"Грешница" Тесс Гэрриетсен

— Или они так говорят. Но знаете что? Я набила себе столько шишек в те времена, когда еще верила в это. Если есть выбор, мужчина всегда предпочтет сиськи и задницу.
Риццоли с мрачной решимостью сосредоточилась на дороге. Обочины улиц уже обросли грязными сугробами, а окна припаркованных автомобилей покрылись ледяной коркой.
— Что-то он все-таки нашел в вас, Джейн. И этого было достаточно, чтобы в нем проснулось желание.
— Скорее, его возбудило дело, по которому мы вместе работали. Азарт охоты. Знаете, как это разогревает чувства? Адреналин заставляет видеть все по-другому, чувствовать иначе. Ты работаешь с кем-то в паре сутками и в таком тесном контакте, что начинаешь узнавать партнера по запаху. Ты знаешь, как он пьет кофе, завязывает галстук. Потом дело приобретает опасный поворот, и вы вместе начинаете злиться, вместе бояться. И очень скоро все это становится похожим на любовь. Но это не любовь. Просто двое людей, работая в такой напряженной обстановке, уже не видят разницы между страстью и азартом погони. Думаю, то же самое случилось и с нами. Мы встречались возле нескольких трупов. И со временем даже я начала казаться ему красавицей.
— И у вас он тоже вызывал подобные ассоциации? Стал со временем казаться красавцем?
— Черт! Он действительно красавец.
— Если бы вы не любили его, если бы он был вам безразличен, тогда вы не переживали бы встречу с ним так болезненно. Разве я не права?
— Не знаю! — с отчаянием в голосе воскликнула Риццоли. — Я не знаю, что чувствую к нему!
— Это зависит от того, как он к вам относится.
— Уж об этом я его точно не собираюсь спрашивать.
— Во всяком случае это единственная возможность получить прямой ответ.
— Как там говорится: если не хочешь слышать ответ, не задавай вопроса?
— Кто знает. Ответ может оказаться приятным сюрпризом.
Они зашли в кафетерий на Шредер-Плаза, взяли по чашке кофе и поднялись наверх, в конференц-зал. Пока ждали Кроу и Дина, Маура наблюдала за тем, как Риццоли судорожно рылась в бумагах и папках, словно пытаясь отыскать содержавшиеся в них секретные сведения. В начале третьего из коридора наконец донесся мелодичный сигнал прибывшего лифта, а следом раскатистый смех Кроу. Риццоли заметно напряглась. Мужские голоса звучали все ближе, а ее взгляд был по-прежнему прикован к бумагам. Когда в дверях показался Дин, она не сразу подняла голову, как будто отказываясь признавать его власть над ней.
Маура познакомилась с агентом Габриэлем Дином в конце августа, когда он подключился к расследованию серии зверских убийств богатых супружеских пар в районе Бостона. Статный, импозантный, умница, он быстро занял лидирующее положение в следственной группе, и его конфликт с Риццоли, возглавлявшей расследование, был неизбежен с самого начала. Маура первой заметила, что конфликт перерос во взаимное влечение. На ее глазах разгорался их роман, она видела, какими взглядами они обменивались, стоя над трупами жертв. От Мауры не ускользнули ни смущенный вид Риццоли, ни ее растерянность. Рассвет любви всегда окрашен смущением.
Так же, как и ее закат.
Дин вошел в комнату, и взгляд его тотчас упал на Риццоли. Он был в костюме с галстуком, и его лощеный внешний вид контрастировал с мятой блузкой Риццоли и ее неприбранными волосами. Когда она наконец взглянула на Дина, в ее глазах явственно читался вызов: «Я такая. Не нравится — уходи».
Кроу занял место во главе стола.
— Итак, вся банда в сборе. Обменяемся мнениями.

Он посмотрел на Риццоли.
— Давайте сначала послушаем ФБР, — сказала она.
Дин открыл портфель, который принес с собой, достал оттуда папку и передал ее через стол Риццоли.
— Эта фотография была сделана десять дней тому назад в Провиденсе, штат Род-Айленд, — сказал он.
Риццоли раскрыла папку. Мауре, которая сидела рядом, фотография была очень хорошо видна. Это был снимок с места преступления — труп мужчины в позе зародыша в багажнике автомобиля. На желтовато-коричневом коврике виднелись брызги крови. Лицо жертвы, что удивительно, практически не пострадало, глаза были открыты, а кожа приобрела пурпурный цвет из-за отека.
— Жертва — Говард Редфилд, пятьдесят один год, разведенный, белый мужчина, из Цинциннати, — начал Дин. — Причина смерти — пулевое ранение в левый висок. Кроме того, у него имеются множественные переломы обеих коленных чашечек от ударов тупым предметом, предположительно молотком. Также отмечены сильнейшие ожоги обеих рук, связанных за спиной клейкой лентой.
— Его пытали, — догадалась Риццоли.
— Да. По полной программе.
Внезапно побледнев, Риццоли откинулась на спинку стула. Маура единственная из присутствовавших знала причину недомогания и потому с тревогой наблюдала за Джейн. Она видела, как на лице Риццоли отражается мучительная борьба с подступающей тошнотой.
— Его обнаружили мертвым в багажнике собственной машины, — продолжал Дин. — Автомобиль был припаркован примерно в двух кварталах от автобусной станции в Провиденсе. Это всего в часе-полутора езды отсюда.
— Но это уже другой штат, — заметил Кроу.
Дин кивнул.
— Поэтому вам ничего и не сообщали по факту этой смерти. Убийца вполне мог привезти труп в багажнике в Провиденс, оставить там машину и вернуться на автобусе в Бостон.
— Вернуться в Бостон? Почему вы решили, что он выехал отсюда? — спросила Маура.
— Это только предположение. Мы даже не знаем, где на самом деле произошло убийство. Так же, как нам ничего неизвестно о перемещениях Редфилда за последние несколько недель. Его дом находится в Цинциннати, но убитым его почему-то находят в Новой Англии. Отследить его передвижения по кредитной карте или регистрации в отелях, где он мог останавливаться, не удалось. Известно лишь, что месяц назад он снял большую сумму наличных со своего счета. И после этого уехал из дома.
— Похоже на человека, ударившегося в бега, — сказала Маура. — Возможно, он был сильно напутан.
Дин посмотрел на фотографию.
— Очевидно, у него были на то причины.
— Расскажи подробнее об этом человеке, — попросила Риццоли. Она уже справилась с собой и могла, не морщась, смотреть на фотографию.
— В прошлом Редфилд был вице-президентом компании «Октагон Кемикалз», курировал международные проекты, — сообщил Дин. — Два месяца назад он ушел в отставку, предположительно по личным мотивам.

— «Октагон»? — переспросила Маура. — Про них был сюжет в новостях. Это по ним ведет расследование Комиссия по ценным бумагам и фондовому рынку?
Дин кивнул.
— Комиссией подан гражданский иск к компании «Октагон» в связи с многочисленными нарушениями и незаконными сделками на миллиарды долларов.
— Миллиарды? — удивилась Риццоли. — Надо же!
— «Октагон» — огромная многонациональная корпорация с годовым оборотом в двадцать миллиардов долларов. Речь идет об очень крупной рыбе.
Риццоли снова взглянула на фотографии.
— И жертва плавала в этом пруду. Наверняка он знал всю кухню. Думаешь, он стал проблемой для «Октагона»?
— Три недели назад, — сказал Дин, — Редфилд договорился о встрече с официальными лицами из Министерства юстиции.
— Да уж, — усмехнулся Кроу. — Он определенно был для них проблемой.
— Он договорился встретиться с ними здесь, в Бостоне.
— Почему не в Вашингтоне? — изумилась Риццоли.
— Он сказал, что есть и другие стороны, готовые сделать заявления. И что встречу необходимо провести в Бостоне. Только вот мы не знаем, почему он обратился в Министерство юстиции, а не напрямую в Комиссию по ценным бумагам, хотя предположительно дело касалось расследования по «Октагону».
— Но вы в этом не уверены?
— Нет. Потому что на встречу он не пришел. К тому моменту он был уже мертв.
— Если это выглядит заказным убийством и пахнет заказным… — начал было Кроу.
— И какое отношение это имеет к Крысиной леди? — спросила Риццоли.
— Я как раз подхожу к этому, — ответил Дин. И перевел взгляд на Мауру. — Вы проводили вскрытие. Какова причина ее смерти?
— Пулевое ранение в грудь, — сказала Маура. — Фрагменты пули пробили сердце, произошло обширное кровоизлияние в околосердечную сумку, что остановило работу сердца. Это называется перикардиальной тампонадой.
— А какой тип пули использовался?
Маура вспомнила рентгеновский снимок груди Крысиной леди. Фонтан пулевых осколков, мерцающими звездочками разбросанных в обоих легких.
— Это был «глейзер», — сказала она. — Медная пуля с металлическими дробинками. Она разрывается внутри тела, исключая сквозное ранение. — Она сделала паузу и добавила: — Это самая разрушительная из всех пуль.
Дин кивнул на фотографию Говарда Редфилда, свернувшегося калачиком в багажнике своего автомобиля.
— Редфилда тоже убили «глейзером». Пулю выпустили из того же оружия, что и в случае с Джейн Доу.
На какое-то мгновение воцарилось молчание.
Наконец Риццоли недоуменно произнесла:
— Но ты только что говорил о заказном убийстве, к которому прибегнул «Октагон» для расправы со стукачом. Эта другая жертва, Крысиная леди…
— Детектив Риццоли права, — сказала Маура. — Представить Крысиную леди в качестве жертвы заказного убийства совершенно невозможно.
— И тем не менее, — заметил Дин, — пуля, которая убила ее, была выпущена из того же оружия, которое использовали для устранения Говарда Редфилда.
— Я объясню, как в этом деле появился агент Дин, — произнес Кроу. — Я сделал запрос в общенациональную базу «Драгфайр» по типу пули, который вы извлекли из груди жертвы.
Аналогично общенациональной системе поиска по отпечаткам пальцев АФИС «Драгфайр» представляла собой общенациональную базу данных по огнестрельному оружию. Метки и бороздки на пулях, найденных на месте преступлений, хранились в компьютерной базе данных, что позволяло проследить цепочку убийств, совершенных из одного оружия.
— «Драгфайр» подтвердила идентичность, — сказал Дин.

Риццоли покачала головой, все еще не веря в то, что услышала.
— Почему эти две жертвы? Я не вижу связи.
— Вот почему смерть Джейн Доу так интересна, — сказал Дин.
Мауре не понравилось слово «интересна». Оно предполагало, что какие-то смерти были неинтересными, не заслуживающими особого внимания. Жертвы наверняка не согласились бы с подобным утверждением.
Она снова взглянула на фотографию — кровавое пятно на столе конференц-зала.
— Наша Джейн Доу не вписывается в эту картину, — сказала она.
— Доктор Айлз.
— Для убийства Говарда Редфилда есть логическая причина. Возможно, он был стукачом в расследовании Комиссии по ценным бумагам. Факт пыток подтверждает, что его смерть — результат не банального грабежа. Убийца явно чего-то хотел от него. Может быть, расплаты. Или информации. Но при чем здесь наша Джейн Доу — скорее всего нелегальная иммигрантка? Кому понадобилась ее смерть?
— Вот ведь вопрос, а? — Дин посмотрел на Риццоли. — Насколько мне известно, вы расследуете еще одно дело, которое тоже может переплетаться с этим.
Его взгляд, казалось, смущал Джейн. Она нервно тряхнула головой.
— Нет, оно совершенно из другой оперы.
— Детектив Кроу сказал мне, что в монастыре было совершено нападение на двух монахинь, — сказал Дин. — На Ямайка-Плейн.
— Но тот преступник не стрелял. Монахини были избиты, предположительно молотком. Похоже на приступ ярости. Какой-то псих, ненавидящий женщин.
— Может, он хотел, чтобы вы так думали. Ему нужно было скрыть связь с двумя другими убийствами.
— Что ж, ему это удалось. Пока доктор Айлз не диагностировала проказу у Джейн Доу. Выясняется, что одна из монахинь, на которую было совершено нападение, сестра Урсула, когда-то работала в деревне для прокаженных в Индии.
— В деревне, которой больше не существует, — сказала Маура.
Дин взглянул на нее.
— Что?
— Возможно, это была резня на религиозной почве. Около сотни человек были уничтожены, а деревню спалили дотла. — Маура немного помолчала. — Сестра Урсула единственная, кто уцелел.
Никогда еще она не видела Габриэля Дина таким потрясенным. Обычно именно он владел секретами и делал разоблачения. Новая информация повергла его в глубокое молчание.
Она подкинула ему еще одну новость:
— Думаю, наша Джейн Доу могла быть из той самой деревни в Индии.
— Вы же раньше говорили, что она латиноамериканка, — удивился Кроу.
— Это была лишь гипотеза, основанная на пигментации кожи.

— А теперь на вашу гипотезу повлияли открывшиеся обстоятельства?
— Нет, на нее повлияли результаты вскрытия. Помните ту желтую нитку, прилипшую к ее запястью?
— Да. В лаборатории подтвердили, что это хлопок. Возможно, просто кусок шнурка.
— Шнурок на запястье носят от дурного глаза. Это индийская традиция.
— Опять Индия, — вздохнул Дин.
Маура кивнула.
— Мы все время возвращаемся к Индии.
— Монахиня и прокаженная нелегалка? — удивился Кроу. — Как мы привяжем их к корпоративной заказухе? — Он покачал головой. — Профессиональных киллеров нанимает только тот, кто рассчитывает выиграть по-крупному.
— Или кому есть что терять, — заметила Маура.
— Если все эти убийства заказные, — сказал Дин, — можно быть уверенным в одном: ваше расследование будет внимательно отслеживаться. Вам необходимо исключить утечку какой-либо информации по этим делам. Потому что кто-то очень пристально наблюдает за работой бостонской полиции.
«И за мной тоже», — подумала Маура, содрогнувшись от этой мысли. А она была все время на виду. На месте преступления, в выпусках новостей. Все видели, как она шла к машине. Она привыкла находиться под прицелом телекамер, но сейчас вдруг подумала о том, что за ней наблюдали и другие глаза. Они следили за ней. Маура вспомнила, какое жуткое чувство испытала в темноте ресторана «Мама Кортина»: ощущение надвигающейся угрозы. То же самое испытывает добыча, которую выслеживает хищник.
— Мне нужно осмотреть место преступления. Монастырь, где напали на монахинь, — сказал Дин и посмотрел на Риццоли. — Сможешь показать мне?
Какое-то мгновение Риццоли молчала. Она сидела, не шелохнувшись, и смотрела на фотографию Говарда Редфидда, скрючившегося в багажнике.
— Джейн!
Она вздохнула и выпрямилась, как будто вдруг нашла в себе источник силы. Зарядилась энергией. И твердостью.
— Поехали, — сказала она и встала из-за стола. Взглянув на Дина, произнесла: — Я так понимаю, мы снова одна команда.

15
«Я справлюсь с этим. Я справлюсь с ним».
Риццоли вела машину в направлении Ямайка-Плейн; она не отрывала взгляда от дороги, но мысли ее были сосредоточены на Габриэле Дине. Без всякого предупреждения он вновь вторгся в ее жизнь, и она была настолько ошеломлена этой внезапностью, что даже не могла разобраться в своих чувствах. В горле стоял ком, руки стали вялыми. Еще вчера она решила для себя, что самое худшее позади и со временем она сможет забыть об их романе. С глаз долой — из сердца вон.
И вот теперь он снова и на глазах, и в сердце.
Джейн первой приехала в аббатство Грейстоунз. Припарковав машину, она сидела, ожидая Дина, и чувствовала, что нервы на пределе, а волнение грозит обернуться приступом тошноты.
«Черт возьми, соберись же! Сосредоточься на работе».
Она видела, как Габриэль подъехал на арендованном автомобиле. Риццоли сразу же вышла из машины и с наслаждением ощутила на лице грубое дыхание ветра. Чем крепче был мороз, тем лучше, он как будто отрезвлял ее. Джейн увидела, как Дин выходит из машины, и сдержанно кивнула ему головой.
Потом торопливо отвернулась и позвонила в колокол у ворот. Никаких разговоров и смущенного молчания в поисках подходящих слов. Риццоли перешла сразу к делу, потому что не знала другого способа выйти из неловкого положения. Она с облегчением вздохнула, увидев монахиню, которая вышла из монастыря и направилась им навстречу.
— Это сестра Изабель, — пояснила Риццоли. — Веришь или нет, но она самая молодая из сестер.
Изабель, прищурившись, поглядела на них сквозь решетку ворот, уделив особое внимание компаньону Риццоли.
— Это агент Габриэль Дин из ФБР, — представила своего спутника Риццоли. — Я хочу показать ему часовню. Мы вас не побеспокоим.
Изабель открыла ворота, пропуская гостей во двор. Решетка с грохотом захлопнулась за ними. Этот холодный металлический звук символизировал обреченность. Как перед заточением. Сестра Изабель вернулась в здание, оставив посетителей во дворе. Наедине друг с другом.
Риццоли сразу же взяла ситуацию под контроль и начала пересказывать суть дела.
— Мы до сих пор не знаем, откуда он зашел, — начала она. — Снегопад уничтожил все следы; нам не удалось найти сломанные ветки плюща, поэтому мы не уверены и в том, что он перелез через забор. Ворота все время закрыты, так что если предположить, что преступник проник этим путем, значит, кто-то из обитателей впустил его. Это было бы грубым нарушением монастырского устава. Такое можно сделать только ночью, когда никто не видит.
— Свидетелей нет?
— Ни одного. Поначалу мы думали, что это молоденькая монахиня, Камилла, открыла ворота.

