"Хирург" Тесс Гэрриетсен

— Вы случайно не приглашали экстрасенса, чтобы подкрепить свою версию? Вот тогда бы я непременно поверил.
— Это объясняет, почему Хирург в точности владеет техникой Капры. Эти двое — партнеры. И сейчас Хирург занят местью, выслеживая единственную уцелевшую жертву.
— В мире полно других женщин. Зачем ему именно она?
— Чтобы довести дело до конца.
— Что ж, у меня есть версия получше. — Сингер поднялся. — Корделл забыла накинуть цепочку на кухонной двери. Ваш бостонский убийца копирует то, что прочитал в газетах. А гипнотизер просто воспроизвел ложную память. — Покачивая головой, он направился к двери. И бросил на прощание, с сарказмом:
— Дайте мне знать, когда поймаете настоящего убийцу.
Мур не стал поддаваться эмоциям и реагировать на последнюю реплику. Он понимал, что Сингер защищает себя и свою команду, и не мог винить его за это. Сейчас его больше беспокоило то, что он уже начинал сомневаться в своей интуиции. Он проделал долгий путь в Саванну, чтобы доказать или опровергнуть версию о партнере, а у него до сих пор не было ни одного доказательства.
Он опять уставился на экран и нажал кнопку воспроизведения записи.
Камера ушла из кухни в коридор. На какое-то мгновение задержалась у двери в ванную: розовые полотенца, штора для душа с рисунком из разноцветных рыбок. У Мура вспотели ладони. Он с ужасом ждал следующего кадра, но не мог оторвать взгляда от экрана. Камера отвернулась от ванной и двинулась дальше по коридору, мимо висевшей на стене акварели с розовыми пионами. Следы крови на деревянном полу уже были размазаны подошвами сначала полицейских, первыми прибывших на место преступления, а потом и суетливых медиков из скорой помощи. То, что осталось, представляло собой абстрактный рисунок в багровых тонах. Впереди показалась открытая дверь, и камера задрожала в руках оператора.
Теперь в кадре была спальня.
Мур почувствовал, что внутри у него все перевернулось, и не потому, что увиденное было зрелищем более жутким, нежели другие из его богатой практики. Нет, этот ужас ранил слишком глубоко, потому что женщина, которая здесь страдала, была не только ему знакома, но и очень дорога. Ему уже приходилось видеть снимки с места преступления, но они не передавали и доли тех ощущений, что вызывала живая картинка. Хотя Кэтрин и не было в кадре — к тому времени ее уже увезли в больницу, — свидетельства ее мучений словно кричали ему в лицо с экрана. Он увидел нейлоновый шнур, которым были связаны ее запястья и щиколотки, еще не снятый с ножек кровати. Хирургические инструменты — скальпель и ранорасширители, — оставленные на ночном столике. Потрясение было настолько сильным, что он даже отпрянул от экрана, словно отброшенный сильным ударом.
Когда наконец объектив камеры сместился в сторону, сосредоточившись на неподвижном теле Капры на полу, у него в душе ничто не дрогнуло; шок, вызванный предыдущими кадрами, поверг его в состояние ступора. Рана в брюшной полости Капры сильно кровоточила, и под трупом набралась огромная лужа крови. Вторая пуля, попавшая в глаз, усугубила и без того смертельное ранение. Он вспомнил про пятиминутный интервал между двумя выстрелами. Кадры подтверждали это. Судя по размерам лужи на полу, Капра, еще живой, истекал кровью в течение как минимум нескольких минут.
Видеозапись подошла к концу.

Какое-то время он сидел, уставившись на погасший экран, потом, очнувшись, выключил видеомагнитофон. Он так обессилел, что не мог подняться со стула. Наконец он заставил себя встать, но только чтобы уйти из этого ненавистного помещения. Он прихватил с собой коробку с фотокопиями документов по расследованию в Атланте. Фотокопии можно было посмотреть и в другом месте.
Вернувшись в отель, Мур принял душ и пообедал в номере, заказав гамбургер с жареным картофелем. Позволил себе для разрядки часок поваляться перед телевизором. Но все это время щелкал кнопками, перепрыгивая с канала на канал, только чтобы занять свои руки, которые так и тянулись к телефону. Просмотр видеокассеты вновь вернул его к мыслям о смертельной опасности, которая угрожает Кэтрин, и он не мог оставаться спокойным.
Дважды он брался за трубку и клал ее обратно. И вот наконец он опять схватил ее, и в этот раз пальцы уже не повиновались ему, а сами набирали хорошо знакомый номер. После четырех гудков у Кэтрин включился автоответчик.
Мур повесил трубку, не оставив сообщения.
Он уставился на телефонный аппарат, устыдившись того, что его решимость так быстро пошатнулась. Он ведь обещал себе твердо придерживаться своих принципов, согласился с требованием Маркетта не общаться с Кэтрин до конца расследования.
«Когда все это закончится, я как-нибудь улажу эту проблему между нами».
Мур посмотрел на пачку документов из Атланты, которую оставил на столе. Была полночь, а он еще не брался за них. Вздохнув, он открыл первую папку.
Дело Доры Чикконе, первой жертвы Эндрю Капры, нельзя было назвать увлекательным чтивом. Он уже знал его в общих чертах; основные моменты были приведены в кратком отчете Сингера. Но Мур не читал оперативных материалов из Атланты, и вот теперь ему предстояло вернуться в прошлое и изучить первый опыт Эндрю Капры. Именно здесь все и началось. В Атланте.
Он прочитал первый отчет, составленный полицией по горячим следам, потом прошелся по протоколам опросов свидетелей. Здесь были показания соседей Чикконе и бармена из местного кабака, где ее в последний раз видели живой, и подруги, которая обнаружила тело. К делу был подшит список подозреваемых с их фотографиями; Капры среди них не было.
Двадцатидвухлетняя Дора Чикконе была студенткой магистратуры университета Эмори. В ночь смерти ее в последний раз видели живой около полуночи в баре «Ла Кантина», где она потягивала коктейль «Маргарита». Через сорок часов она была найдена мертвой у себя дома, голая, привязанная к кровати нейлоновым шнуром. У нее была перерезана шея и удалена матка.
Мур нашел итоговый отчет. Это был грубый набросок, сделанный неразборчивым почерком, как будто детектив из Атланты составлял его по памяти, лишь бы уложиться в какие-то нормативы. Уже по этим страницам было понятно, что следствие обречено на неудачу; это угадывалось даже в унылых закорючках полицейского. Мур и сам не раз испытывал это тяжелое ощущение, которое накапливалось по мере того, как проходили первые сутки после убийства, потом неделя, месяц, а дело не двигалось с мертвой точки. Вот и у детектива из Атланты тоже не было надежды на успех. Убийца Доры Чикконе так и остался неизвестным.

