла его к выходу, когда в дверь постучали.
В коридоре стоял Дин, в забрызганном дождем костюме, с мокрыми и блестящими волосами.
— Мне кажется, мы не договорили, — сказал он.
— Вам есть что еще сказать мне?
— Да, между прочим. — Он зашел в комнату и закрыл за собой дверь. Нахмурился, увидев ее упакованный чемодан.
Господи, подумала она. Кто-то же должен проявить смелость. Схватить этого быка за рога.
И, прежде чем было произнесено хотя бы одно слово, она притянула его к себе. И сразу же почувствовала, как его руки обвились вокруг ее талии. Когда их губы встретились, ни у кого из них уже не оставалось сомнений в том, что поцелуй был взаимным, что, если это и было ошибкой, то ошибкой общей. Она не знала о нем практически ничего, только то, что безумно хотела его, а со всем остальным она решила разобраться потом.
Его лицо было мокрым от дождя, и одежда, сброшенная на пол, оставила на коже аромат влажной шерсти, который она тут же уловила, когда губы заскользили по его телу, опережая его попытки сделать то же самое. Она сгорала от желания, а потому не хотела тратить время на нежные ласки. Ей хотелось безумного и страстного секса. Она чувствовала, что он пытается придержать ее, восстановить контроль над ней. Но она не сдавалась, и ее тело дразнило его, увлекая вперед. В день их первой близости она была победительницей, а он побежденным.
* * *

Они дремали, пока послеполуденное солнце медленно покидало комнату. Когда она проснулась, лишь тонкая полоска лунного света освещала мужчину, лежавшего рядом. Мужчину, который даже сейчас оставался для нее загадкой. Она овладела его телом, так же как и он овладел ею, и, понимая, что должна испытывать чувство вины за полученное удовольствие, поймала себя на том, что испытывает лишь удовлетворение и приятную усталость. Да еще изумление.
— Ты упаковала чемодан, — сказал он.
— Я собиралась уехать домой сегодня вечером.
— Почему?
— Не видела смысла оставаться. — Она коснулась его лица, провела пальцами по грубоватой щетине. — Пока ты не возник на пороге.
— Я колесил по округе. Решался.
Она рассмеялась.
— Ты как будто боишься меня.
— Сказать тебе правду? Ты — особенная женщина.
— В самом деле?
— Ты сильная, страстная. Меня поражает, сколько в тебе огня. — Он погладил ее бедро, и прикосновение его пальцев отозвалось сладкой дрожью в ее теле. — В машине ты сказала, что хотела бы стать похожей на меня. Честно говоря, Джейн, я бы предпочел быть таким, как ты. Мне не хватает твоей пылкости.
Она положила руку ему на грудь.
— Ты так говоришь, будто здесь не бьется сердце.
— Разве не об этом ты думала, когда смотрела на меня?
Она помолчала.
Мужчина в сером костюме.

— Я угадал? — спросил он.
— Я не знала, как к тебе подступиться, — призналась она. — Ты всегда казался таким высокомерным. Словно небожитель.
— Просто оцепенел. — Он так тихо произнес эти слова, что она подумала, будто они не были предназначены для того, чтобы быть услышанными. Мысль, которую он прошептал себе под нос. — Мы реагируем по-разному. Я имею в виду, на то, с чем нам приходится иметь дело. Вот ты сказала, что испытываешь злость.
— Чаще всего да.
— И сразу бросаешься в бой. Ты играешь на всю катушку. Горишь на работе. — Он добавил с тихим смешком: — Отсюда дурной характер и все прочее.
— Но как ты можешь не злиться?
— Я просто себе этого не позволяю, вот и все. Делаю шаг назад, перевожу дыхание. Рассматриваю каждое дело как очередную головоломку. — Он посмотрел на нее. — Вот почему ты меня так заинтриговала. Твой темперамент, эмоции, которые ты вкладываешь во все, что делаешь. Но это… опасно.
— Почему?
— Я совсем не такой.
— Ты боишься, что я приклеюсь к тебе.
— Это все равно что приближаться к огню. Он влечет нас, хотя мы и знаем, что в нем можно сгореть.
Риццоли прижалась губами к его губам.
— Немного опасности, — прошептала она, — очень возбуждает.
Вечер плавно перешел в ночь. Они смыли с себя под душем следы любовной страсти, а потом стояли перед зеркалом и смеялись, разглядывая себя в одинаковых гостиничных халатах. Они заказали ужин в номер и пили вино в постели, перед телевизором, настроенным на комедийный канал. Сегодня, решили они, не будет ни CNN, ни тревожных новостей. Сегодня ей хотелось быть как можно дальше от Уоррена Хойта.