— Почему Камилла?
— Потому что вскрытие кое-что показало. — Риццоли отвела взгляд в сторону, избегая смотреть на Дина. — Она недавно родила. Мы нашли мертвого ребенка в пруду за аббатством.
— А отец?
— Разумеется, первый подозреваемый, кто бы он ни был. Но мы еще не установили его личность. Анализ ДНК пока не готов. Но теперь, после того что ты нам рассказал, мне кажется, мы вообще роем не в том направлении.
Джейн оглядела стены, окружавшие их, ворота, отгораживающие монастырь от внешнего мира, и перед ней начала выстраиваться совершенно иная последовательность событий. Она не совпадала с той картиной, которую она создала в своем воображении, когда впервые оказалась на месте преступления.
«Если ворота открыла не Камилла…»
— Так кто же впустил убийцу в монастырь? — произнес Дин, словно читая ее мысли.
Она хмуро уставилась на ворота, вспоминая снегопад, разыгравшийся в тот день.
— Урсула была в пальто и сапогах…
Риццоли развернулась и посмотрела на здание. Представила его в темные предрассветные часы, когда окна еще черны, а монахини спят в своих кельях. Во дворе было тихо, только ветер свистел.
— Шел снег, когда она вышла на улицу, — продолжала Джейн. — Сестра Урсула была одета по погоде. Она прошла через двор, к воротам, где ее уже кто-то ждал.
— Кто-то, кого она знала, — подхватил Дин. — С кем она договорилась о встрече.
Риццоли кивнула. И двинулась к часовне, протаптывая дорожку в снегу. Дин шел сзади, но Джейн думала не о нем; сейчас она шла по следам обреченной женщины.
«Ночь первого снегопада. Камни под ногами скользкие. Ты ступаешь тихо, потому что не хочешь, чтобы сестры знали, что ты идешь встретить кого-то. Человека, ради которого ты готова нарушить монастырский устав.
Во дворе темно, а ворота не освещаются. Поэтому ты не видишь его лица. Ты не уверена, что это именно тот, кого ты ждешь…»
У фонтана Риццоли вдруг резко остановилась и посмотрела вверх, на ряд окон, выходящих во двор.
— Что такое? — спросил Дин.
— Келья Камиллы, — сказала она, указывая наверх. — Она прямо над нами.
Дин устремил взгляд на окно. На ветру его лицо раскраснелось, волосы разметались. С ее стороны было ошибкой смотреть на него, потому что ей вдруг так страстно захотелось его прикосновения, что пришлось отвернуться и прижать к животу кулак, чтобы хоть как-то заполнить пустоту, образовавшуюся внутри.
— Она могла что-то увидеть оттуда, из своей комнаты, — сказал Дин.
— Свет в часовне. Он горел, когда нашли тела.
Риццоли посмотрела на окно Камиллы и вспомнила окровавленные простыни.
«Она проснулась оттого, что промокла гигиеническая прокладка. Она вскочила с постели, чтобы пойти в туалет и поменять ее. И, когда вернулась, заметила свет, пробивавшийся сквозь тусклые окна часовни. Свет, которого быть не должно».
Риццоли повернулась к часовне, словно наблюдая за призраком юной Камиллы. Она представила себе, как та вышла из здания монастыря, дрожа от холода и, возможно, сожалея о том, что не надела пальто для этой короткой прогулки.
Риццоли последовала за призраком и вошла в часовню.

Там, в полумраке, она остановилась. Свет не горел, и скамьи казались горизонтальными тенями. Дин молча остановился рядом, сам как призрак, пока она досматривала финальный акт драмы.
Камилла, переступающая порог часовни, легкая и худенькая, с бледным личиком.
«Она в ужасе смотрит вниз. Сестра Урсула лежит на полу, а камни забрызганы кровью».
Возможно, Камилла не сразу поняла, что случилось, и сперва подумала, что Урсула просто поскользнулась и разбила голову. А может, она догадалась по виду крови, что зло проникло в эти стены. Что оно уже стояло сзади, возле двери. И следило за ней.
А потом двинулось на нее.
«От первого удара она пошатнулась. Парализованная ужасом, она все-таки пыталась убежать. И бросилась вперед, в единственный проход между рядами скамей. К алтарю. Там она споткнулась и упала на колени в ожидании финального удара.
И вот удар нанесен, юная Камилла мертва, а убийца возвращается к своей первой жертве. К Урсуле.
Но не доводит дело до конца, оставляет ее в живых. Почему?»
Риццоли посмотрела вниз, на камни, где лежала Урсула. Она мысленно представила убийцу, наклонившегося, чтобы добить жертву.
И вдруг замерла, вспоминая, что сказала доктор Айлз.
— Убийца не нащупал пульс, — сказала она.
— Что?
— У сестры Урсулы отсутствует пульс правой каротидной артерии. — Она посмотрела на Дина. — Он подумал, что она мертва.

* * *
Они двинулись по проходу между рядами, повторяя последний путь Камиллы. Подошли к алтарю, возле которого она упала. Постояли молча, глядя на пол. Хотя в полумраке этого было не видно, следы крови еще оставались в трещинах между камнями.
Чувствуя, что ее знобит, Риццоли подняла голову и увидела, что, Дин наблюдает за ней.
— Все, больше здесь нечего смотреть, — сказала она. — Если, конечно, ты не хочешь поговорить с сестрами.
— Я хочу поговорить с тобой.
— Я здесь, перед тобой.
— Нет, это не ты. Здесь детектив Риццоли. А я хочу поговорить с Джейн.
Она рассмеялась. Звук, неуместный в этих стенах.
— Ты так говоришь, будто у меня началось раздвоение личности.
— Это не так уж далеко от истины. Ты так упорно стараешься играть роль полицейского, что похоронила в себе женщину. А я приехал к женщине.
— Ты слишком долго медлил.
— Почему ты злишься на меня?
— Я не злюсь.
— Странно ты встречаешь меня в Бостоне.
— Может, потому, что ты даже не удосужился сообщить о своем приезде.
Он вздохнул, снова став похожим на призрака, окутанного облаком пара.
— Давай просто сядем и поговорим.
Риццоли опустилась на деревянную скамейку в первом ряду. Когда Дин сел, она продолжала смотреть прямо перед собой, не смея взглянуть на него. Опасаясь тех чувств, которые он пробуждал в ней. Ей было больно даже вдыхать его запах, который вызывал у нее приступ желания. Этот мужчина был в ее постели, и его прикосновения, вкус и смех до сих пор преследовали ее во сне. Плод этой страсти рос в ней и сейчас, и она приложила руку к животу, чтобы унять внезапную боль.
— Как ты, Джейн?
— Все хорошо. Работаю.
— А повязка на голове? Что случилось?
— А, это. — Она дотронулась до лба и пожала плечами. — Маленький инцидент в морге. Поскользнулась и упала.
— У тебя усталый вид.

— Ты не слишком щедр на комплименты.
— Просто говорю, что вижу.
— Да, я устала. Конечно, устала. Неделя была трудной, как и все остальные. Тут еще Рождество, а я даже не купила подарков своим.
Он пристально посмотрел на нее, и Джейн отвернулась, не в силах выдержать его взгляда.
— Ты не рада тому, что придется опять работать со мной?
Она промолчала. Не стала отрицать.
— Почему ты просто не скажешь мне, в чем дело, черт возьми? — рявкнул он.
Злость, прозвучавшая в его голосе, удивила Джейн. Дин был не из тех, кто поддавался эмоциям. Когда-то это ее бесило — получалось так, что она не умеет держать себя в руках и закипает по любому поводу. Их роман начался, потому что она сделала первый шаг, а не он. Она наплевала на гордыню, рискнула быть женщиной, и куда это ее привело? Полюбила мужчину, который по-прежнему оставался для нее загадкой. Мужчину, у которого единственным проявлением чувств была злость, прозвучавшая только что в его голосе.
И это ее тоже разозлило.
— Нет смысла толочь воду в ступе, — сказала она. — Нам придется работать вместе. У нас нет выбора. А все остальное — у меня сейчас нет сил с этим разбираться.
— А с чем нужно разбираться? С тем, что мы спали вместе?
— Да.
— Кажется, раньше ты была не против.
— Это случилось, и все. Я уверена, для тебя это было так же важно, как и для меня.
Он замолчал. «Задела? — подумала она. — Обидела?» Ей казалось, невозможно обидеть мужчину, лишенного эмоций.
Риццоли удивилась, когда он вдруг рассмеялся.
— Сколько же в тебе дури, Джейн, — сказал он.
Она повернулась и посмотрела на него как будто со стороны, — поразившись тому, что видит в нем все то же, что когда-то находила привлекательным. Волевой подбородок, умные серые глаза. Аура командира. Можно как угодно оскорблять его, но все равно будешь сознавать его превосходство.
— Чего ты боишься? — спросил он.
— Не знаю, о чем ты.
— Что я тебя обижу? Что уйду первым?

— Для этого надо хотя бы появиться.
— Да, ты права. Я не мог. Сама знаешь, с нашей работой…
— С этого и надо начинать. — Она поднялась, чувствуя, как хлынула кровь к онемевшим ногам. — Ты в Вашингтоне, я здесь. У тебя своя работа, от которой ты никогда не откажешься. У меня тоже работа. Компромисс невозможен.
— Звучит как объявление войны.
— Нет, простая логика. Я пытаюсь быть практичной. — Она развернулась и направилась к выходу.
— И еще пытаешься защититься.
— А разве это плохо?
Она обернулась.
— Тебя ничем не прошибешь, Джейн.
— Потому что я этого не позволю.
Они покинули часовню. Пересекли двор и вышли за ворота, которые с лязгом захлопнулись за ними.
— Думаю, не стоит биться головой об стену, — сказал он. — Я готов на многое ради тебя. Но ты тоже должна идти навстречу. Ты тоже должна чем-то жертвовать.
Он развернулся и направился к своей машине.
— Габриэль! — окликнула она.
Дин остановился и обернулся.
— А как ты представлял себе нашу встречу?
— Не знаю. Но мне казалось, что ты по крайней мере будешь мне рада.
— А что еще?
— Что мы опять будем трахаться как кролики.
Она усмехнулась и покачала головой. «Не искушай меня. Не напоминай мне о том, чего мне так не хватает».
Он посмотрел на нее.
— Я бы согласился и на первое, Джейн, — сказал он. Потом скользнул в машину и захлопнул дверцу.
Она смотрела ему вслед и думала: «Трахались как кролики, вот и началась эта неразбериха».
Она поежилась и взглянула на небо. Всего четыре часа, а казалось, ночь уже вступает в свои права, отбирая у дня последние мазки серого света. У Джейн не было перчаток, а ветер так свирепствовал, что обжигал пальцы, пока она доставала ключи и открывала дверцу машины. Сев за руль, она попыталась вставить ключ в замок зажигания, но пальцы онемели и не слушались.
Она замерла, держа ключ в замке.

Вдруг вспомнились руки прокаженной, пальцы, изъеденные до култышек.
И из глубин подсознания внезапно всплыл вопрос о женских руках. Что-то мелькнуло в разговоре, а она это упустила.
«Она сказала, что я грубая, потому что я спросила, почему у той тети нет пальцев».
Джейн вышла из машины, вернулась к воротам и долго звонила в колокол.
Наконец появилась сестра Изабель. Выцветшие глаза неодобрительно глядели на Риццоли сквозь решетку.
— Мне нужно поговорить с девочкой, — сказала Риццоли. — С дочкой миссис Отис.
* * *
Нони оказалась в старой аудитории в конце коридора; она сидела там одна, болтая ногами, за старым преподавательским столом, который был усыпан цветными карандашами. На монастырской кухне, где миссис Отис готовила ужин, было значительно теплее, и аромат свежеиспеченного печенья с шоколадной крошкой доносился даже до этого дальнего крыла, тем не менее Нони предпочла спрятаться в этой холодной комнате, подальше от ядовитого языка и неодобрительных взглядов матери. Девочка, казалось, даже не замечала холода. Она зажала в ручонке ярко-зеленый карандаш и, высунув от усердия язык, рисовала искры, сыплющиеся из головы человечка.
— Он сейчас взорвется, — сказала Нони. — Смертельные лучи плавят его мозги. От этого он должен взорваться. Если готовить еду в микроволновке, она иногда взрывается, и это выглядит так же.
— Смертельные лучи зеленого цвета? — поинтересовалась Риццоли.
Нони подняла на нее взгляд.
— А разве они должны быть другого цвета?
— Не знаю. Я всегда думала, что они… мм… серебристые.
— У меня нет такого карандаша. Конрад забрал его у меня в школе и не отдал.
— Думаю, и зеленые сгодятся.

Нони успокоилась и снова принялась рисовать. Она взяла голубой карандаш и добавила лучам красок, так что они стали похожими на стрелы, нацеленные в голову несчастной жертвы. На столе уже скопилось немало таких несчастных. Целая серия рисунков изображала космические корабли, стреляющие огнем, и голубых пришельцев, у которых отваливаются головы. Тематику творчества девочки нельзя было назвать мирной. Да и сама Нони казалась Риццоли странной — эдакий маленький гремлин с цыганистыми карими глазами, жмущийся по углам.
Она выбрала мрачное место для укрытия. Аудиторией, судя по всему, давно не пользовались, ее беленые стены были испещрены шрамами от бесчисленных кнопок и пожелтели от скотча. Ветхие парты были сдвинуты в дальний угол, так что середина была абсолютно пустой. Единственным источником света оставались окна, и сейчас они пропускали лишь серые тени.
Нони начала следующий рисунок из инопланетной серии. В голове жертвы зеленых лучей теперь зияла дыра, из которой выпрыгивали пурпурные шарики. В пузыре над ним появилась надпись с восклицанием: «ААААААААА!»
— Нони, помнишь тот вечер, когда мы беседовали с тобой?
Темные кудряшки подпрыгнули, когда девочка кивнула.
— Вы так и не пришли потом навестить меня.
— Да, извини, я просто замоталась.
— Хватит вам мотаться. Нужно сесть и расслабиться.
В ее заявлении слышалось эхо взрослых нотаций: «Хватит сновать туда-сюда, Нони!»
— И нельзя быть такой грустной, — добавила Нони, потянувшись за новым карандашом.
Риццоли молча наблюдала за тем, как на листке появляются ярко-красные искры, вырывающиеся из взорвавшейся головы. «Господи, — подумала она, — эта девочка все видит. Бесстрашный маленький гремлин видит больше, чем кто бы то ни было».
— У тебя очень хороший глаз, — сказала Риццоли. — Ты многое замечаешь, верно?
— Я однажды видела, как взорвалась картофелина. В микроволновке.
— Ты в прошлый раз нам что-то рассказывала про сестру Урсулу. Говорила, что она отругала тебя.
— Да, отругала.
— Она сказала, что ты грубая, потому что ты спросила про руки какой-то женщины. Помнишь?
Нони подняла голову, и из-за кудряшек выглянул темный глаз.
— Я думала, вам интересно только про сестру Камиллу.

— Я хочу спросить и про Урсулу тоже. И еще про ту женщину, у которой что-то не то с руками. Что ты имела в виду?
— У нее не было пальцев. — Нони взяла черный карандаш и нарисовала птицу над головой человечка. Стервятника с огромными черными крыльями. — Грифы, — сказала она. — Они питаются мертвечиной.
«Докатилась, — подумала о себе Риццоли, — принимаю на веру слова девочки, которая рисует инопланетян и смертоносные лучи».
Она наклонилась ниже. И тихо спросила:
— Где ты видела эту женщину, Нони?
Нони отложила карандаш в сторону и устало вздохнула.
— Ладно. Если уж вам так нужно это знать.
Девочка соскочила со стула.
— Куда ты?
— Показать, где была та тетя.
* * *
Куртка была настолько велика Нони, что она выглядела в ней как персонаж мультика, семенящий по снегу. Риццоли шла за ней, ступая по следам, оставленным резиновыми сапогами девочки, и чувствовала себя робким адъютантом, поспешающим за важным генералом. Нони провела ее через монастырский двор, мимо фонтана, который под снегом смотрелся как свадебный торт. У калитки девочка остановилась и показала пальцем в сторону улицы.
— Вон там она была.
— За воротами?
— Ага. У нее лицо было замотано большим шарфом. Как у грабителя.
— Выходит, ты не видела ее лица?
Девочка покачала головой, и кудряшки запрыгали.
— Эта тетя разговаривала с тобой?
— Нет, дядя разговаривал.
— Так с ней был дядя? — изумилась Риццоли.
— Он попросил меня впустить их, потому что им нужно было поговорить с сестрой Урсулой. Но это не положено, я ему так и сказала. Если сестра нарушит правила, ее выгонят. Моя мама говорит, что сестрам некуда идти, поэтому они никогда не нарушают правила и боятся, что их выгонят. — Нони немного помолчала, потом подняла голову и добавила с оттенком гордости: — А я все время выхожу на улицу.
«Это потому, что ты ничего не боишься, — подумала Риццоли. — Ты бесстрашная».
Нони начала утрамбовывать ногами снег, и ее маленькие розовые сапожки маршировали с солдатской четкостью. Она протоптала одну тропинку, потом вернулась и принялась выстраивать параллель. «Считает себя неуязвимой, — подумала Риццоли. — Но она такая маленькая и беззащитная. Просто девочка-пылинка в безразмерной куртке».
— А что было потом, Нони?

Девочка перестала трамбовать снег и резко остановилась, устремив взгляд на свои сапоги, которые покрылись снежной коркой.
— Тетя кинула письмо через решетку. — Нони приблизилась к Риццоли и прошептала: — И тогда я увидела, что у нее нет пальцев.
— Ты передала письмо сестре Урсуле?
Девочка кивнула.
— И она сразу вышла. Прямо за ворота.
— Она говорила с теми людьми?
Нони покачала головой.
— Почему нет?
— Потому что, когда она вышла, их уже не было.
Риццоли уставилась на дорожку, где когда-то стояли двое посетителей, умоляя непокорную девочку впустить их.
Она почувствовала, как по спине пробежала дрожь.
«Крысиная леди. Она была здесь».

16
Риццоли вышла из больничного лифта и, не обращая внимания на вывеску: «Все посетители должны пройти регистрацию», стремительной походкой направилась прямо в отделение интенсивной терапии. Был час ночи, и свет в отделении приглушили, чтобы пациенты могли спокойно спать. После ярко освещенного коридора медсестры в полумраке выглядели безликими силуэтами. Только в одном боксе горел свет, и Джейн направилась туда, как на маяк.
— Привет, детектив. Вы быстро добрались, — приветствовала Риццоли черная женщина-полицейский, дежурившая у входа в бокс.
— Она уже что-нибудь сказала?
— Пока не может. У нее в гортани дыхательная трубка. Но она в полном сознании. Глаза открыты, и я слышала, как медсестра говорила, что она выполняет все указания. Все очень удивлены, что она вообще очнулась.
Тревожный сигнал аппарата искусственного дыхания заставил Риццоли заглянуть в бокс, где она увидела столпившихся вокруг больничной койки медиков. Она узнала нейрохирурга, доктора Юэня, и терапевта, доктора Сатклиффа с его неизменным конским хвостом, который смотрелся особенно нелепо на фоне мрачного собрания профессионалов.
— Что там происходит?
— Не знаю. Что-то с давлением. Доктор Сатклифф прибыл сразу же, как только началась вся эта суматоха. Следом за ним явился доктор Юэнь, и с тех пор они там суетятся возле нее. — Дежурная покачала головой. — Наверное, что-то случилось. Аппараты пищат, как бешеные.
— Господи, только не говорите, что мы ее теряем именно тогда, когда она очнулась!
Риццоли проскользнула в бокс. Ослепительный свет больно резанул ее уставшие глаза. Она не могла разглядеть сестру Урсулу в плотном окружении медперсонала, зато видела установленные над ее кроватью мониторы, на экранах которых отражались резкие скачки сердечного ритма.
— Она пытается вытащить эндотрахеальную трубку! — воскликнула медсестра.
— Привяжите руку покрепче!
— Урсула, расслабьтесь. Попытайтесь расслабиться.
— Систолическое опустилось почти до восьмидесяти…
— Почему она такая красная? — спросил Юэнь. — Посмотрите на ее лицо. — Он покосился на визжащий сервовентилятор.
— Сопротивление дыхательных путей, — сказала медсестра. — Она сражается с вентилятором.
— Давление падает, доктор Юэнь. Систолическое восемьдесят.