Он принялся изучать протокол вскрытия.
Резня, которую устроили Доре Чикконе, не имела ничего общего с молниеносными и умелыми убийствами, совершенными Капрой позднее. Внутренние края ран были неровными, словно у Капры не хватило уверенности сделать чистый надрез в нижней части живота. Он как будто колебался, и лезвие дрожало в его руке, кромсая кожу. После иссечения кожного покрова процедура больше напоминала любительское хакерство. Скальпель глубоко проник и в мочевой пузырь, и в кишечник, прежде чем был извлечен главный приз. Здесь, на первой жертве, он не применял никакого шовного материала, чтобы перевязать артерии. Кровотечение было обильным, и Капра должен был работать вслепую, поскольку все органы, служившие ему анатомическими метками, были затоплены кровью.
Только смертельный удар был нанесен с каким-то намеком на мастерство. Это была глубокая ровная рана на шее, тянувшаяся слева направо. Казалось, после того как голод был утолен и лихорадка спала, убийца смог взять себя в руки и завершить работу с холодным профессионализмом.
Мур отложил в сторону протокол вскрытия и вернулся к остаткам своего обеда, подвинув к себе поднос. Его вдруг затошнило, и он вынес поднос за дверь. Потом вернулся к столу и раскрыл следующую папку, в которой были подшиты отчеты из криминалистической лаборатории.
Первый отчет был составлен по результатам анализа спермы: «В мазке, взятом из вагины жертвы, обнаружены сперматозоиды».
Он знал, что анализ спермы на ДНК позднее подтвердил, что сперма принадлежит Капре. До убийства Доры Чикконе он изнасиловал ее.
Мур обратился к следующему отчету, который был составлен лабораторией по исследованию волос и волокон. Анализу были подвергнуты волосы, вычесанные с лобка жертвы. Среди них обнаружили рыжеватые волосы, идентичные волосам Капры. Он пролистал страницы отчета, где приводились результаты анализа самых разных волосков, найденных на месте преступления. Большинство образцов принадлежали самой жертве — это были волосы и с головы, и с лобка. На простыне нашли и короткий светлый волос, позднее идентифицированный как не человеческий. В написанном от руки дополнении к отчету было указано: «У матери жертвы имеется собака породы золотистый ретривер. Похожие волосы были обнаружены на заднем сиденье автомобиля жертвы».
Он дошел до последней страницы отчета и замер. Это был анализ еще одного волоса, на этот раз человеческого, но не идентифицированного. Он был найден на подушке. В любом доме можно обнаружить выпавшие волосы. Ежедневно человек вычесывает из головы десятки волосков, и, независимо от того, насколько тщательно вы производите уборку и как часто пылесосите, на простынях, коврах, обивке мебели остаются микроскопические следы пребывания в вашем доме гостей. Этот единственный волос, обнаруженный на подушке, мог остаться от любовника, гостя, родственника. Но это был волос не Эндрю Капры.
«Один человеческий волос, светло-русый, АО (изгиб), длина корневого ствола 5 сантиметров. Волос в стадии телогена. Отмечен Trichorrhexis invaginata. Происхождение неизвестно».
Trichorrhexis invaginata. «Бамбуковый» волос.
Там был Хирург.
Мур откинулся на спинку стула, ошеломленный своим открытием. Сегодня днем он читал отчеты экспертизы по Фокс, Ворхес, Торрегроссе и Корделл. Ни на одном месте преступления не был обнаружен волос с характерным признаком Trichorrhexis invaginata.
Но партнер Капры все время находился рядом. Он оставался невидимым, не обнаруживая себя ни спермой, ни ДНК. Единственным доказательством его присутствия на месте преступления был этот волосок и еще его голос, похороненный в памяти Кэтрин.
«Их братство родилось в самом первом убийстве. В Атланте».