Но даже расстояние и тепло мужских объятий не могли стереть Хойта из ее снов. Она лежала в испарине, но от страха, а не от страсти. Вслушиваясь в биение своего сердца, она различила звонок сотового телефона. Всего несколько секунд ей понадобилось, чтобы выпутаться из объятий Дина и дотянуться до тумбочки, где лежал мобильник.
— Риццоли.
Ее приветствовал голос Фроста:
— Наверное, я разбудил тебя.
Она покосилась на часы.
— Пять утра? Да, ты прав.
— Ты в порядке?
— Да, все отлично. А почему ты спрашиваешь?
— Слушай, я знаю, что ты прилетаешь сегодня. Но я подумал, что тебе захочется узнать это до того, как ты приедешь.
— Что?
Он ответил не сразу. В трубку она расслышала, что его отвлекли вопросом о том, куда складывать вещдоки, и поняла, что он звонит ей с места происшествия.
Рядом зашевелился Дин, проснувшись от ее телодвижений. Он сел на кровати и включил свет.
— В чем дело?
— Риццоли! — снова послышался голос Фроста.
— Где ты? — спросила она.
— Меня вызвали на десять-шестьдесят четыре. Вот где я сейчас нахожусь…
— Почему ты ездишь на вызовы по кражам?
— Потому что это кража в твоей квартире.

Но даже расстояние и тепло мужских объятий не могли стереть Хойта из ее снов. Она лежала в испарине, но от страха, а не от страсти. Вслушиваясь в биение своего сердца, она различила звонок сотового телефона. Всего несколько секунд ей понадобилось, чтобы выпутаться из объятий Дина и дотянуться до тумбочки, где лежал мобильник.
— Риццоли.
Ее приветствовал голос Фроста:
— Наверное, я разбудил тебя.
Она покосилась на часы.
— Пять утра? Да, ты прав.
— Ты в порядке?
— Да, все отлично. А почему ты спрашиваешь?
— Слушай, я знаю, что ты прилетаешь сегодня. Но я подумал, что тебе захочется узнать это до того, как ты приедешь.
— Что?
Он ответил не сразу. В трубку она расслышала, что его отвлекли вопросом о том, куда складывать вещдоки, и поняла, что он звонит ей с места происшествия.
Рядом зашевелился Дин, проснувшись от ее телодвижений. Он сел на кровати и включил свет.
— В чем дело?
— Риццоли! — снова послышался голос Фроста.
— Где ты? — спросила она.
— Меня вызвали на десять-шестьдесят четыре. Вот где я сейчас нахожусь…
— Почему ты ездишь на вызовы по кражам?
— Потому что это кража в твоей квартире.

Она оцепенела. Прижав трубку к уху, она слышала только биение своего пульса.
— Поскольку ты уехала из города, мы временно сняли наблюдение за твоим домом, — сказал Фрост. — Твоя соседка по этажу, из квартиры двести три, вызвала полицию. Мисс… как ее там…
— Шпигель, — тихо произнесла она. — Джинджер.
— Да. Девчонка шустрая. Говорит, что работает барменшей у Макгинти. Возвращалась с работы домой и заметила осколки стекла у пожарного выхода. Посмотрела наверх и увидела, что твое окно разбито. Она сразу же позвонила девять-один-один. Офицер, первым прибывший на место происшествия, понял, что это твоя квартира. И позвонил мне.
Дин коснулся ее руки, задавая молчаливый вопрос. Риццоли проигнорировала его. Прокашлявшись, она все-таки сумела выдавить из себя:
— Он что-нибудь взял? — Она уже употребляла слово «он». Не называя имени, они оба знали, чьих это рук дело.
— А это ты нам скажешь, когда вернешься, — сказал Фрост.
— Ты сейчас там?
— Стою в твоей гостиной.
Она закрыла глаза, закипая от ярости. Чужие люди вторглись в ее жилище. Открывали ее шкафы, касались ее одежды, шарили в нижнем белье.
— Похоже, ничего не тронуто, — сообщил Фрост. — Телевизор и проигрыватель на месте. Большая банка с мелочью так и стоит на кухне. Есть еще что-то, что могло бы их заинтересовать?
Мое душевное равновесие. Мой рассудок.
— Риццоли!
— Я не могу сообразить.
Последовала пауза. Потом он произнес, осторожно:
— Я вместе с тобой обследую каждый сантиметр квартиры. Когда ты вернешься, мы это сделаем. Хозяин дома уже забил окно фанерой, чтобы дождь не замочил. Если тебе захочется пожить пока у меня, ты знаешь, Элис будет только рада. У нас есть свободная комната…
— Я в порядке, — сказала она.
— Да нет проблем…