— Нужно ввести допамин. Ставьте капельницу.
Медсестра вдруг заметила Риццоли, стоявшую в дверях.
— Мэм, вам придется выйти.
— Она в сознании? — спросила Риццоли.
— Выйдите из бокса.
— Я все улажу, — сказал Сатклифф.
Он довольно грубо взял Риццоли за руку и вывел ее из бокса. Потом задернул штору в боксе, и пациентка исчезла из виду. Стоя в сумрачном холле, она ощущала на себе взгляды дежурных медсестер.
— Детектив Риццоли, — сказал Сатклифф, — позвольте нам поработать.
— Но я тоже работаю. Она наш единственный свидетель.
— И находится в критическом состоянии. Мы должны вывести ее из кризиса, прежде чем с ней кто-либо будет разговаривать.
— Она хотя бы в сознании?
— Да.
— И понимает, что происходит?
Он немного помолчал. При слабом освещении нельзя было разглядеть выражение его лица. Риццоли видела лишь широкоплечий силуэт и отражавшиеся в глазах доктора зеленые огоньки мониторов на пультах медсестер.
— Не уверен. Честно говоря, я вообще не надеялся, что она придет в сознание.
— Почему у нее падает давление? Что-нибудь еще случилось?
— Совсем недавно она начала паниковать, возможно, из-за эндотрахеальной трубки. Трубка, действительно, вызывает неприятные ощущения и страх, но ее нельзя убрать, она помогает дышать. Когда давление подскочило, мы дали Урсуле валиум. Но потом давление резко упало.
Медсестра отдернула штору и выглянула из бокса:
— Доктор Сатклифф!
— Да?

— Давление не меняется даже с допамином.
Сатклифф вернулся в бокс.
В открытую дверь Риццоли наблюдала разыгрывавшуюся на ее глазах драму. Руки монахини были зажаты в кулаки, сухожилия выделялись тугими шнурами — она боролась с фиксирующими ремнями, которыми ее пристегнули к поручням кровати. Ее голова была забинтована, а рот закрывала эндотрахеальная трубка, но лицо было хорошо видно. Оно выглядело опухшим, щеки полыхали ярко-красным. Замотанная, словно мумия, в массу бинтов и трубок, Урсула смотрела глазами загнанного животного, зрачки были расширены от страха, безумный взгляд метался из стороны в сторону так, словно она искала лазейку из западни. Поручни кровати дрожали, как решетки клетки, когда она предпринимала очередную попытку вырваться. Вдруг ее тело выгнулось над кроватью, и кардиомонитор издал протяжный писк.
Риццоли тут же метнула взгляд на экран, по которому плыла совершенно прямая линия.
— Все нормально! Нормально! — сказал Сатклифф. — Она просто сорвала один из датчиков.
Доктор вернул датчик на место, и на экране снова появился ритм. Частое бип-бип-бип.
— Увеличьте дозу допамина, — сказал Юэнь. — Будем вливать растворы.
Риццоли смотрела, как медсестра открывает клапан, подавая в вену Урсулы солевой раствор. Когда сознание уже покидало монахиню, ее взгляд упал на Риццоли. И прежде чем ее глаза начали затуманиваться, прежде чем в них погасла последняя искорка сознания, Риццоли успела увидеть во взгляде Урсулы смертельный страх.
— Давление не поднимается! Упало до шестидесяти…
Мышцы на лице Урсулы расслабились, и руки замерли. Под нависающими веками глаза смотрели в никуда. Взгляд стал невидящим.
— Тахикардия, — сказала медсестра. — Я вижу сигналы!
Взгляды врачей тотчас устремились на кардиомонитор. Кривая, которая только что была относительно равномерной, теперь исказилась так, будто кто-то вонзал в нее кинжал.
— Фибрилляция желудочков! — воскликнул Юэнь.
— Я не могу поймать давление! У нее нет перфузии.
— Уберите этот поручень. Быстрей, быстрей, начинаем компрессию.
Риццоли отпрянула от двери, когда одна из медсестер бросилась в коридор с криком:
— У нас синий сигнал!

В окошко бокса Риццоли наблюдала за тем, как вокруг Урсулы все завертелось в страшном вихре. Она наблюдала, как голова Юэня то появлялась, то исчезала из виду, пока он делал искусственное дыхание. Видела, как одно за другим вливаются в капельницу лекарства и стерильные упаковки постепенно устилают пол.
Риццоли уставилась на монитор. Зубчатая линия прорезала экран.
— Разряд на двести!
Все расступились, пропуская медсестру, которая наклонилась к телу с дефибриллятором. Риццоли увидела обнаженные груди Урсулы, кожа была красной и в пятнах. В голову вдруг пришла совершенно нелепая мысль: «Зачем монахине такие большие груди?»
Прошел электрический разряд.
Тело Урсулы дернулось, будто его стянули веревками.
Женщина-полицейский, стоявшая рядом с Риццоли, тихо произнесла:
— У меня дурное предчувствие. Похоже, она не выкарабкается.
Сатклифф снова посмотрел на монитор, потом на Риццоли. Их взгляды встретились. Он покачал головой.
* * *
Часом позже в госпиталь приехала Маура. После звонка Риццоли она выскочила из постели, стараясь не разбудить Виктора, который спал на ее подушке, и быстро оделась, даже не приняв душ. Поднимаясь в лифте в отделение реанимации, она ощущала запах Виктора на своей коже, и тело еще ныло после любовной агонии. Она ехала в госпиталь, от нее разило сексом, и мысли были сосредоточены на теплых телах, а не на холодных. На живых, а не на мертвых. Прислонившись к стенке лифта, она закрыла глаза и позволила себе еще немного посмаковать сладкие воспоминания. Растянуть удовольствие.
Когда двери лифта распахнулись, она немного удивилась. Даже отпрянула, увидев двух медсестер, ожидавших, пока она выйдет. И тут же выскочила из кабины, чувствуя, как полыхают щеки. «Интересно, они заметили? — думала она, спеша по коридору. — Конечно, любой увидел бы преступный румянец страсти на моем лице».
Риццоли сидела на диване в комнате ожидания и потягивала кофе из пластикового стаканчика. Когда Маура вошла, Риццоли посмотрела на нее долгим взглядом, как будто тоже обнаружила что-то новое в ее облике. Возможно, румянец на щеках, столь неуместный в эту трагическую ночь, которая вновь свела их.
— Говорят, у нее был сердечный приступ, — сказала Риццоли. — Дело плохо. Она подключена к системе жизнеобеспечения.
— В котором часу был приступ?
— Около часа ночи. Они почти час бились над ней, и в конце концов удалось вернуть сердечный ритм. Но теперь она в коме. Никаких попыток спонтанного дыхания. Зрачки не реагируют на свет. — Она покачала головой. — Думаю, это конец.
— Что говорят врачи?

— Мнения разделились. Доктор Юэнь пока не хочет отключать ее. Но хиппи считает, что мозг уже мертв.
— Ты имеешь в виду доктора Сатклиффа?
— Ну да. Мальчишку с хвостом. Он заказал на утро электроэнцефалограмму, проверить степень активности мозга.
— Если результат окажется отрицательным, трудно будет обосновать необходимость поддержания жизнеобеспечения.
Риццоли кивнула.
— Я так и знала, что ты это скажешь.
— Были свидетели остановки сердца?
— Что?
— Кто-нибудь из медперсонала присутствовал в тот момент, когда остановилось сердце?
Риццоли уже начала раздражаться от вопросов Мауры. Она отставила стакан, капнув кофе на стол.
— Да там целая толпа была. Я, кстати, тоже.
— Что привело к остановке сердца?
— Они сказали, сначала у нее подскочило давление и участился пульс. К тому времени, как я приехала, давление стало падать. А потом сердце остановилось. И все это происходило буквально на глазах.
Они немного помолчали. Телевизор работал, но без звука. Взгляд Риццоли упал на экран как раз во время выпуска новостей Си-эн-эн. Она стала читать бегущую строку. «Служащий в приступе раздражения убивает четырех человек на автозаводе в Северной Каролине… Разлив токсичных веществ в результате крушения поезда в Колорадо…» Казалось, трагические новости сыплются отовсюду. Вот и они, две усталые женщины, с трудом пытаются пережить эту ночь.
Маура присела на диван рядом с Риццоли.
— Как вы, Джейн? Выглядите как выжатый лимон.
— Чувствую себя ужасно. Он как будто выкачивает из меня всю энергию. И мне ничего не остается. — Она залпом допила остатки кофе и швырнула пустой стакан в мусорную корзину. Промахнулась. И молча уставилась на стаканчик, не чувствуя в себе сил даже на то, чтобы встать и поднять его с пола.
— Девочка опознала его, — сказала Риццоли.
— Что?
— Нони. — Она помолчала. — Габриэль поладил с ней. Меня это даже удивило. Я не ожидала, что он может ладить с детьми. Ты ведь знаешь, по его лицу ничего не угадаешь. Он всегда так сдержан. Но он сел рядом с ней и так быстро расположил ее к себе, прямо приручил… — Взгляд Риццоли стал печальным, но она почти сразу же взяла себя в руки и встряхнулась. — Она узнала Говарда Редфилда на фотографии.
— Так это он приходил в Грейстоунз с Джейн Доу?
Риццоли кивнула.
— Они приходили вместе. Пытались пройти в монастырь, чтобы встретит

Маура покачала головой.
— Ничего не понимаю. Что общего может быть у этих трех людей?
— На этот вопрос могла бы ответить только Урсула. — Риццоли поднялась и надела пальто. У двери она остановилась, оглянулась на Мауру. — Знаешь, она была в сознании.
— Сестра Урсула?
— Буквально за мгновение до того, как сердце остановилось, она открыла глаза.
— Ты уверена, что она была в сознании? Понимала, что происходит?
— Она сжимала руку медсестры. Она выполняла указания. Но мне так и не удалось поговорить с ней. Я стояла рядом, и она смотрела на меня, перед тем как… — Риццоли осеклась, словно содрогнувшись от мысли, вдруг пришедшей в голову. — Я последняя, кого она видела.
* * *
Маура прошла в отделение интенсивной терапии, мимо мониторов с прыгающими на экранах зелеными линиями, мимо медсестер, которые перешептывались, стоя возле боксов. Когда она была врачом-интерном, поздние вызовы в реанимацию всегда были поводами для беспокойства — значит, пациент в критическом состоянии, и от нее требуется принятие срочного решения. Даже спустя годы столь поздний визит в отделение интенсивной терапии заставил ее пульс участиться. Но сегодня ее ожидал не кризис; ей предстояло наблюдать его последствия.
Она застала доктора Сатклиффа возле кровати Урсулы, он что-то записывал в карту. На мгновение кончик пера замер на бумаге, словно доктор затруднялся сформулировать следующее предложение.
— Доктор Сатклифф! — окликнула она. Он обернулся, и Маура заметила, что на его загорелом лице от усталости залегли новые морщинки. — Детектив Риццоли попросила меня подойти к вам. Она сказала, что вы собираетесь отключить систему жизнеобеспечения.
— Вы опять несколько преждевременно, — сказал он. — Доктор Юэнь решил подождать еще день-два. Он хочет сначала изучить ЭЭГ. — Сатклифф опять углубился в свои записи. — Какая ирония судьбы, вы не находите? Ее последним дням на земле посвящены целые страницы. А вся жизнь уместится в один короткий параграф. Есть в этом что-то неправильное. Оскорбительное.
— Вы по крайней мере знакомитесь со своими пациентами, пока они еще дышат. Я даже такой привилегии лишена.
— Мне вряд ли пришлась бы по душе ваша работа, доктор Айлз.
— Бывают дни, когда я тоже не в восторге от нее.
— Тогда почему вы ее выбрали? Почему предпочли мертвых живым?
— Они тоже заслуживают внимания. И хотят, чтобы мы узнали, отчего они умерли.
Доктор посмотрел на Урсулу.
— Если вам интересно, что произошло в данном случае, могу ответить. Мы проявили нерасторопность. Стояли вокруг и наблюдали за ее паникой, вместо того чтобы дать успокоительное. Если бы мы раньше это сделали…
— Хотите сказать, что причиной остановки сердца была паника?
— С этого все началось. Сначала резкий скачок давления и пульса. Потом точно так же давление упало, и началась аритмия. Нам понадобилось двадцать минут, чтобы вернуть в норму сердечный ритм.
— Что показывает ЭКГ?

— Острый инфаркт миокарда. Сейчас она в глубокой коме. Зрачки не реагируют. Нулевая реакция на боль. Скорее всего произошло необратимое повреждение мозга.
— По-моему, еще рано так говорить.
— Я реалист. Доктор Юэнь надеется вытащить ее, но на то он и хирург. Ему нужна хорошая статистика. Если пациент выживает после операции, он может записать это себе в актив. Даже если пациент до конца дней своих обречен на растительное существование.
Маура подошла к койке и, нахмурившись, посмотрела на пациентку.
— Почему она такая отечная?
— Мы закачали в нее много жидкости, пытаясь поднять давление. Поэтому и лицо такое опухшее.
Маура посмотрела на руки Урсулы и увидела вспухшие красноватые волдыри.
— Похоже на угасающую крапивницу. Какие препараты вы применяли?
— Обычный коктейль, который применяют при сердечных приступах. Антиаритмические. Допамин.
— Мне кажется, нужно заказать токсикологическую экспертизу.
— Что, простите?
— Произошла совершенно необъяснимая остановка сердца. А эта крапивница напоминает реакцию на лекарства.
— У нас как-то не принято делать токсикологическую экспертизу сразу после инфаркта.
— В данном случае ее нужно провести.
— Почему? Вы считаете, мы допустили ошибку? Применили не тот препарат? — Теперь он уже защищался, и усталость сменилась злостью.
— Она свидетель преступления, — заметила Маура. — Единственный свидетель.
— Мы целый час боролись за ее жизнь. А теперь вы обвиняете нас в непрофессионализме.
— Послушайте, я всего лишь пытаюсь разобраться в случившемся.
— Хорошо. — Он захлопнул карту. — Я распоряжусь, чтобы сделали токсикологию, специально для вас, — добавил он и вышел.
Маура осталась в боксе наедине с Урсулой, которая лежала неподвижно под тусклым, едва ли не погребальным светом лампочки. Маура не увидела мусора, обычно скапливающегося в процессе экстренной реанимации. Использованные шприцы, ампулы с лекарствами, стерильные упаковки — все было выметено. Грудь пациентки мягко вздымалась только за счет воздуха, вдуваемого в ее легкие аппаратом искусственного дыхания.
Маура достала ручку-фонарик и посветила им в глаза Урсулы.
Зрачки не реагировали на свет.

Выпрямляясь, она вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд. Она обернулась и остолбенела, увидев в дверях отца Брофи.
— Меня вызвали медсестры, — сказал он. — Они подумали, уже пора.
Темные круги залегли у него под глазами, и уже проглядывала щетина на лице. Как всегда, он был в своей клерикальной одежде, но в этот ранний час рубашка выглядела мятой. Маура представила, как святой отец вскакивает с постели, судорожно ищет одежду. Автоматически берет эту рубашку и покидает свою теплую спальню.
— Вы хотите, чтобы я ушел? — спросил он. — Я могу вернуться позже.
— Нет, пожалуйста, входите, святой отец. Я просто хотела просмотреть записи в ее карте.
Брофи кивнул и зашел в бокс. Расстояние между ними сразу же уменьшилось, стало слишком интимным.
Маура взяла карту, которую оставил Сатклифф. Устраиваясь на стуле возле кровати, она вдруг вспомнила о запахе, который источает ее тело, и задалась вопросом, почувствовал ли его Брофи. Запах Виктора. Секса. Когда святой отец начал бормотать молитву, она заставила себя сосредоточиться на записях, сделанных медсестрой.
«00.15: Давление до 130/90, пульс 80. Глаза открыты. Выполняет осмысленные движения. Сжимает правую руку по команде. Доктора Юэнь и Сатклифф извещены о положительной динамике.
00.43: Давление до 180/100, пульс 120. Доктор Сатклифф здесь. Пациентка взволнована и пытается вытащить эндотрахеальную трубку.
00.50: Систолическое давление упало до 110. Очень взволнована, покраснела. Прибыл доктор Юэнь.
00.55: Систолическое 85, пульс 180. Поставлена капельница…»
По мере того как давление падало, записи становились все короче, почерк все торопливее, пока не превратился в неразборчивые каракули. Маура уже могла представить себе, как разворачивались события в этом боксе. Медсестры суетились в поисках пластиковых мешочков с раствором для внутривенного вливания, шприцев. Кто-то из них бегал на склад за лекарствами. Вскрывались стерильные упаковки, опустошались ампулы, правильные дозы просчитывались неточно, в спешке. И все это на фоне возраставшего беспокойства пациентки и бешеного падения кровяного давления.
«01.00: Синий сигнал».
Почерк сменился. Видимо, другая медсестра принялась описывать последовательность событий. Новые записи были аккуратными и методичными. Чувствовалось, что эту работу выполняла сестра, обязанностью которой во время сигнала тревоги было наблюдать и документировать.
«Желудочковая фибрилляция. Кардиоверсия в 300 джоулей. Внутривенно лидотин увеличен до 4 мг/мин.
Кардиоверсия повторена, 400 джоулей. Желудочковая фибрилляция продолжается.
Зрачки расширены, но еще реагируют на свет…»
Еще не сдается, подумала Маура. Пока зрачки реагируют, остается шанс.