Глава 20
У Питера Фалко руки были по локоть в крови. Он поднял взгляд, когда в операционную ворвалась Кэтрин. Как бы напряженно ни складывались их отношения в последнее время, как бы ни тяготило ее общение с ним, все это разом улетучилось. Сейчас они были профессионалами, сообща исполнявшими свой врачебный долг.
— Там еще один на подходе! — крикнул Питер. — Итого четверо. Последнего до сих пор вырезают из машины.
Из разреза хлынула кровь. Он схватил с лотка тампон и засунул его в открытую брюшную полость.
— Я помогу, — сказала Кэтрин и надорвала стерильную упаковку халата.
— Нет, с этим я справлюсь. Ты нужна Кимбаллу во второй операционной.
И словно в подтверждение его слов за окнами раздался вой сирены кареты скорой помощи.
— Этот будет твой, — произнес Фалко. — Дерзай.
Кэтрин выбежала к погрузочной платформе встречать носилки с пациентом. Там уже стояли доктор Кимбалл и две медсестры, ожидая, пока воющая машина припаркуется к платформе. Кимбалл еще не успел открыть дверь кареты, откуда уже слышались крики пострадавшего.
Это был молодой человек, руки и плечи которого были сплошь покрыты татуировкой. Он грязно ругался, пока его на носилках вывозили из машины. Кэтрин взглянула на пропитанную кровью простыню, накрывавшую нижнюю часть его туловища, и сразу поняла, почему он так кричит.
— Мы закачали в него тонну морфия на месте, — сообщил врач скорой помощи, пока они везли его во вторую операционную. — Но его, похоже, ничего не берет!
— Сколько? — спросила Кэтрин.
— Внутривенно сорок — сорок пять миллиграммов. Мы остановились, когда у него стало резко падать давление.
— Перекладываем по моей команде! — крикнула медсестра. — Раз, два, три!
— Иисус проклятый ХРИСТОС! БОЛЬНО ЖЕ! — во всю мощь заорал пострадавший.
— Я знаю, миленький. Я знаю, — залепетала медсестра.
— НИ ЧЕРТА ты не знаешь!
— Через минуту тебе станет легче. Как тебя зовут, сынок?
— Рик… О, Боже, моя нога…

— Рик… как дальше?
— Роланд!
— Есть на что-нибудь аллергия, Рик? — наклоняясь к пациенту, спросила сестра.
— Да что же это за КОЗЛЫ ЗДЕСЬ СОБРАЛИСЬ!
— Что с показаниями? — вмешалась в их диалог Кэтрин, натягивая перчатки.
— Давление сто два на шестьдесят. Пульс сто тридцать.
— Десять миллиграммов морфия внутривенно, срочно, — сказал Кимбалл.
— КОЗЕЛ! ДАЙ МНЕ СТО!
Пока медсестры суетились, подвешивая емкости с внутривенными растворами и забирая кровь на анализ, Кэтрин откинула окровавленную простыню, и у нее перехватило дыхание, когда она увидела резиновый жгут, наложенный врачами скорой помощи на конечность, в которой с трудом можно было распознать ногу.
— Дайте ему тридцать, — скомандовала она.
Нижняя часть правой ноги крепилась на тонких лоскутках кожи. Все остальное представляло собой кровавое месиво, а ступня вообще была развернута назад.
Она потрогала пальцы ноги и почувствовала, что они холодные; судя по всему, кровь сюда уже давно не поступала.
— Они сказали, что кровь хлестала из артерии, — пояснил врач «скорой». — Полицейский, первым прибывший на место происшествия, наложил жгут.
— Этот полицейский спас ему жизнь.
— Морфий введен!
Кэтрин направила лампу на рану.
— Похоже, повреждены и подколенный нерв, и артерия. Нога осталась без сосудов. — Она посмотрела на Кимбалла, и они оба поняли, что им предстоит.
— Везем его в операционную, — сказала Кэтрин. — Он достаточно стабилен, чтобы его можно было транспортировать. А здесь место освободится.
— Как раз вовремя, — заметил Кимбалл, поскольку к больнице приближалась еще одна воющая карета скорой помощи. Он повернулся, чтобы выйти встречать очередного пациента.
— Эй. Постой! — Парень схватил Кимбалла за руку. — Ты что, не доктор? Болит же, черт возьми! Скажи этим сукам, чтобы сделали что-нибудь!
Кимбалл искоса взглянул на Кэтрин. И сказал:

— Будь с ними повежливей, приятель. Эти суки здесь главные.
Ампутация всегда была тяжелым выбором для Кэтрин. Если бы ногу можно было спасти, она бы сделала все от нее зависящее. Но, когда спустя полчаса она встала за операционный стол со скальпелем в руке и еще раз посмотрела на остатки правой ноги пациента, выбор стал очевиден. Голень представляла собой сплошное месиво, а большая и малая берцовые кости были раскрошены. Судя по уцелевшей левой ноге, правая была когда-то мускулистой и правильно сформированной, к тому же с хорошим загаром. Ступня — как ни странно, практически не поврежденная, несмотря на ужасающий угол разворота, — сохранила следы от сандалий, а между пальцами остался песок. Ей не нравился этот пациент, его грубые ругательства и оскорбления, которыми он осыпал и ее, и медсестер, но, вонзая скальпель в его плоть, вырезая кожный лоскут и зачищая острые концы поврежденных берцовых костей, она испытывала жалость и грусть.
Операционная медсестра убрала со стола ампутированную ногу и обернула ее простыней. Нога, еще недавно ощущавшая тепло песка на пляже, должна была стать пеплом после кремации вместе с другими органами и конечностями, принесенными в жертву ради спасения жизни.
Операция вызвала у Кэтрин ощущение депрессии и опустошенности. Когда она, сняв с себя халат и перчатки, вышла наконец из операционной, меньше всего ей хотелось увидеть поджидавшую ее Джейн Риццоли.
Она подошла к умывальнику, чтобы смыть с рук запах талька и латекса.
— Уже полночь, детектив. Вы вообще когда-нибудь спите?
— Наверное, так же, как и вы, — усмехнулась Риццоли. — Мне нужно задать вам несколько вопросов.
— Я думала, вы больше не занимаетесь этим делом.
— Я никогда его не брошу. Кто бы там что ни говорил.
Кэтрин вытерла руки и повернулась к Риццоли.
— Вы мне не слишком симпатизируете, не так ли?
— Нравитесь вы мне или нет, это сейчас неважно.
— Может, я что-то не так сказала? Или сделала?
— Послушайте, вы здесь уже закончили на сегодня?
— Вы недолюбливаете меня из-за Мура, я угадала?
Риццоли заметно посуровела.