— Я в порядке.
В ее голосе были и злость, и гордость. Прежде всего гордость.
Фрост знал, когда следует отступить. Невозмутимым голосом он произнес:
— Позвони мне, как только приедешь.
Дин все это время наблюдал за ней. Ей вдруг стало невмоготу, что он смотрит на нее, голую и испуганную. Что она перед ним такая слабая и беззащитная. Она выбралась из постели, прошла в ванную и закрыла за собой дверь.
Через мгновение он постучал.
— Джейн!
— Я хочу принять душ.
— Не закрывайся от меня. — Он снова постучал. — Выйди, поговори со мной.
— Когда закончу. — Она повернула кран, зашла в душ, но не потому, что нужно было помыться; просто вода была шумовой завесой, и можно было укрыться. Она стояла, склонив голову, упершись руками в кафельную стену, пытаясь побороть страх. Она представляла себе, что вода смывает его словно грязь, слой за слоем. Когда она наконец выключила воду, ей стало легче. Как будто она очистилась. Она вытерлась полотенцем, и в затуманенном зеркале увидела свое лицо, но уже не бледное, а порозовевшее от жары. С таким лицом можно было вновь играть роль Джейн Риццоли.
Она вышла из ванной. Дин сидел в кресле у окна. Он ничего не сказал, просто смотрел, как она одевается, подбирая с пола одежду, смятые простыни, которые только что были доказательством их страсти. Один телефонный звонок разом покончил с чувствами, и теперь она двигалась по комнате с выражением твердой решимости на лице, застегивая пуговицы на кофте, молнию на брюках. За окном было еще темно, но для нее ночь уже закончилась.
— Ты мне так ничего и не скажешь? — спросил Дин.
— Хойт побывал в моей квартире.
— Они уверены, что это был он?
Она повернулась к нему.

— А кто же еще?
Слова прозвучали резче, чем она рассчитывала. Вспыхнув, Риццоли полезла под кровать за туфлями.
— Я должна ехать домой.
— Сейчас пять утра. Твой самолет в половине десятого.
— Ты всерьез полагаешь, что я могу лечь и заснуть? После всего этого?
— Ты приедешь в Бостон измученной.
— Я не устала.
— Сейчас ты держишься на адреналине.
Она втиснула ноги в туфли.
— Прекрати, Дин.
— Прекратить что?
— Попытки заботиться обо мне.
Воцарилось молчание. Потом он произнес с оттенком сарказма:
— Извини. Я все время забываю, что ты сама можешь прекрасно о себе позаботиться.
Она замерла, стоя к нему спиной и уже жалея о том, что сказала. Впервые испытывая желание, чтобы он позаботился о ней, чтобы обнял ее и уговорил лечь обратно в постель, чтобы они спали, держа друг друга в объятиях, пока не придет бы время отъезда.
Но когда она повернулась, то увидела, что он уже встал с кресла и начал одеваться.