Она вызвала в памяти первую кризисную ситуацию, когда руководила как врач-интерн. Вспомнила, как не хотелось признавать свое поражение, даже когда стало ясно, что пациента спасти невозможно. Но его семья находилась за дверью — жена и двое сыновей-подростков, и лица этих мальчиков стояли у нее перед глазами, когда она вновь и вновь прикладывала к груди электроды дефибриллятора. Оба мальчика были высокими, как взрослые мужчины, с огромными ступнями и прыщавыми лицами, но плакали они детскими слезами, и Маура все продолжала напрасные попытки реанимировать умирающего, думая: «Еще один разряд… Всего один».
До нее вдруг дошло, что отец Брофи замолчал. Подняв голову, она увидела, что святой отец наблюдает за ней, и взгляд его был таким пристальным, что, казалось, проникал в душу.
И в тот же момент она ощутила странное возбуждение.
Она закрыла карту, приняв деловитый вид, чтобы скрыть свое замешательство. Она только что выбралась из постели Виктора, и вот ее уже тянет к другому мужчине. Известно, что возбужденные кошки могут притягивать котов своим запахом. Неужели и она подавала такой сигнал, источая особый запах чувственности? Запах женщины, которая так долго жила без секса, что теперь никак не может им насытиться?
Маура поднялась и потянулась за пальто.
Отец Брофи шагнул к ней, чтобы помочь надеть пальто. Встал почти вплотную у нее за спиной, придерживая пальто, пока она просовывала руки в рукава. Она почувствовала, как его рука коснулась ее волос. Это было случайное прикосновение, не более того, но спровоцировало сладкую дрожь в ее теле. Маура отступила в сторону и быстро застегнулась.
— Прежде чем вы уйдете, — сказал он, — я хочу вам кое-что показать. Пойдемте со мной.
— Куда?
— Вниз, на четвертый этаж.
Заинтригованная, она последовала за ним к лифту. Они зашли в кабинку, вновь оказавшись вдвоем в слишком тесном пространстве. Она стояла, засунув руки в карманы, напряженно вглядывалась в сменявшиеся на табло цифры этажей и задавалась вопросом: грех ли это — находить священника привлекательным?
Если это и не грех, то определенно безумие.
Наконец двери лифта открылись, и она двинулась следом за святым отцом по коридору в отделение кардиологии. Как и в хирургическом отделении, свет здесь был приглушен на ночь. Брофи провел ее сквозь полумрак к пульту с мониторами ЭКГ.
Дородная медсестра сидела за пультом и отслеживала линии ЭКГ на экранах. Увидев священника, она заулыбалась:
— Отец Брофи, делаете ночной обход?
Он тронул медсестру за плечо — запросто, по-дружески, что говорило об их доверительных отношениях. Маура сразу вспомнила свое первое впечатление о Брофи, когда она увидела его во дворе монастыря из окна кельи Камиллы. Он точно так же положил руку на плечо пожилой монахине, которая встретила его у ворот. Этот человек явно не боялся предлагать людям тепло общения.
— Добрый вечер, Кэтлин, — сказал он, и в его речи вдруг прозвучал легкий ирландский акцент. — Как ночка сегодня, спокойная?
— Пока да, тьфу-тьфу. Что, вас вызвали к кому-то из пациентов?
— Нет, не к вашим. Мы были наверху, в хирургии. Я просто хотел привести сюда доктора Айлз на экскурсию.
— В два часа ночи? — Кэтлин рассмеялась и посмотрела на Мауру. — Он вас уморит. Этот человек никогда не отдыхает.
— Отдыхать? — сказал Брофи. — Что это такое?
— Это то, что делаем мы, простые смертные.
Брофи взглянул на монитор.
— Как поживает наш господин Демарко?
— О, ваш любимый пациент. Завтра его переводят в общую палату. Так что, наверное, хорошо.
Брофи показал на монитор под номером шесть, который посылал мирные сигналы.

— Вот, — сказал он, тронув Мауру за руку, и прошептал ей на ухо: — Вот что я хотел вам показать.
— Зачем? — удивилась Маура.
— Господин Демарко — тот человек, которого мы с вами спасли на улице. — Брофи посмотрел на Мауру. — Человек, которому вы предсказывали смерть. Это наше чудо. Ваше и мое.
— Почему же чудо? Я тоже могу ошибаться.
— Вы ничуть не удивлены, что этого человека скоро выпишут из больницы?
Маура посмотрела на святого отца.
— Прошу прощения, но меня мало что удивляет в этой жизни. — Она не хотела показаться циничной, но реплика прозвучала именно так, и она подумала, что, возможно, разочаровала Брофи. Казалось, для него было важно, чтобы она выразила хоть какое-то изумление, а она лишь сухо пожала плечами.
Спускаясь в лифте на первый этаж, Маура сказала:
— Я бы хотела верить в чудеса, святой отец. Действительно хотела бы. Но боюсь, что уже невозможно изменить старого скептика.
Он улыбнулся в ответ.
— Бог дал вам блестящий ум, и, разумеется, вы должны применять его по назначению. Задавать свои собственные вопросы и находить на них собственные ответы.
— Я уверена, что и вы задаете такие вопросы.
— Каждый день.
— И все-таки верите в божественный промысел. Неужели ваша вера никогда не колеблется?
Последовала пауза.
— Только не моя вера, нет. Меня вера еще никогда не подводила.
Маура уловила нотку неуверенности и посмотрела на него.
— Тогда в чем же вы сомневаетесь?
Его взгляд, казалось, проник прямо в ее мысли и смог прочитать именно те, которые она старательно прятала от него.
— В своей силе, — тихо произнес он. — Иногда я сомневаюсь в собственной силе.
Выйдя на улицу, Маура с наслаждением вдохнула холодный воздух. Небо было ясным, звезды мерцали холодным блеском. Она забралась в машину и немного посидела, прогревая двигатель и пытаясь понять, что же произошло между ней и отцом Брофи. Собственно, ничего, но она чувствовала себя виноватой, как будто действительно что-то произошло. Виноватой и одновременно веселой.
Она ехала домой по улицам, сверкающим ледяной полировкой, и думала об отце Брофи и Викторе. Уезжая из дома, она чувствовала себя разбитой; теперь же чувствовала себя как натянутая струна. Никогда еще за последние месяцы она не ощущала себя такой живой и энергичной.
Она заехала в гараж и прошла в дом, на ходу снимая пальто. Она уже расстегивала блузку, когда подходила к спальне. Виктор храпел во сне, не догадываясь о том, что она стоит возле него, снимая с себя одежду. В последние несколько дней он чаще бывал у нее, нежели в своем номере в отеле, и сейчас уже казался завсегдатаем ее постели. Ее жизни. Дрожа от холода, она юркнула под одеяло и ощутила благостное тепло. Прикосновение ее прохладной кожи разбудило Виктора.
Несколько объятий, несколько поцелуев, и он окончательно проснулся и возбудился.

Она с радостью приняла его в себя, подгоняя и провоцируя, и, хотя он был сверху, она не чувствовала себя покоренной или подчиненной. Она получала удовольствие, так же как и он, с тихим криком победителя взявший свое. Но, когда она закрыла глаза и ощутила, как внутри разлилась волна наслаждения, в сознании всплыло не только лицо Виктора, но и отца Брофи. Образ был нечетким и порхающим, так что она уже и не знала, чье это лицо.
Оба сразу. И ни одного.
17
Зимой ясные дни холодней пасмурных. Маура проснулась от солнечного света, который искрился на белом снегу, и обрадовалась голубому небу. Правда, ветер был таким свирепым, что рододендрон под ее окном сгорбился, как старичок, свернув поникшие от мороза листья.
Она пила кофе по дороге на работу и щурилась от яркого солнца. Больше всего ей хотелось развернуться и поехать домой. Забраться с Виктором в постель и не вылезать оттуда целый день, ощущая его тепло под одеялом. Прошлой ночью они распевали рождественские песенки — он густым баритоном, а она, пытаясь попасть в такт своим плохо поставленным альтом. Дуэт был ужасным, и они больше смеялись, чем пели.
Вот и сейчас она пела невпопад, проезжая по улицам, украшенным гирляндами, мимо витрин магазинов с манекенами в сверкающих праздничных платьях. Вдруг обнаружилось, что все в этом городе напоминает о Рождестве. Гирлянды и венки висели уже несколько недель, только она их не замечала. Когда же в последний раз город казался ей таким нарядным? Когда солнце сияло так ярко?
Она вошла в здание Бюро судебно-медицинской экспертизы на Элбани-стрит. В холле был вывешен огромный плакат «МИР НА ЗЕМЛЕ».
Луиза взглянула на нее и улыбнулась.
— Вы сегодня выглядите такой счастливой.
— Просто радуюсь солнцу.
— Радуйтесь, пока оно светит. Я слышала, завтра ночью опять ожидается снегопад.
— Ничего не имею против снега на Рождество. — Маура взяла несколько шоколадных сердечек из вазочки на столе Луизы. — Что у нас на сегодня?
— Ночью никого не привозили. Похоже, никому не хочется умирать под Рождество. Доктор Бристол должен быть в суде в десять, а сразу после этого он хотел бы пойти домой, если вы подмените его.
— Если все будет тихо, думаю, я и сама уйду пораньше.
Луиза удивленно подняла брови.
— Надеюсь, развлекаться?
— Еще как, — рассмеялась Маура. — Я собираюсь пройтись по магазинам.
Она зашла в свой кабинет, где даже высокая стопка лабораторных отчетов и диктофонных записей, которые следовало пересмотреть, не смогла испортить ей настроение. За столом она радостно лакомилась шоколадом, намереваясь поработать и во время обеденного перерыва, чтобы к трем освободиться и отправиться прямиком в «Сакс».
Визит Габриэля Дина совершенно не входил в ее планы. Когда в половине третьего он вошел в ее кабинет, она и представить себе не могла, что распорядок ее дня в корне изменится. Как всегда, он был сдержан и невозмутим, и она в очередной раз удивилась тому, как вообще мог случиться роман между темпераментной Риццоли и этим холодным загадочным человеком.
— Сегодня я возвращаюсь в Вашингтон, — сказал он, поставив на пол свой портфель. — Прежде чем я уеду, мне бы хотелось услышать ваше мнение по одному вопросу.
— Да, конечно.
— Первое: могу я взглянуть на останки Джейн Доу?
— Все отражено в моем отчете.
— Тем не менее мне бы хотелось посмотреть самому.

Маура встала из-за стола.
— Должна вас предупредить, — сказала она, — зрелище будет тяжелым.
Холод мог лишь замедлить, но не остановить процесс разложения. Когда Маура расстегнула белый пластиковый мешок, ей на мгновение стало дурно от сильного запаха. Она заранее предупредила Дина о том, как выглядит труп, и он даже не поморщился, увидев сырое мясо на месте лица.
— Его просто содрали, — прокомментировала Маура. — Кожу надрезали вдоль линии роста волос на темени, а потом содрали рывком вниз. Под подбородком был еще один надрез, вспомогательный. В общем, лицо было сорвано, как маска.
— И он взял кожу с собой?
— И не только ее. — Маура расстегнула молнию на мешке до упора, и оттуда вырвался запах такой силы, что она пожалела о том, что не надела маску. Но Дин просил только о поверхностном осмотре, поэтому они надели только перчатки.
— Руки, — заметил он.
— Обе кисти были удалены, так же как и ступни на обеих ногах. Поначалу мы решили, что имеем дело с коллекционером, который собирает части тела в качестве трофеев. Другая версия состояла в том, что он пытался затруднить опознание. Ни отпечатков пальцев, ни лица. Это было бы вполне логично.
— Но при чем здесь ступни?
— Да, это казалось абсолютной бессмыслицей. Вот тогда я и подумала, что может быть и другая причина ампутации. Цель состояла не в том, чтобы затруднить опознание личности, а в том, чтобы замаскировать диагноз.
— А эти уплотнения на коже? Они тоже следствие болезни Гансена?
— Такое состояние кожи называется узловатая эритема. Это реакция на лекарственные препараты. Очевидно, она все-таки принимала антибиотики для лечения болезни Гансена. Поэтому на пробах биопсии кожи мы не увидели активных бактерий.
— Выходит, не сама болезнь вызывает такие высыпания?
— Нет. Это побочный эффект недавней терапии антибиотиками. Судя по рентгеновским снимкам, она была больна, может быть, в течение многих лет, прежде чем ее начали лечить. — Маура посмотрела на Дина. — Вы все увидели, что хотели?
Он кивнул.
— А теперь я хочу вам кое-что показать.
Когда они вернулись в кабинет, агент Дин открыл свой портфель и достал папку.
— Вчера после нашего совещания я позвонил в Интерпол и запросил информацию по резне в деревне Бара. И вот что я получил по факсу из Особого отдела преступлений Центрального бюро расследований Индии. По электронной почте они прислали и несколько цифровых снимков, которые я хотел бы вам показать.
Маура раскрыла папку и увидела титульный лист.
— Это полицейское досье.

Маура встала из-за стола.
— Должна вас предупредить, — сказала она, — зрелище будет тяжелым.
Холод мог лишь замедлить, но не остановить процесс разложения. Когда Маура расстегнула белый пластиковый мешок, ей на мгновение стало дурно от сильного запаха. Она заранее предупредила Дина о том, как выглядит труп, и он даже не поморщился, увидев сырое мясо на месте лица.
— Его просто содрали, — прокомментировала Маура. — Кожу надрезали вдоль линии роста волос на темени, а потом содрали рывком вниз. Под подбородком был еще один надрез, вспомогательный. В общем, лицо было сорвано, как маска.
— И он взял кожу с собой?
— И не только ее. — Маура расстегнула молнию на мешке до упора, и оттуда вырвался запах такой силы, что она пожалела о том, что не надела маску. Но Дин просил только о поверхностном осмотре, поэтому они надели только перчатки.
— Руки, — заметил он.
— Обе кисти были удалены, так же как и ступни на обеих ногах. Поначалу мы решили, что имеем дело с коллекционером, который собирает части тела в качестве трофеев. Другая версия состояла в том, что он пытался затруднить опознание. Ни отпечатков пальцев, ни лица. Это было бы вполне логично.
— Но при чем здесь ступни?
— Да, это казалось абсолютной бессмыслицей. Вот тогда я и подумала, что может быть и другая причина ампутации. Цель состояла не в том, чтобы затруднить опознание личности, а в том, чтобы замаскировать диагноз.
— А эти уплотнения на коже? Они тоже следствие болезни Гансена?
— Такое состояние кожи называется узловатая эритема. Это реакция на лекарственные препараты. Очевидно, она все-таки принимала антибиотики для лечения болезни Гансена. Поэтому на пробах биопсии кожи мы не увидели активных бактерий.
— Выходит, не сама болезнь вызывает такие высыпания?
— Нет. Это побочный эффект недавней терапии антибиотиками. Судя по рентгеновским снимкам, она была больна, может быть, в течение многих лет, прежде чем ее начали лечить. — Маура посмотрела на Дина. — Вы все увидели, что хотели?
Он кивнул.
— А теперь я хочу вам кое-что показать.
Когда они вернулись в кабинет, агент Дин открыл свой портфель и достал папку.
— Вчера после нашего совещания я позвонил в Интерпол и запросил информацию по резне в деревне Бара. И вот что я получил по факсу из Особого отдела преступлений Центрального бюро расследований Индии. По электронной почте они прислали и несколько цифровых снимков, которые я хотел бы вам показать.
Маура раскрыла папку и увидела титульный лист.
— Это полицейское досье.

— Да, составлено полицией индийского штата Андхра-Прадеш, где находилась деревня Бара.
— И каков статус этого расследования?
— Дело не закрыто. Но за год, который прошел с момента преступления, они не слишком-то продвинулись. Я сомневаюсь, что это дело вообще раскроют. Я даже не уверен в том, что оно находится в списке первоочередных.
— Около сотни людей были зверски уничтожены, агент Дин.
— Да, но это событие нужно рассматривать в контексте прочих.
— Землетрясение — это событие. Ураган — событие. А уничтожение целой деревни — это уже не событие? Это преступление против человечности.
— Да мало ли что еще происходит в Южной Азии. В Кашмире массовые погромы и со стороны индусов, и со стороны мусульман. В Индии убивают и тамилы, и сикхи. А еще и кастовые убийства. Бомбежки, осуществляемые партизанами из маоистско-ленинских группировок…
— Мать Мэри Клемент полагает, что это резня на религиозной почве. Атака на христиан.
— Да, такие нападения там действительно случаются. Но клиника, в которой работала сестра Урсула, была основана светским фондом, не церковным. Две другие медсестры — те, которые погибли во время резни, — не принадлежали ни к одной церкви. Вот почему полиция штата Андхра-Прадеш сомневается в религиозной подоплеке преступления. Скорее, здесь была политика. Или же это преступление на почве ненависти, поскольку жертвами были прокаженные. Это ведь деревня изгоев. — Он указал на папку, которую Маура держала в руках. — Я хочу, чтобы вы посмотрели протоколы вскрытий и фотографии с места событий.
Она перевернула страницу и взглянула на фотоснимок. От ужаса она лишилась дара речи и не могла оторвать взгляд.
Это был настоящий Армагеддон.
На дымящихся кучах тлели опаленные тела. Жар огня вызвал сокращение сгибающих мышц, и тела застыли в неестественных позах. Среди человеческих останков виднелись и трупы коз с выжженным дочерна мехом.
— Они уничтожили все и вся, — сказал Дин. — Людей. Животных. Даже кур зарезали и сожгли.
Маура заставила себя взглянуть на следующее фото.
И увидела другие трупы, уже обгоревшие до костей.
— Нападение произошло ночью, — пояснил Дин. — Тела обнаружили лишь на следующее утро. Рабочие дневной смены с местной фабрики заметили густой дым, поднимавшийся из долины. Когда на место прибыли следователи, они увидели такую картину. Девяносто семь трупов, многие из них женщины и дети, а также две медсестры из клиники — обе американки.
— Из той клиники, где работала Урсула?
Дин кивнул.
— И вот еще одна очень интересная деталь, — сказал он.
Маура подняла голову и внутренне напряглась от внезапной смены его интонации.
— Да?
— Эта фабрика, близ деревни.
— Что с ней?
— Она принадлежала компании «Октагон Кемикалз».
Она уставилась на агента.
— «Октагон»? Это же компания, в которой работал Говард Редфилд!