— Личная жизнь Мура меня не касается.
— Но вы ведь не одобряете его выбор.
— Он никогда не спрашивал моего мнения.
— Ваше мнение написано у вас на лице.
Риццоли посмотрела на нее с нескрываемой неприязнью.
— Когда-то я восхищалась Муром. Я думала, он настоящий. Полицейский, который никогда не переходит грань. А выходит, он ничуть не лучше других. Но я никак не могу поверить, что все это с ним произошло из-за женщины.
Кэтрин сняла с головы шапочку и бросила ее в корзину.
— Он понимает, что совершил ошибку, — сказала она и вышла из операционного отделения в коридор.
Риццоли последовала за ней.
— С каких это пор?
— С тех пор как уехал, не сказав ни слова. Я так думаю, что была для него просто временным отступлением от принципов.
— А может, это он был для вас отступлением от принципов?
Кэтрин стояла в коридоре, с трудом сдерживая слезы.
«Я не знаю. Я не знаю, что и думать».
— Вы, похоже, оказались в центре вселенной, доктор Корделл. К вам приковано все внимание. И Мура. И Хирурга.
Кэтрин гневно уставилась на Риццоли.
— Вы думаете, мне все это нужно? Я никогда не напрашивалась на роль жертвы!
— Но все равно так получается, верно? Существует какая-то странная связь между вами и Хирургом. Я поначалу не разглядела ее. Мне казалось, он убивал предыдущих жертв, воплощая свои больные фантазии. А теперь я уверена, что все это из-за вас. Он как кот, который убивает птичек и несет их к ногам хозяйки, чтобы продемонстрировать свой талант охотника. Те жертвы были дарами, которые должны были произвести впечатление на вас. Вот почему он убил Нину Пейтон не сразу, а только когда она оказалась в этой больнице под вашей опекой. Прежде всего он хотел, чтобы вы оценили его мастерство. Вы — его навязчивая идея. И я хочу знать, почему.
— Но на этот вопрос может ответить только он один.
— А у вас нет никаких соображений?
— Откуда? Я даже не знаю, кто он.

— Он был в вашем доме вместе с Эндрю Капрой. Если только под гипнозом вы сказали правду.
— В ту ночь я видела только Эндрю. И он единственный… — Она остановилась. — Может быть, не я его навязчивая идея, детектив. Вы об этом не думали? Может, это Эндрю?
Риццоли нахмурилась, озадаченная таким заявлением. Кэтрин вдруг поняла, что попала в точку. Центром вселенной для Хирурга была вовсе не она, а Эндрю Капра. Олицетворение божества, учитель, которому он подражал и которого, возможно, стремился превзойти. Он был для него братом по крови, а Кэтрин его уничтожила.
Она подняла взгляд на табло, где высветился вызов, адресованный ей:
«Доктор Корделл, в операционную. Доктор Корделл, в операционную».
«Господи, оставят меня когда-нибудь в покое?»
Она вызвала лифт.
— Доктор Корделл!
— Мне некогда отвечать на ваши вопросы. Меня ждут пациенты.
— Когда у вас будет время?
Двери лифта распахнулись, и Кэтрин зашла в кабину — усталый солдат, возвращающийся на передовую.
— Мое дежурство только начинается.

* * *
Я узнаю их по крови.
Я смотрю на ряды пробирок, как смотрят на конфеты в коробке, гадая, какая вкуснее. Наша кровь так же уникальна, как мы сами, а мой наметанный глаз распознает самые разнообразные оттенки красного — от ярко-пурпурного до темно-вишневого. Я знаю, что придает крови цвет — гемоглобин с разной степенью насыщения кислородом. Это всего лишь химия и не более того; правда, такая химия может вызвать шок, навести ужас. Никто не может остаться равнодушным к виду крови.
Хотя я и вижу ее каждый день, она не перестает возбуждать меня.
Я смотрю на пробирки жадным взором. Они собрались здесь со всего Бостона и его окрестностей, их присылают из врачебных кабинетов и клиник, доставляют из больницы, что находится за соседней дверью. У нас самая большая диагностическая лаборатория в городе. Где бы вы ни оказались в Бостоне, стоит вам только протянуть руку к игле процедурной сестры, знайте, что ваша кровь найдет дорогу сюда. Ко мне.
Я придвигаю к себе первый ряд пробирок. На каждой значится имя пациента, имя врача, дата. Рядом — стопка лабораторных предписаний. Я тянусь к ним, начинаю листать, изучая имена.
Дойдя до середины, я останавливаюсь. Передо мной предписание для пациентки Карен Соубел, двадцати пяти лет, которая проживает по адресу 7536 Клар-роуд в Бруклине. Белая, не замужем. Все это я узнаю из ее лабораторной формы, где, кстати, указаны и номер ее полиса социального страхования, и место работы, и страховая компания.
Врач запросил два анализа крови: на ВИЧ-инфекцию и сифилис.
В графе диагноза значится: «Сексуальное насилие».
В ряду пробирок я нахожу ту, что содержит кровь Карен Соубел. Она густая и темно-красная, словно кровь раненого животного. Я держу ее в руках и ощущаю тепло; я вижу ее, чувствую эту женщину по имени Карен. Растоптанную и перепуганную. Ожидающую своего часа.
Вдруг я слышу голос и с изумлением поднимаю голову.
В лабораторию только что зашла Кэтрин Корделл.
Она стоит так близко, что я могу протянуть руку и дотронуться до нее. Я удивлен ее появлением здесь, тем более в такой час — между темнотой и рассветом. Редко кто из врачей заходит в наш полуподвальный мир, и ее появление повергает меня в состояние крайнего возбуждения. Увидеть ее здесь — все равно что увидеть Персефону в подземном царстве Аида.
Мне интересно, что привело ее сюда. Но вот я вижу в ее руке несколько пробирок с золотистой жидкостью, которые она протягивает лаборанту за соседним столом со словами: «Плевральное излияние» — и понимаю, почему она снизошла до нас. Как и многие врачи она не доверяет особо ценные образцы курьерам и лично относит пробирки в здание лаборатории «Интерпат», соединенное туннелем с клиникой «Пилгрим».
Я вижу, как она уходит. Она идет мимо моего стола. Плечи ее поникли, и она еле плетется, словно пробирается сквозь топь. Усталость и флуоресцирующий свет придают ее коже нездоровую бледность. Она исчезает за дверью, так и не узнав, что все это время я наблюдал за ней.
Я снова смотрю на пробирку с кровью Карен Соубел, которую все еще держу в руках, и замечаю, что она стала унылой и безжизненной. Добыча, недостойная охотника. Тем более в сравнении с той, что только что прошла мимо.