24
В самолете она уснула. Когда начали снижаться, она проснулась, чувствуя себя совершенно разбитой и испытывая острую жажду. Плохая погода сопровождала самолет всю дорогу из округа Колумбия, и турбулентность измучила всех пассажиров. За серой пеленой не видно было даже крыльев самолета, но она слишком устала, чтобы волноваться за свою безопасность. К тому же мысли были по-прежнему заняты Дином, и ни на что другое она не отвлекалась. Уставившись в иллюминатор, она вспоминала прикосновение его рук, его теплое дыхание на своей коже.
Вспоминались последние слова, которыми они обменялись в аэропорту, холодное и торопливое прощание под дождем. Не нежное расставание влюбленных, а дежурная любезность деловых партнеров, спешащих по своим делам. Она ругала себя за новую преграду, которую возвела своими руками, ругала и его — за то, что позволил ей уйти. В очередной раз Вашингтон оказался городом раскаяния и испачканных простыней.
Самолет коснулся земли под проливным дождем. Она видела, как суетятся на летном поле рабочие в брезентовых куртках с натянутыми капюшонами, и мысленно готовила себя к тому, что ее ждет впереди. Поездка домой, в квартиру, где она уже никогда не будет чувствовать себя в безопасности, потому что там побывал он.
Взяв багаж, она вышла из здания аэропорта и еле удержалась на ногах под порывом мощного ветра с дождем. Длинная очередь утомленных ожиданием пассажиров выстроилась на стоянке такси. Оглядев ряд лимузинов, припаркованных на другой стороне улицы, она с облегчением увидела табличку с фамилией РИЦЦОЛИ в окне одного из них.
Она постучала в окошко водителя, и стекло опустилось. Это был другой шофер, не тот пожилой негр, что вез ее вчера из дома в аэропорт.
— Да, мэм?
— Я Джейн Риццоли.
— Едете на Клэрмон-стрит, верно?
— Да.

Шофер вышел из машины и открыл для нее заднюю дверь.
— Прошу, садитесь. Я положу ваш чемодан в багажник.
— Спасибо.
Она проскользнула в салон и устало вздохнула, уютно устроившись на мягком кожаном сиденье. Там, на улице, под проливным дождем визжали сирены и скрипели тормоза, а мир внутри лимузина был исполнен благословенной тишины. Она закрыла глаза, когда автомобиль вырулил с территории аэропорта и покатил в сторону Бостона.
Зазвонил ее сотовый телефон. Встрепенувшись, она пошарила в сумочке, роняя на пол ручки и мелочь, пока не нащупала телефон. Ответить ей удалось лишь на четвертый звонок.
— Риццоли.
— Говорит Маргарет из офиса сенатора Конвея. Я занималась организацией вашей поездки. Я просто хотела проверить, как вы добрались из аэропорта домой.
— Спасибо. Я уже в лимузине.
— О! — Последовала пауза. — Что ж, я рада, что все прояснилось.
— Что именно?
— Звонили из службы заказов, подтвердили, что вы отменили встречу в аэропорту.
— Нет, водитель ждал меня. Спасибо.
Она нажала отбой и нагнулась, чтобы поднять с пола все, что упало из сумки. Шариковая ручка закатилась под водительское сиденье. Потянувшись за ней, она вдруг обратила внимание на цвет коврика: темно-синий.
Она медленно выпрямилась.

Они как раз въехали в туннель Каллахан, который тянулся под Чарльз-ривер. Движение здесь было медленным, и они еле тащились по бесконечной бетонной трубе, тускло освещенной фонарями.
Темно-синий нейлон, шесть и шесть, марки «Дюпон Антрон». Стандартное ковровое покрытие в «Кадиллаках» и «Линкольнах».
Риццоли сидела, не двигаясь, устремив взгляд в стену туннеля. Она думала о Гейл Йигер и похоронной процессии, о лимузинах, медленно тянувшихся к кладбищенским воротам.
Она вспомнила об Александре и Каренне Рентах, которые прибыли в аэропорт Логан всего за неделю до своей гибели.
И еще вспомнился Кеннет Уэйт, у которого отобрали водительские права. Человек, которому не разрешалось управлять автомобилем, тем не менее возил свою жену в Бостон.
Может, он так их находит?
Супружеская пара садится в машину. Хорошенькое женское личико отражается в зеркале заднего вида. Она откидывается на спинку кожаного сиденья, расслабляется, едет домой, не подозревая, что за ней наблюдают, что мужчина, чье лицо она даже не запомнила, в этот момент решает, что она — именно то, что нужно.
Туннель все тянулся, пока Риццоли по кирпичику выстраивала свою теорию. Комфортабельная машина, плавный ход, кожаные сиденья, мягкие, словно человеческая кожа. Безымянный человек за рулем. Все располагает к тому, чтобы пассажир чувствовал себя уютно, расслабленно. Он ничего не знает о своем водителе. Но водитель знает имя пассажира. Номер рейса. Улицу, где тот живет.
Движение остановилось. Далеко впереди замаячил выезд из туннеля, серое пятно света. Она смотрела в окно, не решаясь взглянуть на водителя, опасаясь, что он заметит ее напряжение. Ладони вспотели, когда она потянулась в сумочку за телефоном. Она не достала его — просто сидела, ощущая его в руках и решая, что делать дальше. До сих пор водитель ничем себя не выдал, не дал повода для подозрений.
Риццоли медленно вытащила телефон из сумки. Раскрыла его. В тусклом освещении туннеля она с трудом разбирала цифры. Держись непринужденно, уговаривала она себя. Как будто просто болтаешь с Фростом, а не зовешь на помощь. Но что сказать? «Мне кажется, я попала в беду, но не уверена»? Она нажала кнопку быстрого набора, вызывая Фроста. Услышала гудки, а потом слабое: «Алло» — сменилось полной тишиной.
Туннель. Я в этом чертовом туннеле.
Она закрыла крышку телефона. Посмотрела вперед, далеко ли до выезда. В это мгновение взгляд ее непроизвольно скользнул в зеркало заднего вида. Она допустила ошибку, встретившись с ним взглядом. Именно в это мгновение им обоим все стало ясно.