Дин кивнул.
— Да, та самая, в отношении которой Комиссия по ценным бумагам проводит расследование. Эти три жертвы связаны столькими нитями, что мне все это уже представляется гигантской паутиной. Мы знаем, что Говард Редфилд был вице-президентом по заграничным проектам компании «Октагон», в чьей собственности находилась фабрика близ деревни Бара. Мы знаем, что сестра Урсула работала в деревне Бара. Мы знаем, что Джейн Доу страдала от болезни Гансена, поэтому тоже могла жить в этой деревне.
— Все сходится на этой деревне, — согласилась она.
— На этой резне.
Взгляд Мауры вновь упал на фотографии.
— Что вы надеетесь найти с моей помощью в этих протоколах вскрытия?
— Посмотрите, не пропустили ли чего индийские патологоанатомы. Возможно, вам удастся найти нечто, способное пролить свет на эту историю.
Она посмотрела на сгоревшие тела и покачала головой.
— Это будет сложно. Огонь слишком разрушителен. В случаях с пожарами установить причину смерти бывает практически невозможно, если только нет других доказательств. Например, пуль или переломов.
— Согласно этим протоколам, некоторые черепа были проломлены. Полиция пришла к выводу, что люди были убиты во сне. После чего трупы вытащили из хижин и сложили в кучи для сожжения.
Она обратилась к следующей фотографии. Это был еще один кадр из ада.
— Столько жертв, — пробормотала Маура. — И никому не удалось бежать?
— Должно быть, все произошло очень быстро. Многие из жителей, возможно, были искалечены болезнью и уже не могли бегать. В конце концов, это ведь обитель немощных. Деревня была полностью отрезана от мира, располагалась в глухом углу. Группа нападавших могла беспрепятственно проникнуть в деревню и легко перерезать сотню людей. И никто бы не услышал криков.
Маура дошла до последней фотографии. На ней был запечатлен маленький домик с жестяной крышей и белеными стенами, облизанными огнем. На пороге лежала еще одна груда тел с изуродованными до неузнаваемости лицами.
— Это здание клиники. Оно единственное уцелело, поскольку было построено из шлакобетонных блоков, — пояснил Дин. — В этой куче тел были обнаружены останки двух американских медсестер. Судебному антропологу пришлось идентифицировать их. Он сказал, что тела сгорели практически дотла, и у него сложилось впечатление, что убийцы использовали воспламеняющееся вещество. Вы бы согласились с этим утверждением, доктор Айлз?
Маура не ответила. Она уже не смотрела на тела. Взгляд ее был устремлен на другой предмет, который волновал ее куда больше. Настолько, что у нее перехватило дыхание.
Над дверью клиники уцелела вывеска с характерной эмблемой: летящий голубь заботливо распростер свои крылья над голубым глобусом. Она сразу узнала эту эмблему.
Клиника «Одной Земли».
— Доктор Айлз! — окликнул ее Дин.
Она подняла на агента изумленный взгляд и вдруг поняла, что он до сих пор ждет ответа.
— Трупы… не так просто сжечь, — проговорила она. — Из-за высокого содержания воды.
— Но эти тела были сожжены до костей.
— Да. Это верно. Так что воспламеняющееся вещество — да, вы правы, его вполне могли использовать.
— Бензин?

— Может быть, и бензин. Тем более что его легко достать. — Взгляд Мауры вернулся к изображениям сожженной клиники. — К тому же здесь просматриваются фрагменты погребального костра, который впоследствии рухнул. Эти обгоревшие ветки…
— А разве это имеет какое-то значение? Погребальный костер? — спросил он.
Она откашлялась.
— Когда тела подняты над землей, жир начинает стекать в пламя. И это… поддерживает высокую температуру. — Она вдруг быстро собрала фотографии и вернула их в папку. Потом сложила руки на ее шероховатой поверхности и на мгновение замолчала, прислушиваясь к биению своего сердца. — Если вы не возражаете, агент Дин, я бы на время оставила эти протоколы у себя, чтобы изучить повнимательнее. Я верну. Можно мне взять всю папку?
— Конечно. — Дин поднялся со стула. — Вы можете связаться со мной в Вашингтоне.
Она так и сидела, уставившись на папку, и даже не заметила, как Дин направился к двери. Не заметила и того, что у двери он обернулся и посмотрел на нее.
— Доктор Айлз!
Маура подняла голову.
— Да.
— Меня беспокоит еще один вопрос. Это не связано с делом, он, скорее, личный. Я не уверен, что поступаю правильно, обращаясь именно к вам.
— Что такое, агент Дин?
— Вы много общаетесь с Джейн?
— Естественно. В ходе расследования…
— Это не по работе. А по поводу того, что ее беспокоит.
Маура колебалась. «Я могла бы сказать ему, — подумала она. — Кто-то же должен сказать».
— Она всегда была как натянутая струна, — продолжал он. — Но сейчас что-то другое. Я вижу, на нее что-то давит.
— Нападение в монастыре оказалось слишком трудным делом.
— Дело не в расследовании. Ее что-то беспокоит. Но она не хочет говорить.
— Не меня нужно спрашивать об этом. А саму Джейн.
— Я пытался.
— И?
— Она напускает на себя деловой вид. Вы ведь знаете, какой она может быть. Робот-полицейский. — Он вздохнул. И произнес тихо: — Мне кажется, я потерял ее.
— Ответьте мне на один вопрос, агент Дин.
— Да?
— Она дорога вам?
Он твердо встретил взгляд Мауры.

— Я бы не начал этого разговора, если бы было иначе.
— Тогда вы должны мне поверить. Вы ее не потеряли. Если она кажется вам излишне холодной, это только потому, что она боится.
— Джейн? — Он покачал головой и рассмеялся. — Она ничего не боится. И уж тем более меня.
Маура смотрела ему вслед и думала: «Ошибаетесь. Мы все боимся людей, которые могут причинить нам боль».
* * *
В детстве Риццоли любила зиму. Она все лето ждала первых снежинок и того волшебного утра, когда она откроет шторы в спальне и увидит белую, девственно-чистую, еще не затоптанную землю. Тогда Джейн со смехом выбегала из дома и ныряла в сугроб.
Сейчас, торча в предпраздничных пробках, она задавалась вопросом: куда подевалась зимняя сказка?
Перспектива провести завтрашнюю рождественскую ночь в кругу семьи совсем не радовала. Она заранее знала, как пройдет вечер: все набьют рты индейкой, так что даже разговора не получится. Брат Фрэнки, перебрав эггнога, станет еще более шумным и несносным. Отец, сжимая в руках пульт, включит телевизор на максимальную громкость, заглушив беседу. А мать, Анжела, после суточного бдения у плиты, будет дремать в кресле-качалке. Ритуал оставался неизменным из года в год, но именно эта незыблемость и делала семью семьей, считала Риццоли. Мы делаем одно и то же, нравится нам это или нет.
Хотя у нее не было ни малейшего желания ходить по магазинам, оттягивать этот момент было невозможно; явиться в дом Риццоли в канун Рождества без реквизита в виде подарков было непростительно. Если подарки красиво упакованы и приобретены для каждого, совершенно неважно, что именно находится в ярких коробках с блестящими лентами. В прошлом году негодяй Фрэнки подарил ей мексиканский кошелек из сушеной жабы. Это было жестокое напоминание о ее детском прозвище. Лягушка для лягушки.
В этом году Фрэнки следовало бы отомстить.
Она толкала впереди себя тележку, протискиваясь в толпе покупателей универсама «Таргет» и глядя по сторонам в поисках эквивалента сушеной лягушки. Из громкоговорителей лилась рождественская музыка, механические Санта-Клаусы кланялись и пели песенки, а Джейн двигалась мимо полок, украшенных праздничными гирляндами. Отцу она купила мокасины. Матери — заварочный чайник из Ирландии, декорированный крошечными бутонами роз. Младшему брату Майклу — банный халат, а его новой подружке Айрин — сережки из ярко-красного австрийского хрусталя. Она даже купила подарки для малышей-близнецов Айрин — одинаковые спортивные костюмчики для зимних прогулок.
Но для мерзавца Фрэнки как назло ничего не попадалось.
Она направилась в отдел мужского нижнего белья. Здесь было чем поживиться. Фрэнки, настоящий мачо военно-морского флота, в розовом трогательном исподнем? Нет, слишком пошло; при всей неприязни к братцу она не могла опуститься так низко. Джейн продолжала осматривать полки и притормозила, дойдя до боксерских трусов, почему-то подумав не о Фрэнки, а о Габриэле в его серых костюмах и унылых галстуках. Мужчина консервативных вкусов, вплоть до нижнего белья. Мужчина, который мог свести женщину с ума, заставляя ее страдать от сомнений в том, как он к ней относится и есть ли вообще сердце под его серым костюмом.

Она резко свернула в сторону и пошла дальше. Сосредоточься, черт возьми! Что-то для Фрэнки. Книгу? Подходящими представлялись лишь несколько названий, в том числе руководство «Как не быть мерзавцем». Жаль, что такой книги еще не написали, можно было бы сделать бизнес. Она все колесила между полками и искала, искала, искала.
И вдруг остановилась, чувствуя, что дыхание перехватило, а пальцы, сжимавшие ручку тележки, разом онемели.
Она оказалась в отделе детского белья. На глаза попались фланелевые ползунки с вышивкой в виде уточек. Кукольные рукавички и сапожки, смешные шапочки с помпонами. Стопки голубых и розовых одеял, чтобы заворачивать новорожденных. Она вдруг вспомнила, как Камилла завернула свое мертвое дитя в нежно-голубое шерстяное одеяло, вложив в этот сверток всю свою материнскую любовь и печаль.
Из транса ее вывел надрывный звонок сотового телефона, который она услышала не сразу. Она достала его из сумочки и рассеянно произнесла в трубку:
— Риццоли.
— Привет, детектив. Это Уолт Де Грот.
Де Грот работал в лаборатории ДНК. Обычно Риццоли сама звонила ему, поторапливая с результатами. Сегодня она ответила на его звонок довольно равнодушно, без прежнего азарта.
— Ну, что у тебя? — спросила она, возвращаясь взглядом к детским одеялам.
— Мы сравнили материнскую ДНК с ДНК ребенка, которого вы нашли в пруду.
— Ну?
— Жертва, Камилла Маджинес, определенно является матерью этого ребенка.
Риццоли устало вздохнула.
— Спасибо, Уолт, — пробормотала она. — Мы так и думали.
— Подожди. Это еще не все.
— Что еще?
— Есть еще кое-что, этого вы вряд ли ожидали. Это касается отца ребенка.
Джейн мгновенно сосредоточилась на разговоре. И с нетерпением ждала, что скажет Уолт.
— Что насчет отца? — спросила она.
— Я знаю, кто он.

18
Ослепленная яростью, Риццоли гнала машину в сгущающиеся сумерки. Купленные подарки лежали на заднем сиденье вместе с рулонами оберточной бумаги и лентами, но Рождество уже не занимало ее. Мысленно она была с девочкой, которая бродила босиком по снегу, сознательно подвергая себя боли, лишь бы только замаскировать агонию внутренней борьбы. Но ни обморожение, ни самобичевание не могли заглушить пронзительные крики душевной боли.
Когда наконец она миновала гранитные колонны и въехала во владения семьи Камиллы, было уже пять вечера, и плечи ломило после долгой утомительной поездки. Она вышла из машины и глубоко вдохнула соленый воздух. Потом поднялась по ступенькам и позвонила в дверь.
Темноволосая экономка Мария вышла на звонок.
— Мне очень жаль, детектив, но миссис Маджинес нет дома. Вы с ней договаривались о встрече?
— Нет. Когда она вернется?
— Они с мальчиками отправились за покупками. Должны вернуться к ужину. Думаю, через час.
— Тогда я подожду ее.
— Я не уверена…
— Я просто составлю компанию мистеру Маджинесу. Если вы не возражаете.
Мария неохотно впустила ее в дом. Привыкшая отказывать нежданным гостям, она все-таки робела перед служителями закона.
Риццоли уже не нужно было показывать дорогу; она прошла через знакомый вестибюль, мимо тех же полотен на морскую тему и вошла в Морскую комнату. Суровые волны в белых барашках смотрелись одинаково зловеще и захватывающе. Ренделл Маджинес лежал на правом боку, лицом к окну, наблюдая надвигающуюся бурю. Словно зритель в первом ряду театра природы, он сполна наслаждался живой стихией.
Частная сиделка встала со своего стула навстречу гостье.
— Здравствуйте.
— Я детектив Риццоли, бостонская полиция. Я жду возвращения миссис Маджинес. Решила пока заглянуть к мистеру Маджинесу. Узнать, как он себя чувствует.
— Без изменений.
— Он постепенно оправляется после удара?
— Вот уже несколько месяцев мы проводим физиотерапию. Но неврологические нарушения очень серьезные.
— Никакой надежды?
Сиделка взглянула на своего пациента и жестом пригласила Риццоли выйти в коридор.
— Я не хочу, чтобы он слышал наш разговор. Я знаю, что он все понимает.

— Как вы это определили?
— По его взгляду. По реакции. Он не может говорить, но голова у него работает. Сегодня днем я ставила ему компакт-диск с его любимой оперой «Богема». И видела слезы в его глазах.
— Может, дело не в музыке. Вполне вероятно, он просто в ужасе от своего состояния.
— Конечно, причин для отчаяния более чем достаточно. Прошло восемь месяцев, и никакого улучшения. Прогноз очень мрачный. Уже можно сказать, что он никогда не сможет ходить. И одна сторона останется парализованной. А что касается речи… — Она печально покачала головой. — Удар был очень сильным.
Риццоли повернулась к двери в Морскую комнату.
— Если вам захочется выпить кофе или просто передохнуть, я с удовольствием посижу с ним.
— Это не составит вам труда?
— Нет, конечно, если ему не потребуется какого-нибудь специального ухода.
— Нет, вам ничего не нужно делать. Просто поговорите с ним. Ему будет приятно.
— Да. Хорошо.
Риццоли вернулась в комнату и придвинула стул к кровати. Она села так, чтобы видеть глаза Ренделла Маджинеса. И чтобы ему пришлось смотреть на нее.
— Здравствуйте, Ренделл, — сказала она. — Помните меня? Я детектив Риццоли. Я расследую убийство вашей дочери. Вы ведь знаете, что Камилла погибла, да?
В его серых глазах промелькнула грусть. Значит, он понимал. И скорбел.
— Она была красивая, ваша девочка, Камилла. Но вы и без меня это знаете, так ведь? Разве можно не заметить такое? Она ведь постоянно была у вас на глазах. Вы наблюдали, как она росла, превращаясь в женщину. — Риццоли немного помолчала. — И на ваших глазах происходило ее падение.
Ренделл неотрывно смотрел на Джейн, впитывая каждое слово.
— Так когда ты начал трахать ее, Ренделл?
За окном ветер гнал волны вдоль залива. В надвигающихся сумерках яркими вспышками выделялись белые барашки, и море казалось еще более угрожающим.
Ренделл Маджинес уже не смотрел на Риццоли. Теперь он старательно избегал ее взгляда.
— Ей было всего восемь лет, когда ее мать покончила с собой. И вдруг оказывается, что у Камиллы больше никого нет, кроме папочки. Она нуждается в тебе. Доверяет тебе. И что же ты сделал? — Риццоли с презрением покачала головой. — Ты знал, какая она ранимая. Знал, почему она ходила босиком по снегу. Почему запиралась в своей комнате. Почему сбежала в монастырь. Она сбежала от тебя. — Риццоли наклонилась ближе к нему. Настолько близко, что уловила едкий запах мочи, пропитавшей его памперс. — В тот приезд домой, она, возможно, думала, что ты не тронешь ее. Что хотя бы на этот раз оставишь ее в покое. В доме было полно родственников, приехавших на похороны. Но и это тебя не остановило. Так ведь?
Взгляд Ренделла был по-прежнему устремлен вниз. Джейн присела на корточки возле его постели. Приблизилась так, что ему волей-неволей пришлось смотреть ей в лицо.
— Это был твой ребенок, Ренделл, — сказала она. — Нам даже не потребовался образец ДНК, чтобы доказать это. ДНК ребенка слишком близка к ДНК его матери. Это ребенок инцеста. Ты знал, что сделал ее матерью? Знал, что погубил собственную дочь?

На мгновение она замолчала и просто смотрела на больного. В воцарившейся тишине было слышно, как участилось его дыхание — шумное сопение человека, которому очень хотелось бежать, но лишенного такой возможности.
— Знаешь, Ренделл, я ведь не очень-то верующая. Но, глядя на тебя, начинаю думать, что, возможно, ошибалась. Только посмотри, что стало с тобой. В марте ты изнасиловал свою дочь. В апреле тебя хватил удар. Ты уже не встанешь. И никогда не сможешь говорить. Ты — просто сгусток мозга в мертвом теле, Ренделл. Если это не божья кара, тогда я не знаю, как это назвать.
Он захныкал, отчаянно пытаясь пошевелить конечностями.
Риццоли нагнулась к нему и прошептала на ухо:
— Чувствуешь, как от тебя воняет разложением? Пока ты здесь валяешься, мочишься под себя, чем, ты думаешь, занимается твоя жена Лорен? Наверное, хорошо проводит время. Думаю, нашла себе кого-нибудь для компании. Подумай об этом. Тебе и умирать не нужно, чтобы узнать, что такое ад. — Удовлетворенно вздохнув, она поднялась со стула. — Наслаждайся жизнью, Ренделл, — заключила она и вышла из комнаты.
У самой двери ее окликнула Мария:
— Вы уже уходите, детектив?
— Да. Я решила не дожидаться миссис Маджинес.
— Что ей сказать?
— Просто передайте, что я заезжала. — Риццоли оглянулась и посмотрела в сторону Морской комнаты. — И вот еще что.
— Что?
— Мне кажется, Ренделл тоскует по Камилле. Почему бы вам не поставить ее фотографию возле его постели, чтобы она все время была у него перед глазами? — Джейн улыбнулась и открыла дверь. — Ему будет приятно.