Я до сих пор ощущаю запах Кэтрин.
Я захожу в компьютер и набираю имя врача: «К. Корделл». На экране появляется список всех лабораторных анализов, которые она заказала в течение последних суток. Я вижу, что она находится в больнице с десяти вечера. Сейчас половина шестого утра, пятница. Ей предстоит работать еще целый день.
А мой рабочий день близится к концу.
Когда я выхожу из здания, на часах уже семь утра, и солнце брызжет мне в глаза. С утра уже жарко. Я иду к подземному паркингу, спускаюсь на лифте на пятый уровень и бреду вдоль рядов машин к месту номер 541, где стоит ее автомобиль. Это лимонно-желтый «Мерседес», модель нынешнего года. Она содержит его в идеальной чистоте.
Я достаю из кармана брелок с ключами, который храню вот уже две недели, и вставляю один из ключей в замок багажника.
Крышка багажника открывается.
Я заглядываю внутрь и замечаю рычаг открывания изнутри — великолепная мера предосторожности для маленьких детей, которые могут случайно залезть в багажник.
По пандусу ползет чья-то машина. Я быстро закрываю багажник «Мерседеса» и ухожу.
Десять кровавых лет шла Троянская война. Девственная кровь Ифигении, пролившаяся на алтарь в Авлиде, помогла греческим судам выйти в море и двинуться на Трою, но их ожидала нескорая победа, ибо боги на Олимпе разделились. На стороне Трои оказались Афродита и Арес, Аполлон и Артемида. На стороне греков стояли Гера, Афина и Посейдон. Победа улыбалась то одной стороне, то другой, как меняет свое направление ветер. Герои убивали героев, погибали сами, и, как говорит поэт Вергилий, земля была залита потоками крови.
В конце концов не сила, а хитрость поставила Трою на колени. На рассвете последнего дня осады ее воины пробудились от вида огромного деревянного коня, оказавшегося у ворот города.
Когда я думаю о Троянском коне, меня всегда поражает тупость троянских воинов. Неужели, вкатывая этого бегемота в город, они не могли додуматься до того, что там прячется вражеское войско? Зачем вообще они затащили его за ворота? Зачем всю ночь пировали, преждевременно празднуя победу? Мне нравится думать, что я бы никогда не допустил подобной глупости.
Возможно, это неприступные стены Трои ввергли их в состояние самоуспокоенности. Раз ворота закрыты, а баррикады надежны, как может прорваться враг? Он стоит там, за стенами.
И никому не приходит в голову, что враг, возможно, уже внутри. Совсем рядом.
Я размышляю о деревянном коне, размешивая сахар и сливки в кофе.
Потом берусь за телефон.
— Отделение хирургии, Хелен, — отвечает секретарь.
— Могу я сегодня днем прийти на прием к доктору Корделл? — спрашиваю я.
— У вас экстренный случай?
— Не совсем. У меня какая-то мягкая шишка на спине. Она не болит, но я бы хотел, чтобы врач посмотрела.
— Я могу записать вас на прием через две недели.
— А сегодня днем никак нельзя? Я могу прийти в самом конце приема.
— Мне очень жаль, господин… как ваше имя?

— Трой.
— Господин Трой, у доктора Корделл все расписано до пяти вечера, а потом она сразу поедет домой. Через две недели — это все, что я могу вам предложить.
— Что ж, не беспокойтесь. Я обращусь к другому врачу.
Я повесил трубку. Теперь я знаю, что вскоре после пяти она выйдет из больницы. Она будет усталой и наверняка поедет прямо домой.
Сейчас девять утра. Для меня сегодня день ожидания, предвкушения.
Десять кровавых лет греки осаждали Трою. Десять лет они упорствовали, бросались на стены врага, и удача то улыбалась им, то отворачивалась по воле богов.
Я ждал всего два года, чтобы получить свой приз.
Достаточно долгий срок.