Выходи. Выбирайся из машины!
Риццоли потянулась к ручке двери, но он уже успел заблокировать ее. В панике она стала искать кнопку разблокировки.
Этого времени ему хватило, чтобы перегнуться назад, направить на нее электрошокер и выстрелить.
Электрический разряд ударил ей в плечо. Пятьдесят тысяч вольт молнией пропороли ее тело, парализовав нервную систему. В глазах почернело. Она рухнула на сиденье, руки безжизненно повисли, мышцы свело судорогой, и тело ей больше не подчинялось.
* * *
Звук, похожий на барабанную дробь, раздававшийся откуда-то сверху, вывел ее из забытья. Темнота в глазах постепенно сменилась серым туманом. Она ощутила привкус крови, теплый и металлический, и язык пульсировал в том месте, где она его прикусила. Туман медленно таял, и вот уже она видела дневной свет. Они выбрались из туннеля, направляясь… но куда? Зрение еще не восстановилось, но в окне она все-таки различала контуры высоких зданий на фоне серого неба. Она попыталась пошевелить рукой, но рука была тяжелой и распухшей, а мышцы обмякли после конвульсий. Мелькающие за окном здания и деревья вызывали тошноту, и ей пришлось закрыть глаза. Она сосредоточила все свои силы на том, чтобы заставить мышцы повиноваться. Вскоре ей это удалось: мышцы напряглись, а пальцы сомкнулись в кулак. Сильнее. Еще сильнее.
Открой дверь. Отопри замок.
Она открыла глаза, с трудом сдерживая тошноту. Заставила руку выпрямиться — уже победа. Рука дотянулась до кнопки разблокировки замков. Она нажала ее и услышала знакомый щелчок.
И вдруг почувствовала сильный удар в бедро. Она увидела лицо водителя, когда тот, повернувшись, выстрелил электрошокером ей в ногу. Еще один разряд распорол тело.
Ноги онемели. Темнота накрыла ее словно саваном.
* * *