* * *
В гостиной сверкали рождественские огоньки.
Дверь гаража поехала вверх, и Маура увидела, что машина Виктора стоит справа, на своем привычном месте. Как будто теперь это был и его дом. Она въехала в гараж, припарковавшись рядом, и заглушила двигатель, со злостью повернув ключ в замке зажигания. Подождала, пока опустится дверь гаража, пытаясь успокоиться перед тем, что ждало ее впереди.
Потом схватила свой портфель и вышла из машины.
Войдя в дом, она нарочито долго снимала пальто, вешала его в шкаф, ставила на место сумку. После чего с портфелем в руке прошла на кухню.
Виктор улыбнулся ей, загружая лед в шейкер.
— Привет. Я как раз готовлю твой любимый коктейль. Ужин уже в духовке. Я пытаюсь доказать, что мужчина может быть полезен в домашнем хозяйстве.
Маура смотрела, как он взбивает лед в шейкере и разливает коктейли по бокалам. Один из них он протянул Мауре.
— Для трудолюбивой хозяйки этого дома, — провозгласил он и прижался губами к ее рту.
Она не шелохнулась.
Виктор медленно отстранился, вглядываясь в ее лицо.
— В чем дело?
Она поставила бокал на стол.
— Пора поговорить начистоту.
— Думаешь, я тебя обманывал?
— Не знаю.
— Если речь о том, что произошло между нами… о моих ошибках…
— Нет, не об этом. Поговорим о том, что происходит сейчас. Выясним, насколько ты честен со мной.
У него вырвался изумленный смешок.
— Что я сделал не так на этот раз? За что я должен просить прощения? Собственно, я с радостью извинюсь, только скажи, за что. Черт возьми, я готов просить прощения даже за то, чего не совершал!
— Я не прошу от тебя извинений, Виктор. — Она достала из портфеля папку, которую ей передал Габриэль Дин, и протянула ему. — Я просто хочу послушать, что ты скажешь мне по этому поводу.
— Что это?
— Это полицейское досье, переданное из Интерпола. Касается массового убийства, совершенно в прошлом году в Индии. В маленькой деревушке близ Хайдарабада.
Он раскрыл папку и, увидев первую фотографию, поморщился. Ни слова не говоря, он взглянул на следующую, потом еще на одну.
— Виктор!
Он закрыл папку и посмотрел на Мауру.

— И что я должен сказать?
— Ты ведь знал об этом, так ведь?
— Конечно, знал. Это наша клиника. Мы потеряли там двух добровольцев. Медсестер. Моя обязанность быть в курсе.
— Но ты ничего не сказал мне об этом.
— Это случилось год назад. С чего вдруг я стал бы тебе рассказывать?
— Это имеет отношение к нашему расследованию. Одна из монахинь, на которую было совершено нападение в аббатстве Грейстонуз, работала в той самой клинике. Ты ведь это знал, верно?
— Ты хоть представляешь, сколько добровольцев работает на «Одну Землю»? У нас тысячи медработников более чем в восьмидесяти странах.
— Просто скажи мне, Виктор. Ты знал, что сестра Урсула работала на «Одну Землю»?
Он отвернулся и подошел к мойке. Уставился в окно, хотя, кроме темноты, оттуда ничего не было видно.
— Интересно, — заметила она, — после развода от тебя не было вестей. Ни слова.
— Стоит ли говорить, что ты сама ни разу не пыталась связаться со мной?
— Ни письма, ни телефонного звонка. Чтобы узнать что-нибудь о тебе, проще было заглянуть в журнал «Пипл». Виктор Бэнкс, спаситель человечества.
— Я не делал себе рекламу, Маура. Меня нельзя в этом упрекнуть.
— И вдруг, ни с того, ни с сего ты объявляешься здесь, в Бостоне. Жаждешь встречи со мной. Как раз в тот момент, когда я начинаю работать по этому делу.
Он обернулся к ней.
— Тебе не приходило в голову, что я просто хотел тебя увидеть?
— Ты ждал три года.
— Да. Три года — это слишком долго.
— Почему сейчас?
Виктор вгляделся в ее лицо, словно надеясь увидеть в нем хоть немного понимания.
— Я скучал по тебе, Маура. Поверь мне.
— Но ведь это не основная причина твоего приезда. Я права?
Долгая пауза.
— Да. Права.

Вдруг почувствовав невероятную слабость, она опустилась на стул и взглянула на папку с проклятыми фотографиями.
— Тогда почему ты все-таки явился?
— Я был в своем номере, одевался, телевизор был включен. Я услышал новости о нападении в монастыре. И увидел тебя там. На месте преступления.
— Это было в тот день, когда ты оставил первое сообщение у моего секретаря. После обеда.
Он кивнул.
— Господи, ты была так хороша на экране. Вся в черном. Я уже забыл, какая ты красивая.
— Но ты ведь не поэтому позвонил мне? Тебя интересовало убийство. Ты позвонил, потому что я работаю судмедэкспертом по этому делу.
Он не ответил.
— Ты знал, что одна из жертв когда-то работала в «Одной Земле». Ты хотел выяснить, что известно полиции. Что известно мне.
Ответа опять не последовало.
— Почему ты просто не спросил меня об этом? Что ты пытаешься скрыть?
Виктор выпрямился и с вызовом посмотрел на нее.
— Ты представляешь, сколько жизней мы спасаем каждый год?
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Знаешь, сколько детей мы прививаем от болезней? Сколько беременных женщин получают помощь в наших клиниках? Они зависят от нас, потому что у них нет альтернативы. И «Одна Земля» существует только благодаря доброй воле своих спонсоров. Наша репутация должна быть безупречной. Один только намек, шепоток в прессе, и наши гранты испарятся только так. — Он щелкнул пальцами.
— И какое это имеет отношение к расследованию?
— Я потратил двадцать лет своей жизни, создавая «Одну Землю» из ничего, но речь не обо мне. Главное — они, люди, о которых больше некому позаботиться. О них я думаю в первую очередь. Вот почему я не позволю ставить под угрозу наше финансирование.
«Деньги, — подумала Маура. — Все дело в деньгах».
Она пристально посмотрела на него.
— Вашего крупного жертвователя.
— Что?
— Ты рассказывал мне. О том, что в прошлом году получил огромный грант от одной корпорации.
— Мы получаем гранты из разных источников…
— Этот был из «Октагон Кемикалз»?
Выражение шока на его лице явилось ответом на ее вопрос. Он судорожно глотнул воздух, будто приготовился все отрицать, но тут же выдохнул, не сказав ни слова, понимая всю бесполезность оправданий.
— Это несложно доказать, — сказала Маура. — Почему бы тебе просто не сказать мне правду?
Виктор опустил глаза. Устало кивнул.
— «Октагон» — один из основных спонсоров нашего фонда.

— И что они получают взамен? Что должна делать «Одна Земля» в обмен на деньги?
— Почему ты считаешь, что мы обязаны что-то делать? Наша работа говорит сама за себя. Почему, как ты думаешь, нас так ждут во многих странах? Потому что люди доверяют нам. Мы никого не обращаем в свою веру, не участвуем в местных политических разборках. Мы просто помогаем людям. Ведь, в конечном счете, только это имеет значение. Спасение человеческой жизни.
— А жизнь сестры Урсулы? Она для вас что-то значит?
— Конечно!
— Сейчас она подключена к системе жизнеобеспечения. Еще одна ЭЭГ, и ее, вероятно, отключат от системы. Кому нужна ее смерть, Виктор?
— Откуда мне знать?
— Похоже, ты знаешь гораздо больше, чем рассказываешь. Ты знал одну из жертв нападения.
— Я не думал, что это важно.
— Позволь мне решать, важно это или нет.
— Ты говорила, что вас интересует другая монахиня. Молодая. Вы проверяли все, что касалось ее. Я так понял, что нападение не было связано с Урсулой.
— Ты скрывал информацию.
— Ты говоришь как настоящий коп, черт возьми. И что дальше? Предъявишь мне ордер на арест и закуешь в наручники?
— Я пытаюсь дать тебе шанс все объяснить, не привлекая полицию.
— К чему такая забота? Ты ведь уже вынесла мне приговор.
— А ты уже ведешь себя, как виновный.
Виктор стоял возле стола, ухватившись за край гранитной столешницы и отведя взгляд в сторону. Время тянулось в молчании. Взгляд Мауры случайно упал на деревянную подставку для ножей, до которой Виктор мог свободно дотянуться. Восемь кухонных ножей «Вустхоф», которые всегда были хорошо наточены. Никогда прежде она не боялась Виктора. Но человек, который стоял сейчас в такой близости от ножей, был ей незнаком, она его не узнавала.
— Я думаю, тебе лучше уйти, — тихо произнесла она.
Он взглянул на нее.
— Что ты собираешься делать?
— Просто уходи, Виктор.
Он не шелохнулся. Она наблюдала за ним, чувствуя, как стучит сердце, как напряжен каждый нерв. Смотрела на его руки, ожидала следующего движения и думала: «Нет, он не тронет меня. Не верю, что он способен поднять на меня руку».
И в то же время Маура с пугающей отчетливостью вспоминала силу его рук. И спрашивала себя: могли бы эти руки поднять молоток и раскрошить женский череп?
— Я люблю тебя, Маура, — произнес он. — Но есть вещи важнее нас с тобой. Прежде чем ты что-либо предпримешь, подумай о том, что ты разрушаешь. Скольких людей — невинных людей — ты обездолишь.
Она вздрогнула, когда Виктор шагнул ей навстречу. Но он не остановился, прошел мимо. Она слышала звук его шагов в коридоре, а потом громко хлопнула входная дверь.
Она тут же поднялась и прошла в гостиную. В окно было видно, как его машина отъезжает от дома. Маура подошла к входной двери и задвинула щеколду. Потом заперла дверь, ведущую в гараж. Отгородилась от Виктора.

Она вернулась на кухню, чтобы запереть дверь черного хода; ее руки дрожали, когда она навешивала цепочку. Она обернулась и оглядела комнату, которая теперь казалась ей странно чужой, наполненной эхом угрозы. Стакан с коктейлем, который приготовил Виктор, все еще стоял на столе. Маура взяла его и вылила уже не ледяную жидкость в раковину, как будто она была отравлена.
На самом деле Маура сама чувствовала себя отравленной. Его объятиями. Его любовью.
Она направилась в ванную, стянула с себя одежду и залезла в душ. Потом долго стояла под потоком горячей воды, пытаясь смыть с себя его следы. Но что было делать с памятью? Маура закрывала глаза и видела его лицо, вспоминала его прикосновения.
В спальне она откинула одеяло и почувствовала запах Виктора, пропитавший простыни. Еще одно болезненное напоминание. Она постелила чистое белье, которое не знало запаха их страсти. Заменила полотенца в ванной, полотенца, которыми он пользовался. Вернулась на кухню, достала из духовки кастрюльку с баклажанами под пармезаном, которую он поставил разогревать, и выбросила ее содержимое.
В тот вечер она осталась без ужина; просто налила себе бокал вина и пошла с ним в гостиную. Там она включила газовый камин и устроилась перед рождественской елкой.
«Чудесные праздники, — думала она. — Я могу вскрыть грудную клетку и обнажить внутренние органы. Могу взять частичку легкого и под микроскопом диагностировать рак, туберкулез или эмфизему. Но тайну человеческого сердца не постичь с помощью скальпеля».
Вино оказалось хорошим анестетиком и притупило боль. Она осушила бокал и пошла спать.
Среди ночи она внезапно проснулась. Казалось, от ветра сотрясался весь дом. Дышать было тяжело, сердце колотилось, когда последние обрывки кошмара уносились прочь. Обгоревшие трупы, словно черные чучела, были свалены на погребальном костре. Пламя выхватывало из темноты стоявшие вокруг фигуры. И она пыталась укрыться в тени, спрятаться от огня. «Даже во сне, — подумала она, — я не могу отрешиться от этих образов. В голове поселился мой собственный Дантов ад».
Маура протянула руку и ощупала прохладное белье на том месте, где еще недавно спал Виктор. И вдруг так затосковала по нему, почувствовала такую боль одиночества, что даже скрестила руки на груди, пытаясь хоть как-то заполнить возникшую там пустоту.
Что если она ошиблась? Что если он говорил ей правду?
На рассвете она наконец встала с постели, усталая и опустошенная. В сером свете утра она пошла на кухню, сварила себе кофе и, потягивая его, уселась за стол. Взгляд ее остановился на папке с фотографиями, которая так и лежала на столе.
Она раскрыла ее и взглянула на источник своих ночных кошмаров. Обгоревшие тела, дымящиеся остатки хижин. Как много людей, думала она, убито всего за одну ночь в приступе ярости. Насколько сильна была ненависть, если они резали даже животных? Маура смотрела на груды трупов, в которых смешались и козы, и люди.
Козы. Почему козы?
Она задумалась, пытаясь понять мотив бессмысленной резни.
Мертвые животные.
Маура вгляделась в следующую фотографию. На ней запечатлена клиника «Одной Земли» с обгоревшими стенами и погребальным костром у порога. Но ее внимание привлекли не тела, а крыша, сделанная из рифленого железа, которая осталась практически нетронутой. Она толком не разглядела эту крышу, когда в первый раз смотрела фотографии. Теперь она принялась рассматривать ее поверхность, устланную, как ей показалось вначале, опавшими листьями. В самом деле, металл был усеян темными пятнами. Они были слишком мелкими, чтобы различить форму.
Она отнесла фотографию в кабинет и включила свет. Села за стол, вооружившись лупой. Под ярким светом настольной лампы она принялась изучать поверхность кровли, вглядываясь в опавшие листья. Внезапно темные пятна приобрели новую, зловещую форму. Холодок пробежал у нее по спине. Она выронила лупу и замерла, ошарашенная своим открытием.
Птицы. Это были мертвые птицы.

Маура вернулась на кухню, сняла трубку телефона и набрала номер пейджера Риццоли. Когда через несколько минут раздался телефонный звонок, она вздрогнула от резкого звука.
— Мне нужно кое-что вам сказать, — произнесла Маура.
— В половине седьмого?
— Мне следовало сказать об этом агенту Дину еще вчера, до его отъезда. Но я не хотела ничего говорить. Нужно было сначала объясниться с Виктором.
— Виктором? Вашим бывшим мужем?
— Да.
— При чем здесь он?
— Я думаю, он знает, что произошло в Индии. В той деревне.
— Он вам это сказал?
— Пока нет. Поэтому вам придется допросить его.
19
Они сидели в машине Барри Фроста у входа в отель «Колоннада»: Фрост и Риццоли — спереди, Маура — на заднем сиденье.
— Позвольте мне первой поговорить с ним, — попросила Маура.
— Будет лучше, если вы останетесь здесь, доктор, — сказал Фрост. — Неизвестно, как он себя поведет.
— Если я поговорю с ним, он, всего вероятней, не окажет сопротивления.
— Но если он вооружен…
— Он меня не тронет, — сказала Маура. — И мне бы не хотелось, чтобы вы его трогали, понимаете? Вы не должны арестовывать его.
— Что если он откажется ехать с нами?
— Он поедет. — Маура открыла дверцу машины. — Я все улажу.
Они поднялись на лифте на четвертый этаж в компании молодой супружеской пары, у которой, вероятно, мрачная троица вызвала удивление. В сопровождении Риццоли и Фроста Маура прошла по коридору и постучала в дверь номера 426.

Прошло несколько минут.
Она собиралась постучать еще раз, когда дверь наконец распахнулась, и на пороге появился Виктор. Взгляд его был усталым, а выражение лица бесконечно печальным.
— Мне было интересно, что же ты решила, — сказал он. — Я уже начал надеяться, что… — Он покачал головой.
— Виктор…
— Впрочем, удивляться, наверное, нечему… — Он посмотрел на Риццоли и Фроста, маячивших за спиной у Мауры. Горько усмехнулся: — Вы с наручниками?
— В наручниках нет необходимости, — сказала Маура. — Они просто хотят поговорить с тобой.
— Да, конечно. Просто поговорить. Мне следует вызвать адвоката?
— Как хочешь.
— Нет, ты скажи. Мне понадобится адвокат?
— На этот вопрос можешь ответить только ты, Виктор.
— Это что, проверка? Только виновные настаивают на адвокате.
— Адвокат никогда не помешает.
— Тогда, просто чтобы тебе кое-что доказать, я не стану вызывать адвоката. — Виктор перевел взгляд на детективов. — Мне нужно обуться. Если вы не возражаете. — Он отвернулся и пошел к шкафу.
Маура взглянула на Риццоли.
— Вы можете подождать здесь?
Она прошла в номер Виктора и закрыла за собой дверь, чтобы в последний раз остаться с ним наедине. Он сидел в кресле, шнуруя ботинки. Маура заметила, что на кровати лежит его чемодан.
— Ты собираешься, — сказала она.
— Мой самолет улетает в четыре. Но, как я понимаю, моим планам суждено измениться, верно?
— Я была вынуждена сказать им. Прости.
— Уверен, что ты поступила правильно.
— У меня не было выбора.
Он поднялся.
— У тебя был выбор, и ты его сделала. Думаю, этим все сказано.
Он подошел к двери и распахнул ее.
— Я готов, — объявил он и вручил Риццоли связку ключей. — Я так понимаю, вам нужно обыскать мою арендованную машину. Голубая «Тойота», стоит в гараже, третий этаж. И не говорите, что я не сотрудничал со следствием.
Фрост повел Виктора в коридор к лифтам. Риццоли потянула Мауру за рукав, сдерживая ее порыв последовать за мужчинами.
— Здесь вам придется отступить, — сказала Риццоли.
— Но ведь это же я сдала его вам.
— Поэтому вам не стоит участвовать в этом деле.

— Он был моим мужем.
— Вот именно. Поэтому вам стоит отступиться и позволить нам самим разобраться с ним. Вы и сами знаете это.
Разумеется, она знала.
Но все равно последовала за ними вниз по лестнице. Потом села в свою машину и сопровождала их до Шредер-Плаза. Она видела Виктора на заднем сиденье. Только однажды, когда полицейская машина остановилась на светофоре, он обернулся и посмотрел на нее. Их взгляды встретились всего на мгновение. Потом он отвернулся и уже больше не оборачивался.
* * *
Пока Маура искала место для парковки возле Шредер-Плаза, детективы уже увели Виктора наверх. Она поднялась в лифте на второй этаж и направилась прямо в отдел по расследованию убийств.
Барри Фрост остановил ее.
— Вам нельзя туда, доктор.
— Его уже допрашивают?
— Риццоли и Кроу занимаются им.
— Я сдала его вам, черт возьми. Дайте мне хотя бы послушать, что он говорит. Я могу понаблюдать из соседней комнаты?
— Вы должны подождать здесь, — заявил детектив. И мягко добавил: — Пожалуйста, доктор Айлз.
Она встретила его сочувственный взгляд. Из всех детективов Фрост был единственным, кому одним лишь теплым участием удавалось погасить ее протест.
— Почему бы вам не присесть за мой стол? — предложил он. — Я принесу вам чашечку кофе.
Маура опустилась на стул и взглянула на фотографию на столе Фроста — судя по всему, это была его жена. Миловидная блондинка с аристократическими скулами. Через мгновение Фрост принес кофе и сел за стол напротив Мауры.
Она так и не притронулась к напитку. И все смотрела на фотографию жены Фроста, думая о чужих браках. О счастливых исходах.
* * *
Виктор Бэнкс не нравился Риццоли.
Он сидел за столом в комнате для допросов, спокойно потягивал воду из чашки, и вся его поза была расслабленной и непринужденной. «Хорош собой, — думала Риццоли. — И знает об этом. Пожалуй, даже слишком хорош». Она смотрела на его потертую кожаную куртку, брюки цвета хаки и почему-то вспоминала Индиану Джонса, только без кнута. Бэнкс мог похвастать и ученой медицинской степенью, и солидной репутацией филантропа. Разумеется, девчонки падки на это. Даже доктор Айлз, всегда такая холодная и рассудительная обитательница секционного зала, потеряла из-за него голову.
«А ты предал ее, сукин сын».