Глава 21
Секретарь по работе со студентами медицинского факультета университета Эмори внешне была вылитая Дорис Дей — яркая блондинка, с возрастом превратившаяся в знойную южную матрону. В кабинете Уинни Блисс рядом со шкафчиком для студенческой почты уютно расположились и кофейник, и хрустальная вазочка с домашним печеньем — Мур вполне мог себе представить, как измученный учебой студент-медик приходит сюда за утешением. Уинни проработала на этой должности двадцать лет и, поскольку своих детей у нее не было, отдавала всю свою нерастраченную материнскую любовь студентам, которые каждый день являлись в ее кабинет за почтой. Она кормила их печеньем, помогала подыскать комнату, давала советы в делах сердечных и утешала в случае провала на экзаменах. И каждый год в день выпуска она проливала слезы по ста десяти деткам, покидавшим ее навсегда. Все это она рассказывала Муру своим бархатным южным голосом, угощая печеньем и кофе, и он охотно ей верил. Уинни Блисс была на редкость мягкой и заботливой.
— Я поначалу не поверила, когда мне позвонили из полиции Саванны два года назад, — сообщила она, грациозно опустившись в кресло. — Я сказала им, что это, должно быть, ошибка. Я видела Эндрю каждый день, он приходил сюда, ко мне, за почтой, и это был самый что ни на есть приятный молодой человек. Вежливый, никогда от него слова грубого не услышишь. Знаете, детектив, я привыкла смотреть людям в глаза, просто чтобы дать понять, что я их вижу. В глазах Эндрю я видела хорошего мальчика.
«Лишнее свидетельство того, как легко нас обмануть», — подумал Мур.
— За те четыре года, что Капра учился здесь, вы не припоминаете, были ли у него близкие друзья? — спросил Мур.
— Вы имеете в виду возлюбленных?
— Меня больше интересуют его друзья-мужчины. Я говорил с его прежней домохозяйкой здесь, в Атланте. Она сказала, что к нему иногда заходил молодой человек. Она думала, что он тоже студент-медик.
Встав из-за стола, Уинни подошла к шкафу с документами и достала оттуда компьютерную распечатку.
— Вот список курса, на котором учился Эндрю. Всего сто десять студентов, из них половина — мужчины.
— У него были близкие друзья среди них?
Она бегло просмотрела три страницы списка и покачала головой.
— Мне очень жаль. Я просто не могу вспомнить никого, с кем он был особенно близок.
— Вы хотите сказать, что у него вообще не было друзей?
— Нет, я просто не знаю никого из его друзей.
— Могу я посмотреть список?

Она протянула ему распечатку. Мур просмотрел первую страницу, но, кроме имени Капры, ни одно из имен ему не было знакомо.
— А вы знаете, где сейчас живут все эти студенты?
— Да. Я обновляю их почтовые адреса для рассылки бюллетеня выпускника.
— Кто-нибудь из них проживает в Бостоне или его окрестностях?
— Дайте-ка мне проверить. — Она повернулась к компьютеру, и ее пальчики с розовым маникюром весело забегали по клавиатуре. Наивная Уинни Блисс казалась женщиной из другой эпохи, и ему было странно видеть, как она ловко работает с компьютерными файлами. — Вот, есть в Ньютоне, Массачусетс. Это недалеко от Бостона?
— Да. — Мур придвинулся ближе к монитору, чувствуя нарастающее волнение. — Как его зовут?
— Это не он, а она. Латиша Грин. Чудесная девочка. Она всегда приносила мне огромные пакеты с печеньем. Конечно, это было нечестно с ее стороны, поскольку она знала, что я блюду фигуру, но мне кажется, ей просто нравилось кормить людей. Такая уж натура.
— Она была замужем? Был ли у нее бойфренд?
— О, у нее потрясающий муж! Я таких великанов больше никогда не встречала! Ростом под два метра и с такой красивой черной кожей.
— Черной… — повторил он.
— Да. Такая, знаете, шелковистая…
Мур вздохнул и вновь обратился к списку.
— И вам неизвестен больше никто из однокурсников Капры, кто жил бы поблизости от Бостона?
— Нет, если смотреть по моему списку. — Уинни повернулась к нему. — О, похоже, вы разочарованы. — Она произнесла это с такой печалью в голосе, как будто лично была виновата в его неудаче.
— Мне сегодня выпадают одни нули, — признался он.
— Съешьте конфетку.
— Нет, спасибо.
— Тоже блюдете фигуру? — Она лукаво посмотрела на него.

— Я не сладкоежка.
— Тогда вы точно не южанин, детектив.
Он не мог удержаться от смеха. Уинни Блисс с ее широко распахнутыми глазами и мягким голосом просто очаровала его, как наверняка очаровывала всех студентов — и юношей, и девушек, — которые заходили к ней в кабинет. Его взгляд скользнул по стене за ее столом, на которой были развешаны групповые фотографии выпускников.
— Это студенты медицинского факультета?
Она обернулась и посмотрела на стену.
— Я вменяю в обязанность своему мужу делать фотографии выпускников. Это непросто, собрать их вместе. Как любит говорить мой муж, студенты — как кошки, которые гуляют сами по себе. Но мне хочется иметь такие фотографии, и я заставляю их всех собираться. Разве они не милые?
— А где курс Эндрю?
— Я покажу вам альбом. Там и имена указаны. — Уинни встала и подошла к книжному шкафу со стеклянными дверцами. С благоговением она взяла с полки тонкую папку и провела ладонью по обложке, словно смахивая пыль. — Это выпускной курс Эндрю. Здесь фотографии его сокурсников, и здесь же вы найдете названия клиник, где они проходили интернатуру. — Она на мгновение заколебалась, потом протянула ему альбом. — Это мой единственный экземпляр. Поэтому не могли бы вы посмотреть его здесь, не вынося отсюда?
— Я устроюсь вон в том углу, чтобы вам не мешать. И все время буду в поле вашего зрения. Договорились?
— О, я вовсе не потому, что не доверяю вам!
— А зря, — произнес он и подмигнул ей. Она зарделась словно школьница.