Капля холодной воды на щеке. Визг клейкой ленты, сдираемой с бобины. Она очнулась, когда он стал заматывать ей скотчем руки, заломив их за спину. Потом он снял с нее туфли, и они с грохотом упали на пол. Содрал носки, чтобы скотч приклеился к голой коже.
Постепенно к ней возвращалось зрение, и теперь она видела его макушку, когда он нагнулся в машину, чтобы связать ей щиколотки. У него за спиной, в открытой двери машины, маячило зеленое пространство. Болото и деревья. Никаких зданий. Может, он затащил ее в болота Бэк-Бэй?
Опять визг скотча и вкус клея на губах.
Он смотрел на нее сверху вниз, и теперь она видела его лицо в деталях, которые не удосужилась отметить, когда он только опустил стекло. Детали, которые тогда ей казались совершенно не важными. Темные глаза, лицо, состоящее из острых углов, с выражением мрачной настороженности. И возбуждение от предстоящего зрелища. Лицо, которое совершенно не запоминалось с заднего сиденья. Таких безликих, одетых в униформу людей полно вокруг, подумала Риццоли. Они убирают наши комнаты в гостиницах, относят багаж и управляют лимузинами, в которых мы ездим. Они живут в параллельном мире, и их редко замечают, разве что когда они требуются.
Пока они не врываются в наш мир.
Он поднял с пола ее сотовый телефон. Бросил его на дорогу и придавил каблуком, превратив в груду пластика и проводов, после чего отпихнул в кусты. Так что надеяться на спасительный номер 911 уже не приходилось.
Теперь он был сама деловитость. Профессионал, занимающийся своим любимым делом. Он нагнулся и подтащил ее к открытой двери, потом без всяких видимых усилий подхватил под мышки и выволок наружу. Солдату спецназа, готовому к длительным марш-броскам со стофунтовым мешком за плечами, ничего не стоило переместить хрупкую женщину. Дождь хлестал ее по лицу, пока он тащил ее к багажнику. Она заметила деревья, казавшиеся серебристыми в пелене дождя, но других машин вокруг не было, хотя и слышался отдаленный шум транспорта. Так бывает, когда, прикладывая раковину к уху, слышишь море. Этот гул был так близко, что у нее невольно вырвался хрип отчаяния.
Багажник был уже открыт, тускло-зеленый парашют разложен в ожидании очередной жертвы. Он бросил ее внутрь, вернулся за туфлями, которые тоже закинул в багажник. Потом захлопнул крышку, и она услышала, как повернулся ключ в замке. Даже если бы у нее не были связаны руки, она бы не смогла вылезти из этого черного гроба.
Было слышно, как хлопнула дверь, и машина опять тронулась с места. Направляясь к месту встречи с человеком, который, она знала, с нетерпением ждет ее.
Она подумала об Уоррене Хойте. Вспомнила его ласковую улыбку, его длинные пальцы в латексных перчатках. Подумала о том, что будут держать его пальцы, и ее охватил ужас. Дыхание участилось, она почувствовала, что задыхается. Она дернулась в панике, изогнулась словно безумное животное, отчаянно хватающееся за жизнь. Лицом она ударилась о свой чемодан, и искры посыпались из глаз. Она лежала, ощущая, как бьется пульс и горит щека.
Машина замедлила ход и остановилась.

Она напряглась, сердце готово было выпрыгнуть из груди в ожидании самого страшного. Она расслышала мужской голос, который произнес: «Всего доброго». Автомобиль покатил дальше, постепенно набирая скорость.
По-видимому, они проехали пост на платной автостраде.
Она подумала о маленьких городках, лежавших к западу от Бостона, о пустынных полях и лесах, где никто и не подумает остановиться. Места, где так легко спрятать тело. Она вспомнила труп Гейл Йигер, распухший и почерневший, разбросанные кости Марлы Джин Уэйт, найденные в лесной глуши.
Она закрыла глаза, прислушиваясь к шуршанию шин и пытаясь определить характер дороги. Они ехали очень быстро. Наверное, уже выехали за пределы Бостона. Что сейчас думает Фрост, не дождавшись ее звонка? Сколько времени пройдет, прежде чем он догадается, что случилась беда?
Какая разница. Он все равно не узнает, где меня искать. Никто не узнает.
Левая рука уже затекла под тяжестью тела, и покалывание становилось невыносимым. Она перекатилась на живот, прижавшись лицом к шелковистой парашютной ткани. Той самой ткани, в которую были завернуты трупы Гейл Йигер и Каренны Гент. Ей показалось, что она вдыхает запах смерти. Мерзкий запах разложения. Испытав отвращение, она попыталась встать на колени и ударилась головой о крышку багажника. Боль пронзила голову. Ее чемодан, хотя и маленький, практически не оставлял ей пространства для маневра, и клаустрофобия вновь вселила в нее панику.
Спокойно. Черт побери, Риццоли, возьми себя в руки.
Но избавиться от мыслей о Хирурге не удавалось. Она опять видела склоненное над ней лицо, когда она лежала на холодном каменном полу подвала. Помнила тягостные минуты ожидания смертельного удара скальпелем, от которого не было спасения. И тогда она мечтала только о быстрой смерти.
Но альтернатива оказалась куда хуже.
Она заставила себя дышать медленно, глубоко. Что-то теплое поползло по щеке, и защипало кожу на затылке. Она явно поранила голову, и теперь ручеек крови медленно, но уверенно стекал на ткань парашюта. Вещественное доказательство, подумала она. Кровавый след моего присутствия.
Я истекаю кровью. Обо что я могла поранить голову?
Она подняла руки над спиной, и пальцы заскользили по крышке багажника. Она ощупала пластиковую поверхность с гладкими вставками из металла. И вдруг что-то острое впилось в кожу.
Она сделала передышку, чтобы размять затекшие мышцы, сморгнуть кровь с век. И вновь прислушалась к шуму колес.
Они ехали быстро, оставляя Бостон далеко позади.