Даррен Кроу сидел справа от нее. Как они заранее договорились, основной допрос должна была вести Риццоли. До сих пор Виктор был холоден, но шел на контакт; отвечая на поставленные вопросы коротко и ясно, он давал понять, что ему хочется как можно скорее покончить с этим. Этот человек не слишком-то уважал полицию.
«Но к концу допроса, — думала Риццоли, — ты меня зауважаешь».
— Итак, как давно вы в Бостоне, мистер Бэнкс? — спросила она.
— Доктор Бэнкс. Как я уже сказал, я здесь почти девять дней. Прилетел в прошлую субботу вечером.
— Вы сказали, что в Бостоне у вас была назначена встреча.
— Да. С деканом Гарвардской школы общественного здоровья.
— Какова цель этой встречи?
— У моей организации соглашения о сотрудничестве с целым рядом учебных заведений.
— Ваша организация называется «Одна Земля»?
— Да. Мы — международный благотворительный фонд медицинской помощи. Наши клиники работают по всему миру. Разумеется, мы с радостью принимаем всех студентов-медиков и медсестер, которые хотят добровольно работать в наших клиниках. Студенты приобретают реальный опыт работы в полевых условиях. Мы, в свою очередь, выигрываем от их знаний и навыков.
— А кто был инициатором встречи в Гарварде?
Бэнкс пожал плечами.
— Это был плановый визит.
— От кого исходила инициатива?
Молчание. Попался.
— От вас, так ведь? — подытожила она. — Две недели назад вы позвонили в Гарвард. Сказали декану, что приезжаете в Бостон и могли бы заглянуть к нему.
— Мне нужно поддерживать контакты.
— Так зачем же вы все-таки приехали в Бостон, доктор Бэнкс? Разве не было другой причины?
Пауза.
— Была.
— И какая же?

— Моя бывшая жена живет здесь. Я хотел повидать ее.
— Но вы ведь не общались с ней… сколько? Почти три года.
— Думаю, она уже все вам рассказала. Зачем тогда вы спрашиваете меня?
— Вам вдруг так отчаянно захотелось повидать ее, что вы летите через всю страну, даже не зная, примет ли она вас?
— Иногда любовь заставляет нас рисковать. Это вопрос веры. Веры в то, что нельзя увидеть и пощупать. Просто нужно взять препятствие. — Он посмотрел в глаза Риццоли. — Согласны, детектив?
Риццоли почувствовала, что краснеет, и замешкалась с ответом. Виктор перевернул вопрос с ног на голову, так что у нее возникло ощущение, будто это ее допрашивают. Любовь заставляет рисковать.
— Да, ваша бывшая жена очень симпатичная дама, — вмешался Кроу. Тон его был каким-то непринужденным, а вовсе не враждебным, словно они, двое мужчин, теперь объединились против Риццоли. — Я понимаю, почему вы проделали такой долгий путь. Так удалось вам навести мосты?
— У нас все стало налаживаться.
— Да, я слышал, что вы жили у нее последние несколько дней. Похоже на успех.
— Почему бы вам, в конце концов, не сказать правду? — прервала их диалог Риццоли.
— Правду? — удивился Виктор.
— Истинную причину вашего приезда в Бостон.
— Просто скажите, какого ответа вы от меня добиваетесь, и я с радостью дам его. Это сэкономит нам кучу времени.
Риццоли выложила на стол папку.
— Взгляните на это.
Виктор открыл ее и увидел все тот же набор фотографий из разрушенной деревни.
— Я это уже видел, — сказал он и захлопнул папку. — Маура мне показывала.
— Вас, кажется, это не слишком заинтересовало.
— Не слишком приятное зрелище.
— Оно и не должно быть приятным. Посмотрите еще раз. — Риццоли открыла папку, выудила один из снимков и швырнула его на стол. — Например, эту.
Виктор взглянул на Кроу, словно искал союзника перед лицом этой неприятной женщины, но Кроу просто пожал плечами, словно говоря: «Что я могу сделать?».
— Взгляните на фото, доктор Бэнкс, — сказала Риццоли.
— И что я должен сказать по этому поводу?
— В этой деревне была клиника «Одной Земли».
— И что в этом удивительного? Мы работаем там, где в нас нуждаются. И это значит, что иногда мы оказываемся в некомфортных или даже опасных условиях. — Он по-прежнему отводил взгляд в сторону, избегая смотреть на жуткую фотографию. — Это цена, которую мы платим как миссионеры. Мы рискуем так же, как и наши пациенты.
— Что случилось в той деревне?
— Думаю, все и так понятно.
— Посмотрите на фото.

— Я уверен, все отражено в полицейском отчете.
— Посмотрите на эту проклятую фотографию! Скажите мне, что вы видите.
Наконец взгляд Виктора сосредоточился на фотографии. Через мгновение он произнес:
— Сгоревшие тела, сваленные на пороге клиники.
— И как умерли эти люди?
— Мне сказали, что там была резня.
— Вы это точно знаете?
Виктор в упор посмотрел на Риццоли.
— Меня там не было, детектив. Я был дома, в Сан-Франциско, когда мне позвонили из Индии. Так что вы вряд ли можете рассчитывать на подробности с моей стороны.
— Откуда вам известно, что там было массовое убийство?
— Мы получили отчет из полиции штата Андхра-Прадеш. Это было нападение либо на политической, либо на религиозной почве, и свидетелей не оказалось, поскольку деревня относительно изолирована. Люди стараются не контактировать с прокаженными.
— И все-таки они сожгли трупы. Вы не находите это странным?
— Что здесь странного?
— Прежде чем поджечь тела, их свалили в большие кучи. Вы сами сказали: вряд ли кому захочется прикасаться к прокаженным. Так зачем нападавшие стали собирать тела?
— Это эффективнее. Сжигать их группами.
— Эффективнее?
— Я пытаюсь рассуждать логически.
— А какая логика в сожжении трупов?
— Ярость. Вандализм. Я не знаю.
— Зачем таскать трупы, тратить на них столько бензина, сооружать погребальные костры? Их ведь могли в любой момент застукать.
— К чему вы клоните?
— К тому, что тела необходимо было сжечь. Чтобы уничтожить доказательства.
— Доказательства чего? Ясно же, что там была резня. Никаким огнем этого не скроешь.
— Огонь мог скрыть тот факт, что никакой резни не было.
Она не удивилась, когда Виктор отвел взгляд в сторону. Теперь ему совсем не хотелось смотреть на Риццоли.
— Я не понимаю, почему вы задаете мне все эти вопросы, — сказал он. — Почему вы не доверяете отчету полиции?
— Потому что они либо ошиблись, либо получили взятку.
— Вы это знаете наверняка?

Она ткнула пальцем в фотографию.
— Посмотрите еще раз, доктор Бэнкс.
— Я бы предпочел не смотреть.
— Сожжены не только человеческие тела. Козы и куры тоже были убиты и сожжены. Как нерационально — уничтожать столько ценного питательного мяса. Зачем было убивать коз и кур, а потом сжигать их?
Виктор саркастически рассмеялся.
— А вдруг у них тоже была проказа? Я не знаю!
— Но что тогда случилось с птицами?
Виктор покачал головой.
— Что?
Риццоли указала на рифленую крышу клиники.
— Готова поспорить, вы даже не заметили этого. А доктор Айлз заметила. Эти темные пятна на крыше. На первый взгляд, опавшие листья. Но разве это не странно — листья, а деревьев нет?
Виктор не ответил. Он сидел, не двигаясь, опустив голову так низко, что Риццоли не могла видеть выражение его лица. Только поза говорила о том, что доктор Бэнкс готов к неизбежному.
— Это не листья, доктор Бэнкс. Это мертвые птицы. Какие-то вороны, я думаю. Три из них видны вон там, с краю. Как вы это объясните?
Он безучастно пожал плечами.
— Думаю, их могли подстрелить.
— Полиция не упоминает о выстрелах. В стенах здания нет пулевых отверстий, не обнаружено ни гильз, ни патронов. Да и в телах жертв не найдено осколков пуль. В отчете отражено, что у нескольких человек были раскрошены черепа, из чего был сделан вывод о том, что всех жителей убили во сне.
— Я бы тоже так предположил.
— Тогда как объяснить наличие дохлых птиц? Трудно представить, что эти вороны просто сидели на крыше, дожидаясь, пока кто-нибудь взберется туда и забьет их палками.
— Я не понимаю, к чему вы клоните. Какое отношение к делу имеют эти птицы?
— Самое прямое. Их не забили палками, в них не стреляли.
Виктор усмехнулся.
— Может, дыма наглотались?
— Когда деревню подожгли, птицы уже были мертвы. Все погибли — птицы, домашний скот, люди. Ни одного движения, ни одного дыхания. Это стерильная зона. Все живое уничтожено.
Виктор не нашелся что ответить.
Риццоли придвинулась поближе к нему.

— Сколько пожертвовал вашей организации «Октагон Кемикалз» в этом году, доктор Бэнкс?
Виктор поднес чашку к губам и принялся медленно потягивать воду.
— Сколько? — повторила она.
— Сумма исчисляется… десятками миллионов. — Он перевел взгляд на Кроу. — Можно мне еще воды?
— Десятками миллионов? — переспросила Риццоли. — Почему бы вам не назвать сумму в восемьдесят пять миллионов долларов?
— Вполне возможно.
— А за год до этого они не дали вам ни цента. Так что же изменилось? Неужели руководители «Октагона» ни с того ни с сего стали филантропами?
— Вам лучше спросить у них.
— Я спрашиваю вас.
— Мне действительно хочется еще воды.
Кроу вздохнул, взял пустую чашку и вышел из комнаты. Риццоли и Виктор остались одни.
Она придвинулась еще ближе.
— Все дело в деньгах, так ведь? Восемьдесят пять миллионов долларов — хорошие отступные. Должно быть, «Октагону» было что терять. А вы, очевидно, могли неплохо подзаработать, согласившись на сотрудничество с ними.
— О каком сотрудничестве идет речь?
— О молчании. Неразглашении их тайны. — Риццоли потянулась за другой папкой и выложила ее на стол. — Это был завод по производству пестицидов. Всего в нескольких километрах от деревни Бара. «Октагон» хранил там тонны метилизоцианата. В прошлом году они закрыли завод, вы в курсе? Сразу после резни в деревне Бара. Персонал прекратил работу, а завод сровняли с землей. Официальное объяснение — страх перед угрозой терроризма. Но вы ведь этому не верите, правда?
— Мне больше нечего добавить.
— Деревню уничтожили не террористы. И никакой резни не было. — Риццоли немного помолчала. И добавила еле слышно: — Это была промышленная катастрофа.
20

Виктор сидел неподвижно. Не глядя на Риццоли.
— Название «Бхопал» что-нибудь вам говорит? — спросила она.
Доктор Бэнкс ответил не сразу.
— Разумеется, — тихо произнес он наконец.
— Расскажите мне все, что вам известно.
— Бхопал, Индия. Авария на «Юнион Карбид» в 1984 году.
— Вы знаете, сколько людей погибло?
— Думаю, порядка нескольких тысяч.
— Шесть тысяч человек, — сказала она. — Пестицидный завод «Юнион Карбид» случайно выпустил токсичное облако, которое накрыло спящий город Бхопал. К утру шесть тысяч жителей были мертвы. Сотни тысяч получили увечья. При таком количестве выживших свидетелей невозможно скрыть правду, замять скандал. — Она посмотрела на фотографию. — Как это было сделано в деревне Бара.
— Я могу только еще раз повторить. Меня там не было. Я ничего не видел.
— Но я уверена, вы догадывались о том, что там произошло. Мы сейчас ожидаем от «Октагона» список служащих того завода. Кто-то из них наверняка даст показания. И подтвердит факт аварии. Была ночная смена, и работники могли потерять бдительность после напряженного трудового дня. Или кто-то заснул за пультом. Вот и ухнуло! В небо вырывается облако ядовитого газа, его разносит ветер. — Она немного помолчала. — Вам известно, что делает с человеком метилизоцианат, доктор Бэнкс?
Конечно, известно. Должно быть известно. Но он не ответил.
— Это едкое вещество, одно прикосновение к которому вызывает ожог на коже. Только представьте, что происходит с сосудами, легкими, когда вы вдыхаете его пары. Начинается кашель, жжение в горле. Тошнота. А потом вы просто не можете дышать, потому что газ в буквальном смысле съедает слизистую оболочку. Жидкость просачивается в легкие, заполняя их. Это вызывает отек легких. И вы, доктор Бэнкс, тонете в собственной секреции. Но я уверена, что вы все это знаете, ведь вы врач.
Он покорно склонил голову.
— На заводе «Октагона» тоже это знали. Они довольно быстро поняли, что допустили чудовищную ошибку. Известно, что метилизоцианат плотнее воздуха. И будет скапливаться в нижних слоях. Поэтому они спешно отправляются проверить деревню прокаженных, расположенную неподалеку, с подветренной стороны. Деревню Бара. И обнаруживают там мертвую зону. Люди, животные — все погибли. Они видят трупы почти сотни людей и понимают, что несут ответственность за эти смерти. Они понимают, что их ждут неприятности. Разумеется, будут и судебные иски, и возможные аресты. И что они предпринимают, как вы думаете, доктор Бэнкс?
— Не знаю.
— Конечно, они испугались. А вы бы не испугались? Они решили срочно избавиться от проблемы. Но что делать с такими уликами? Сотню тел не спрячешь. Деревни просто так не исчезают с лица земли. К тому же среди погибших две американки — медсестры. Их гибель не останется незамеченной.
Риццоли разложила на столе фотографии, чтобы все они были хорошо видны. Три ракурса, три груды тел.
— Они сожгли их, — сказала она. — Хорошо поработали, чтобы скрыть свои ошибки. Может, даже раскрошили несколько черепов, чтобы сбить следствие с толку. То, что случилось в деревне прокаженных, изначально не было уголовным преступлением, доктор Бэнкс. Но в ту ночь стало таковым.

Виктор резко отодвинулся на стуле.
— Я арестован, детектив? Мне нужно уйти сейчас же. Чтобы успеть на самолет.
— Вот уже год, как вы знаете об этом, так ведь? Но храните молчание, потому что «Октагон» заплатил вам. Подобная катастрофа могла бы стоить им сотни миллионов долларов. И это не считая судебных исков и биржевых потерь, не говоря уже об уголовной ответственности. Подкупить вас оказалось гораздо дешевле.
— Вы обращаетесь не по адресу. Я еще раз повторяю: меня там не было.
— Но вы все знали.
— Я не единственный.
— Кто вам сказал, доктор Бэнкс? Как вы узнали правду? — Риццоли подалась вперед, в упор глядя на него через стол. — Почему бы вам не сказать нам правду, и, может быть, вы еще успеете на свой самолет до Сан-Франциско?
Какое-то время Виктор молчал, уставившись на фотографии, которые лежали на столе.
— Она позвонила мне, — произнес он наконец. — Из Хайдарабада.
— Сестра Урсула?
Он кивнул.
— Это было спустя два дня после… этого события. К тому времени я уже получил сигнал от индийских властей о том, что в деревне произошло массовое убийство. Что две наши медсестры погибли в ходе, как они полагали, атаки террористов.
— А сестра Урсула сказала что-то другое?
— Да, но я не знал, как реагировать на ее звонок. Она была так напугана, взволнована. Местный доктор дал ей какие-то транквилизаторы, и думаю, это усугубило ее состояние.
— Что именно она вам сказала?
— Что следствие ведется как-то странно. Люди не говорят правду. Она заметила несколько пустых канистр из-под бензина в одном из грузовиков «Октагона».
— Она сказала об этом полиции?
— Вы должны понять ситуацию, в которой она оказалась. Когда утром она вернулась в деревню, повсюду лежали сгоревшие тела — тела людей, которых она знала. Она одна осталась в живых. Ее тут же окружили рабочие. Потом приехала полиция. Она отвела в сторону одного из полицейских и указала ему на канистры. Полагала, что это обстоятельство будет учтено при расследовании.
— Но этого не случилось.
Он кивнул.
— Вот тогда она по-настоящему испугалась. И стала сомневаться в том, что полиции можно доверять. Только когда отец Дулин отвез ее в Хайдарабад, она почувствовала себя в безопасности и позвонила мне.
— И что вы сделали после этого звонка?
— Что я мог сделать? Я был на другом краю земли.
— Да будет вам, доктор Бэнкс. Я не поверю, что вы так и сидели, сложа руки, у себя в офисе в Сан-Франциско. Вы не из тех, кто оставит без внимания такое событие.
— А что я должен был сделать?

То, что вы в итоге и сделали.
— Интересно, что же?
— Для этого мне понадобится всего лишь проверить ваши телефонные звонки. Среди них наверняка отыщется один любопытный. Звонок в Цинциннати. В штаб-квартиру корпорации «Октагон».
— Естественно, я позвонил им! Мне ведь сообщили, что их сотрудники сожгли деревню с двумя моими добровольцами.
— С кем вы говорили в «Октагоне»?
— С каким-то мужчиной. Кажется, вице-президентом.
— Вы помните его имя?
— Нет.
— Это был Говард Редфилд, не так ли?
— Я не помню.
— Что вы ему сказали?
Виктор покосился на дверь.
— Почему так долго не несут воду?
— Что вы ему сказали, доктор Бэнкс?
Виктор вздохнул.
— Я сказал ему, что ходят слухи о резне в деревне Бара. Что, возможно, в этом замешаны работники их завода. Он сказал, что ему об этом ничего неизвестно, и пообещал проверить.
— Что было потом?
— Примерно через час мне позвонил исполнительный директор «Октагона». Он хотел знать, откуда ползут такие слухи.
— Не тогда ли он предложил вашему фонду многомиллионную взятку?
— Никто не позиционировал это как взятку!
— Я не могу обвинять вас в том, что вы пошли на сделку с «Октагоном», доктор Бэнкс, — сказала Риццоли. — В конце концов, самое страшное уже произошло. И мертвых было не вернуть, так что вы вполне могли воспользоваться трагедией в благих целях. — Она заговорила тише, почти доверительно: — Вы ведь так рассуждали? Чем сотни миллионов долларов пойдут в карманы адвокатов, пусть лучше послужат хорошему делу? Разумно.
— Вы это сказали, детектив. Не я.
— А как они купили молчание сестры Урсулы?