Он устроился с альбомом в углу в зоне отдыха, возле кофейника и вазы с печеньем. Плюхнувшись в потертое кресло, Мур раскрыл памятный выпускной альбом медицинского факультета Эмори. Пробил полдень, и вереница студентов-первокурсников в белых халатах потянулась в кабинет проверить поступившую почту. Когда же из этих детей вырастают доктора? Он вряд ли доверил бы свое стареющее тело этим юнцам. Он замечал их любопытные взгляды, слышал шепот Уинни Блисс: «Это детектив по расследованию убийств, из Бостона. Да-да, этот неприметный господин в углу».
Мур плотнее вжался в кресло и сосредоточился на фотографиях. Рядом с каждой значились фамилия студента, его родной город и название интернатуры, куда он был приглашен. Дойдя до фотографии Капры, он замер. Капра смотрел прямо в объектив — улыбающийся молодой человек с честным и открытым взглядом. Это и повергало Мура в дрожь: хищники бродили среди добычи, не вызывая подозрений.
Рядом с фотографией Капры значилось название программы его стажировки. Хирургия, медицинский центр «Риверлэнд», Саванна, Джорджия.
Ему стало интересно, кто из его однокурсников был направлен на работу в Саванну, кто еще проживал в этом городе в то время, когда Капра вел охоту на женщин. Он пролистал страницы альбома, вглядываясь в названия клиник, и обнаружил, что еще трое студентов-медиков стажировались в пригородах Саванны. Двое из них были женщины, третий — мужчина-азиат.
Еще один тупик.
Опустошенный, он откинулся на спинку кресла. Альбом раскрылся у него на коленях, и он увидел фотографию декана медицинского факультета, улыбающегося в объектив. Под снимком было напечатано его напутствие выпускникам: «Исцелить мир».
«Сегодня 108 замечательных молодых людей дают священную клятву, завершая свое долгое и трудное путешествие в мир знаний… Этой клятве врач, целитель остается верным всю свою жизнь…»
Мур выпрямился в кресле и начал снова перечитывать послание декана.
«Сегодня 108 замечательных молодых людей…»
Он поднялся и подошел к столу Уинни.
— Госпожа Блисс!
— Да, детектив? — тут же откликнулась она.

— Вы сказали, что на первом курсе Эндрю было сто десять студентов.
— Мы принимаем каждый год по сто десять человек.
— А вот декан в своей речи упоминает только о ста восьми выпускниках. Что случилось с остальными двумя?
Уинни печально покачала головой.
— Я до сих пор не могу забыть, что случилось с той бедной девочкой.
— Что за девочка?
— Лора Хатчинсон. Она работала в клинике на Гаити. Это один из наших факультативных курсов. Я слышала, что дороги там, мягко говоря, ужасные. Так вот, грузовик вылетел в кювет и перевернулся.
— Выходит, это был несчастный случай…
— Она сидела на заднем сиденье. Ее не могли эвакуировать в течение десяти часов.
— А еще один студент? — спросил Мур. — Был еще один, который не дошел до последнего курса.
Уинни опустила глаза, и он догадался, что ей не очень-то хочется говорить на эту тему.
— Госпожа Блисс!
— Такое бывает довольно часто, — неохотно проговорила она. — Студент вылетает из института. Мы пытаемся помочь ему наверстать программу, но, понимаете, некоторые на самом деле плохо усваивают материал.
— Так этот студент… как его имя?
— Уоррен Хойт.
— Он бросил учебу?
— Да, можно и так сказать.

— У него были какие-то проблемы?
— Ну… — Она огляделась по сторонам, словно пытаясь найти того, кто мог бы прийти ей на помощь, но рядом никого не было. — Наверное, вам лучше поговорить с одним из его преподавателей, доктором Каном. Он сможет ответить на все ваши вопросы.
— А вы не можете?
— Здесь скорее… личные мотивы. Доктор Кан вам все расскажет.
Мур взглянул на часы. Он рассчитывал сегодня вечером вылететь обратно в Саванну, но, видимо, предстояло задержаться.
— Где можно найти доктора Кана? — спросил он.
— В анатомичке.
Еще из коридора он уловил запах формалина. Мур остановился перед дверью с табличкой АНАТОМИЧЕСКАЯ ЛАБОРАТОРИЯ, собираясь с духом. Хотя ему и казалось, что он готов к предстоящему испытанию, зайдя в лабораторию, Мур опешил от увиденного. Все пространство занимали двадцать восемь столов, расставленных в четыре ряда. На столах лежали трупы в разных стадиях разложения. В отличие от трупов, которые Мур привык видеть в лаборатории судебно-медицинской патологии, эти выглядели искусственными. Кожа была натянута словно винил, забальзамированные сосуды окрашены в ярко-голубой или красный цвет. Сегодня студенты занимались головой, отделяя лицевые мышцы. С каждым трупом работало четверо студентов, и в лаборатории стоял гул голосов, зачитывающих вслух тексты из учебников, задающих вопросы, предлагающих советы. Если бы не отвратительные экспонаты на столах, студентов вполне можно было бы принять за заводских рабочих, колдующих над механическими узлами.
Молоденькая девушка с любопытством взглянула на Мура — незнакомца в строгом костюме, который забрел в святая святых.
— Вы кого-нибудь ищете? — спросила она, нависая со скальпелем над щекой трупа.
— Доктора Кана.
— Он в другом конце комнаты. Видите того крупного мужчину с белой бородой?

— Да, вижу, спасибо. — Он двинулся между рядов, невольно заглядываясь на каждый труп, мимо которого проходил. На женщину с костлявыми конечностями. На чернокожего мужчину с обнаженными крупными мышцами бедра. В конце зала группа студентов внимательно слушала верзилу а-ля Санта-Клаус, который демонстрировал ткани лицевого нерва.
— Доктор Кан? — произнес Мур.
Мужчина оторвал взгляд от трупа, и от Санта-Клауса не осталось и следа. У профессора были темные глубокие глаза без тени юмора.
— Да?
— Я — детектив Мур. Меня направила к вам госпожа Блисс.
Кан выпрямился, и неожиданно Мур оказался перед человеком-горой. В его огромной руке скальпель казался неуместной хрупкой вещицей. Он отложил инструмент и сорвал с рук перчатки. Когда он отвернулся к умывальнику, Мур увидел, что белые волосы Кана схвачены в конский хвост.
— Ну, и зачем я вам понадобился? — спросил Кан, протянув руку за бумажным полотенцем.
— У меня есть несколько вопросов, касающихся одного студента-первокурсника, который учился у вас семь лет назад, Уоррена Хойта.
Хотя Кан стоял к нему спиной, Мур видел, как застыла над раковиной массивная рука профессора. Наконец Кан оторвал полотенце и молча вытер руки.
— Вы его помните? — спросил Мур.
— Да.
— Хорошо помните?
— Он был запоминающимся студентом.
— Не хотите рассказать поподробнее?
— Не так чтобы очень. — Кан скомкал бумажное полотенце и швырнул в мусорную корзину.
— Речь идет об уголовном расследовании, доктор Кан.
Несколько студентов уставились на них во все глаза. Слово «уголовное» явно привлекло их внимание.
— Пройдемте в мой кабинет, — сказал профессор.