Как здесь здорово, в этом лесу. Я стою среди деревьев, и их верхушки пронзают небо словно шпили собора. Все утро лил дождь, но сейчас солнце пробивается сквозь облака и освещает лужайку, на которой я вбил четыре железных кола, прикрепив к каждому веревочные петли. Если не считать шелеста листьев, в лесу стоит мертвая тишина.
Вдруг я слышу шорох крыльев и, поднимая глаза, вижу трех ворон, усевшихся высоко на ветках. Они наблюдают за происходящим со странным интересом. Они уже знают, что это за место, и теперь просто ждут, сложив черные крылья, когда можно будет поживиться.
Солнечные лучи согревают землю, и от мокрых листьев поднимается пар. Я повесил свой рюкзак на ветку, чтобы не намочить, и он висит там, словно тяжелый фрукт. Инструменты, сложенные в нем, оттягивают ветку вниз. Мне не нужно проверять содержимое рюкзака, я собирал его аккуратно, любовно оглаживая холодную сталь. Даже после года тюрьмы я не утратил навыков, и, смыкая пальцы вокруг скальпеля, испытываю радость и трепет, как от теплого рукопожатия со старым другом.
И я готов встретиться с другим старым другом.
Я выхожу на дорогу и жду.
Облака уже рассеялись, и день становится все более теплым. Дорога — это всего лишь две грязные колеи, и в них кое-где торчат высокие сорняки, чахлые головки которых поднимаются всякий раз, после того как здесь проходит машина. Я слышу карканье и вижу, как три вороны вспархивают с веток и следуют за мной в ожидании шоу.
Все любят быть зрителями.
Тонкая полоска пыли появляется за деревьями. Приближается автомобиль. Я жду, и мое сердце бьется все чаще, а ладони потеют в предвкушении. Наконец я его вижу — блестящее черное чудище медленно ползет по грязи, сохраняя достоинство. Он везет ко мне на встречу старого друга.
Это будет долгая встреча, так мне кажется. Поднимая взгляд, я вижу, что солнце еще высоко, оно дарит нам часы дневного света. Часы для летних забав.
Я выхожу на дорогу, и лимузин останавливается прямо передо мной. Водитель выходит. Нам не нужно слов; мы просто обмениваемся взглядами и улыбаемся. Это улыбка двух братьев, связанных не семейными узами, но общими желаниями, мечтами. Слова, написанные на бумаге, соединили нас. В своих длинных письмах мы делились друг с другом фантазиями, и слова, которые ложились на лист, скрепляли наш союз. Это они привели нас в лес, где за нами наблюдают вороны.
Мы вместе идем к багажнику машины. Мой партнер возбужден от мысли, что скоро трахнет ее. Я вижу, как напряжен его член, и слышу, как позвякивают в его руке ключи от машины. Его зрачки расширены, а над верхней губой блестят капельки пота. Мы стоим возле багажника и, как голодные, ожидаем первого взгляда на нашу гостью. Ждем, когда сможем насладиться ее ужасом.
Он вставляет ключ в багажник и поворачивает его. Крышка багажника поднимается.
Она лежит, свернувшись на боку, и, глядя на нас, щурится от яркого солнца. Я сосредоточен только на ней и не придаю значения торчащему из уголка чемодана белому бюстгальтеру. Только когда мой партнер наклоняется, чтобы достать ее из багажника, до меня доходит смысл увиденного.