— Этот вопрос вам следует адресовать митрополии Бостона. Я уверен, сделку заключили и с ними.
Риццоли замолчала и подумала про аббатство Грейстоунз. Новая крыша, ремонт. Откуда у нищей обители средства на реставрацию этого бесценного объекта? Она вспомнила слова Мэри Клемент о том, что объявился щедрый спонсор.
Открылась дверь, и вошел Кроу с чашкой воды, которую поставил на стол. Виктор сразу схватился за нее и нервно глотнул воды. Мужчина, который поначалу держался так уверенно и даже нагловато, теперь выглядел жалким и потерянным.
Пришло время выжать из него последние капли правды.
Риццоли приготовилась к последней атаке.
— Так зачем вы все-таки приехали в Бостон, доктор Бэнкс?
— Я уже сказал вам. Я хотел увидеть Мауру…
— «Октагон» просил вас приехать. Так ведь?
Он сделал еще глоток.
— Так?
— Они были обеспокоены.
— Чем?
— В отношении компании Комиссией по ценным бумагам ведется расследование. Это не имеет никакого отношения к тому, что случилось в Индии. Но в связи с размером гранта, выделенного «Одной Земле», у «Октагона» возникли опасения, как бы это не привлекло внимания Комиссии. Могли возникнуть вопросы. Они хотели, чтобы в наших показаниях не было разночтений в случае, если нас вызовут для беседы.
— Они просили вас дать ложные показания?
— Нет. Просто промолчать. И все. Просто… не поднимать тему Индии.
— А если бы вас попросили дать показания под присягой? Если бы дошло до суда? Вы бы скрыли правду, доктор Бэнкс? Что взяли деньги за помощь в сокрытии преступления?
— Речь идет не о преступлении. Мы говорим об аварии на производстве.
— И поэтому вы приехали в Бостон? Чтобы убедить Урсулу хранить молчание. Построить оборонительный рубеж из лжи.
— Не лжи, а молчания. Есть разница.
— Но все осложнилось. Старший вице-президент «Октагона» Говард Редфилд решает сдать корпорацию и обращается в министерство юстиции. Более того, у него есть свидетель. Женщина, которую он привез из Индии для дачи показаний в суде.
Виктор вскинул голову и уставился на Риццоли с неподдельным изумлением.
— Какой еще свидетель?

— Она была там, в деревне. Одна из прокаженных, которая выжила. Это вас удивляет?
— Я не знаю ни о каких свидетелях.
— Она видела, что произошло в деревне. Видела, как рабочие таскали трупы, складывали их в кучи и поджигали. Видела, как они крошили черепа ее друзей и родных. Ее показания могли нанести сокрушительный удар по «Октагону».
— Мне ничего об этом неизвестно. Мне не говорили о том, что кто-то выжил.
— Все это грозило всплыть на поверхность. Авария, укрывательство, отступные. Вы, может, и готовы были солгать, но что делать с сестрой Урсулой? Как заставить монахиню лгать под присягой? Вот ведь задачка, правда? Одна честная монахиня могла все испортить. Открой она рот — и прощайте, восемьдесят пять миллионов. Да еще весь мир будет свидетелем позора святого Виктора.
— Думаю, хватит. Я все сказал. — Он поднялся. — Мне пора на самолет.
— У вас была возможность. Был мотив.
— Мотив? — Он расхохотался. — Убить монахиню? Вы с таким же успехом можете обвинить архиепископа — я не сомневаюсь в том, что им тоже прилично заплатили.
— Что обещал вам «Октагон»? Еще больше денег, если вы приедете в Бостон и решите за них и эту проблему?
— Сначала вы обвиняете меня в убийстве. Теперь говорите, что «Октагон» нанял меня. Вы можете представить, чтобы кто-либо из ответственных лиц пошел на риск убийства, только чтобы скрыть факт несчастного случая на производстве? — Виктор покачал головой. — Ни один американец не оказался за решеткой после Бхопала. И за деревню Бара тоже никто не сядет. А теперь я свободен или нет?
Риццоли вопросительно взглянула на Кроу. Тот ответил унылым кивком головы, и это означало, что у него уже были сведения от криминалистов. Пока она допрашивала Виктора, бригада экспертов обыскивала его машину, взятую напрокат. Ничего не обнаружили.
И значит, не было оснований задерживать его.
— Пока вы свободны, доктор Бэнкс, — сказала Джейн. — Но нам необходимо точно знать ваше местонахождение.
— Я лечу прямо домой, в Сан-Франциско. У вас есть мой адрес. — Виктор направился к двери. У порога он обернулся и посмотрел на нее: — Прежде чем я уйду, мне бы хотелось сообщить вам кое-что о себе.
— Что, доктор Бэнкс?
— Я врач. Помните об этом, детектив. Я спасаю жизни, а не отбираю их.

* * *
Маура видела, как Виктор выходил из комнаты для допросов. Он шел, глядя прямо перед собой, и даже не взглянул в ее сторону, когда поравнялся со столом, где она сидела.
Она встала со стула.
— Виктор!
Он остановился, но не повернулся к ней; ему как будто была невыносимо смотреть на нее.
— Что случилось? — спросила она.
— А что, по-твоему, должно было случиться? Я сказал им все, что знал. Сказал правду.
— Я тебя только об этом и просила. Я всегда просила только правды.
— А теперь мне пора на самолет.
У нее зазвонил сотовый телефон. Она с раздражением посмотрела на аппарат, который, будь ее воля, выбросила бы сейчас же.
— Ответь уж, — произнес он с оттенком злости в голосе. — Мало ли какому трупу ты понадобишься.
— Мертвые тоже заслуживают нашего внимания.
— Знаешь, Маура, в этом разница между нами. Тебя волнуют мертвые. Меня волнуют живые.
Она молча смотрела ему вслед. Он так и не оглянулся.
Ее телефон перестал звонить.
Маура открыла крышку мобильного и увидела, что звонили из госпиталя Святого Франциска. Она ждала результатов повторной ЭЭГ Урсулы, но сейчас и думать не могла об этом: в голове засели последние слова Виктора.
Риццоли вышла из комнаты для допросов и направилась к ней. Вид у нее был виноватый.
— Извините, что мы не пустили вас туда, — сказала она. — Вы же понимаете, почему?
— Нет, не понимаю. — Маура кинула телефон в сумочку и встретилась взглядом с Риццоли. — Я отдала его вам. Я подсказала вам ответ.
— И он все подтвердил. Сценарий Бхопала. Вы были правы насчет мертвых птиц.
— И тем не менее вы вышвырнули меня за дверь. Как будто не доверяете мне.
— Я пыталась уберечь вас.
— От чего, от правды? Что он использовал меня? — Маура горько усмехнулась и повернулась, чтобы уйти. — Это я и так знала.
* * *

Руки Мауры уверенно держали руль, когда она ехала в госпиталь Святого Франциска. Королева мертвых готовилась заполучить нового подданного. К тому времени как она въехала в подземный гараж, она уже настроилась предстать перед публикой в привычном образе и сыграть ту роль, которая ей лучше всего удавалась.
Вся в черном, она вышла из «Лексуса» и направилась к лифту. Натриевые светильники придавали машинам странный блеск, ей казалось, будто она бредет в оранжевой дымке. И стоит только протереть глаза, как дымка рассеется. Она была одна в гараже и слышала только собственные шаги, эхом отдававшиеся от бетонного пола.
В больничном вестибюле Маура прошла мимо рождественской елки, сверкавшей разноцветными огоньками, мимо столика дежурной, за которым сидела пожилая женщина в красном колпачке гномика. В холле еле слышно звучала песня «Радость миру».
Даже в отделении интенсивной терапии царила предпраздничная атмосфера. Пульт медсестер был украшен гирляндами из искусственной сосны, а в ушах дежурной поблескивали крошечные сережки в форме рождественских лампочек.
— Я доктор Айлз из Бюро судебно-медицинской экспертизы, — представилась Маура. — Здесь доктор Юэнь?
— Его только что срочно вызвали в реанимацию хирургии. Он попросил доктора Сатклиффа прийти и отключить сервовентилятор.
— Для меня сделали копию медицинской карты?
— Да, она уже готова. — Дежурная указала на пухлый конверт с надписью «Только для медэксперта», лежавший на конторке.
— Спасибо.
Маура вскрыла конверт и достала копию карты. Она бегло прочитала печальную констатацию факта безнадежного состояния сестры Урсулы: две ЭЭГ подтвердили отсутствие мозговой активности. Запись, сделанная рукой нейрохирурга доктора Юэня, признавала его поражение:
«Пациентка невосприимчива к сильной боли, самостоятельное дыхание отсутствует. Зрачки зафиксированы в среднем положении. Повторная ЭЭГ показывает отсутствие мозговой активности. Сердечные энзимы подтверждают инфаркт миокарда. Доктору Сатклиффу известить семью о состоянии пациентки.
Заключение: необратимая кома вследствие длительной церебральной аноксии после недавней остановки сердца».
Наконец она дошла до странички с результатами лабораторных анализов. Перед глазами поплыли столбики цифр химических показателей крови и мочи. Какая ирония судьбы, подумала она, закрывая карту, — умереть с хорошими результатами анализа крови!
Маура прошла к боксу номер десять, где пациентку омывали перед прощанием. Стоя в изножье кровати, Маура смотрела, как медсестра откинула одеяло и подняла сорочку Урсулы, открывая взору тело отнюдь не аскета, а женщины, которая любила вкусно поесть: пышные груди, бледные тяжелые бедра. В жизни она, наверное, смотрелась внушительно, тем более в просторных монашеских одеждах. Сейчас, обнаженная, она выглядела самой обычной пациенткой. Смерть не признает дискриминации: и святые, и грешники равны перед ней.
Медсестра отжала губку и протерла тело, от чего кожа заблестела и залоснилась. Потом она начала протирать ноги, сгибая колени, чтобы промыть голени. Застарелые шрамы портили кожу — уродливые последствия укусов заразных насекомых. Сувениры из заграничной жизни. Закончив с омовением, медсестра забрала тазик и вышла из бокса, оставив Мауру наедине с пациенткой.
«Что же ты знала, Урсула? Что ты могла нам рассказать?»
— Доктор Айлз!

Она обернулась и увидела доктора Сатклиффа, который стоял у нее за спиной. Его взгляд был куда более настороженным, чем в первый день их знакомства. От былого дружелюбия доктора-хиппи с конским хвостом не осталось и следа.
— Я не знал, что вы приедете, — сказал он.
— Мне позвонил доктор Юэнь. Наше бюро займется вскрытием.
— Зачем? Причина смерти очевидна. Достаточно взглянуть на ее кардиограмму.
— Это чистая формальность. Мы всегда проводим вскрытие, если есть криминальный аспект.
— Думаю, в данном случае это пустая трата денег налогоплательщиков.
Она оставила его реплику без комментариев и посмотрела на Урсулу.
— Я так понимаю, вы говорили с ее родными по поводу отключения от системы жизнеобеспечения?
— Племянник согласился. Нам осталось только дождаться священника. Сестры из аббатства попросили, чтобы это был отец Брофи.
Маура смотрела, как размеренно вздымается грудь Урсулы в такт движению сервовентилятора. Сердце продолжало биться, органы функционировали. Если сейчас взять кровь из вены Урсулы и отправить в лабораторию, ни один из анализов, даже на самых мудреных аппаратах, не подтвердил бы, что душа уже покинула ее тело.
— Буду вам признательна, если вы направите в мой офис окончательное заключение о смерти, — сказала она.
— Доктор Юэнь продиктует. Я дам ему знать.
— И самые последние лабораторные анализы.
— Они должны быть в карте.
— Я не нашла там результата по токсинам. Анализ ведь делали, не так ли?
— Должны были. Я проверю в лаборатории и сообщу вам результаты по телефону.
— Лаборатория должна прислать результаты мне напрямую. Если анализа не было, мы сделаем его в морге.
— Вы делаете токсикологию по всем трупам? — Он покачал головой. — Еще одна пустая трата денег налогоплательщиков.
— Мы делаем эти анализы по мере необходимости. Я все думаю про крапивницу, которую наблюдала у нее в ту ночь, когда случилась остановка сердца. Я попрошу доктора Бристола сделать анализ на токсины во время вскрытия.
— Я думал, вы сами будете проводить вскрытие.
— Нет. Я собираюсь передать это дело одному из моих коллег. Если у вас возникнут какие-то вопросы после праздников, обращайтесь к доктору Эйбу Бристолу.
Она была рада тому, что он не спросил, почему не она будет проводить вскрытие. Что бы она ответила? «Мой бывший муж подозревается в смерти этой женщины. Я не могу допустить даже намека на то, что провела вскрытие без особой тщательности. Непрофессионально».
— Священник прибыл, — сказал Сатклифф. — Думаю, пора.

Маура повернулась к двери и почувствовала, как вспыхнули щеки, когда она увидела отца Брофи. Их взгляды на мгновение встретились, это были взгляды двух людей, которые в столь печальный момент вдруг ощутили искру, пробежавшую между ними. Она опустила глаза, когда священник вошел в бокс. Маура и Сатклифф удалились, предоставив священнику право провести последние приготовления.
В окно бокса она видела, как отец Брофи стоит у изножья кровати, и его губы шевелятся в молитве — он отпускал монахине грехи. «А как насчет моих грехов, святой отец? — мысленно обратилась она к его четкому профилю. — Будете ли вы шокированы, когда узнаете, что я думаю и чувствую, глядя на вас? Отпустите ли вы мне мои прегрешения, простите ли мои слабости?»
Брофи помазал миром лоб Урсулы, прочертив рукой крест. Потом поднял взгляд.
Пора было отпустить Урсулу.
Отец Брофи вышел и встал рядом с Маурой возле окна. В бокс зашли Сатклифф и медсестра.
Процедура оказалась будничной. Щелкнули несколько выключателей, и на этом все было кончено. Сервовентилятор стих, его лопасти перестали гнать воздух. Медсестра посмотрела на кардиомонитор, сигналы которого звучали все реже.
Маура почувствовала, что отец Брофи приблизился к ней, словно хотел поддержать, если ей понадобится утешение. Но не утешение он внушал, а смятение. Влечение. Она не сводила глаз с разыгрывавшейся за стеклом драмы, думая: «Как всегда, не тот мужчина. Почему меня тянет к тем, кто мне противопоказан?»
На мониторе появился первый сбивчивый сигнал, следом другой. Лишенное кислорода сердце отчаянно боролось за жизнь, пусть даже его клетки умирали. Удары сбились до трепетания. Мауре пришлось подавить в себе инстинктивное желание броситься на помощь, выработавшееся за долгие годы медицинской практики. Но эту аритмию уже нельзя было вылечить, это сердце нельзя было спасти.
Линия наконец выпрямилась.
Маура задержалась у бокса, наблюдая последствия ухода Урсулы. Никто не тратил времени на скорбное молчание или размышления. Доктор Сатклифф приложил стетоскоп к груди Урсулы, покачал головой и вышел из бокса. Медсестра отключила монитор, отсоединила кардиодатчики и капельницы, приготовив покойную к перевозке. Бригада санитаров из морга была на подходе.
Мауре больше нечего было здесь делать.
Она оставила отца Брофи возле бокса и вернулась к пульту дежурной.
— Я забыла кое-что спросить, — обратилась она к дежурной медсестре.
— Да?
— Нам понадобится информация для контактов с ближайшими родственниками. В карте покойной указан только телефон аббатства. Я так понимаю, что у нее есть племянник. У вас есть его телефон?
— Доктор Айлз!
Она обернулась и увидела отца Брофи, который стоял у нее за спиной, застегивая пальто. Он виновато улыбнулся.
— Прошу прощения, я не собирался подслушивать, но я могу помочь вам. У нас в приходском офисе есть вся информация о родственниках монахинь. Я поищу нужный вам телефон, а вы мне потом позвоните.
— Очень любезно с вашей стороны. Спасибо. — Маура забрала копию карты и направилась к выходу.
— Доктор Айлз!

Она оглянулась.
— Да?
— Я знаю, сейчас неподходящий момент для этого, но я все равно хотел бы сказать вам кое-что. — Он улыбнулся. — Счастливого Рождества.
— И вам тоже, святой отец.
— Не заглянете как-нибудь? Просто поздороваться?
— Я постараюсь, — ответила она. Зная, что это была вежливая ложь. И что от этого мужчины ей нужно бежать без оглядки.
Что она и сделала.
На выходе из госпиталя ее обдало волной холодного воздуха. Она прижала к груди карту и ринулась в ледяные объятия ветра. В эту священную ночь она шла одна, и ее единственным компаньоном была пачка бумаги в руках. В гараже опять было безлюдно, и она слышала только собственные шаги и их эхо.
Маура ускорила шаг. Пару раз остановилась и оглянулась, чтобы убедиться, что ее никто не преследует. До машины она добралась, тяжело дыша. «Я видела слишком много смерти, — подумала она. — И теперь она мерещится мне повсюду».
Маура забралась в машину и закрыла двери.
«С Рождеством, доктор Айлз. Что посеешь, то и пожнешь, как говорится, и сегодня ночью ты будешь пожинать одиночество».
Выезжая из гаража, она сощурилась от яркого света фар, которые отражались в зеркале заднего вида. Следом за ней выехала еще одна машина. «Отец Брофи? — подумала она. — И куда же он поедет в эту ночь перед Рождеством? Домой, в свою приходскую резиденцию? Или же будет бродить по церкви, привечая одиноких прихожан, которые могут забрести туда?»
Зазвонил ее сотовый телефон.
Она выудила его из сумочки и ответила:
— Доктор Айлз.
— Привет, Маура, — прозвучал в трубке голос ее коллеги Эйба Бристола. — Что это за сюрприз ты мне посылаешь из госпиталя Святого Франциска?
— Я не могу проводить это вскрытие, Эйб.
— Значит, вручаешь его мне на Рождество? Прекрасно.
— Извини, что так получилось. Ты же знаешь, не в моих привычках перекладывать ответственность на других.
— Это та самая монахиня?
— Да. Никакой срочности нет. Вскрытие можно провести после праздника. Все это время она находилась в госпитале, и только что ее отключили от системы жизнеобеспечения. Там была крупная нейрохирургическая операция.
— Значит, внутричерепной осмотр нам не поможет.