Мур последовал за ним в соседнюю комнату. Сквозь стеклянную перегородку хорошо просматривалась лаборатория с ее двадцатью восемью столами. Целая деревня трупов.
Кан закрыл дверь и повернулся к нему.
— Почему вас интересует Хойт? Он что-то натворил?
— Ничего, насколько нам известно. Мне просто нужно знать о его взаимоотношениях с Эндрю Капрой.
— Эндрю Капра? — фыркнул Кан. — Наш самый знаменитый выпускник. Теперь медицинские институты будут особенно популярны. Как же, учат психопатов правильно кромсать тела.
— Вы считали Капру сумасшедшим?
— Я не уверен в том, что существует психиатрический диагноз для таких людей, как Капра.
— Хорошо, спрошу иначе: какое у вас о нем было мнение?
— Я не замечал никаких отклонений. Эндрю казался мне совершенно нормальным.
Такое описание каждый раз повергало Мура в состояние особой тревоги.
— А Уоррен Хойт?
— Почему вы спрашиваете про Уоррена?
— Мне нужно знать, были ли они с Капрой друзьями.
Кан задумался.
— Не знаю. Я не могу сказать, что делается за стенами этой лаборатории. Меня интересует только то, что происходит здесь. Студенты пытаются впихнуть в свои и без того перегруженные мозги такой объем информации, что не всем удается справиться со стрессом.
— Именно это и произошло с Уорреном Хойтом? Поэтому он бросил учебу?
Кан повернулся к стеклянной перегородке и уставился на анатомическую лабораторию.
— Вы никогда не задумывались, откуда берутся трупы?
— Простите?

— Откуда они появляются в медицинских институтах? Как получается, что они оказываются на этих столах, со вспоротыми животами?
— Я полагаю, некоторые люди завещают свои тела медицинским школам.
— Совершенно верно. Каждый из этих трупов когда-то был человеком, принявшим в высшей степени благородное решение. Они завещали нам свои тела. Вместо того чтобы гнить в каком-нибудь гробу из палисандрового дерева, они решили посвятить свои останки полезному делу. На них учатся новые поколения целителей. Без настоящих трупов это было бы невозможно. Студентам необходимо видеть человеческое тело в трех измерениях, во всех вариациях. Им необходимо исследовать со скальпелем в руке ответвления сонной артерии, лицевые мышцы. Да, чему-то можно научиться и на компьютере, но это совсем не то, что самому надрезать кожу. Извлечь тончайший нерв. Для таких операций необходимо настоящее человеческое тело. Нужны люди, обладающие щедрой душой и благородством, готовые подарить самое дорогое, что у них есть, — свои тела. Я считаю, что люди, чьи трупы лежат на этих столах, уникальны. Я глубоко уважаю их и прививаю такое же отношение своим студентам. В этой комнате не хихикают и не отпускают скабрезные шутки. Ребята с благоговением и почтением относятся к мертвым телам. Когда анатомирование заканчивается, останки кремируются с соблюдением положенного ритуала. — Профессор обернулся и посмотрел на Мура. — Так заведено в моей лаборатории.
— А какое это имеет отношение к Уоррену Хойту? — спросил Мур.
— Самое прямое.
— Он поэтому ушел из института?
— Да. — Он снова отвернулся к окну.
Мур стоял, уставившись в широкую спину профессора, ожидая, пока тот найдет нужные слова.
— Препарирование трупа — длительный процесс, — продолжил Кан. — Не все студенты справляются с заданиями в срок, предусмотренный расписанием. Некоторым нужно дополнительное время, чтобы усвоить сложный материал по анатомии человека. Поэтому я разрешаю им приходить в лабораторию в любое время. У каждого из них есть ключ от этого здания, так что они могут работать здесь даже ночью. Некоторые так и делают.
— И Уоррен приходил?
Последовала пауза.

— Да.
Жуткое подозрение шевельнулось в голове Мура.
Кан подошел к шкафу с документами, выдвинул ящик и принялся рыться в ворохе бумаг.
— Это было воскресенье. Я уезжал на уик-энд из города и намеревался вернуться в тот же вечер, чтобы подготовить образец для занятий в понедельник. Знаете, эти дети такие неряхи. Некоторые кромсают трупы так, что работать с ними дальше невозможно. Поэтому я всегда готовлю один хороший экспонат, чтобы продемонстрировать им анатомию тех или иных органов. Мы как раз изучали репродуктивную систему человека, и студенты начали препарировать эти органы. Помню, было поздно, когда я приехал в кампус, наверное, за полночь. Я увидел свет в окнах лаборатории и подумал, что какой-то чересчур усердный студент решил обойти сокурсников. Я зашел в здание. Прошел по коридору. Открыл дверь.
— И там был Уоррен Хойт, — догадался Мур.
— Да. — Кан наконец нашел то, что искал в ящике. Он вытащил папку и повернулся к Муру. — Когда я увидел, чем он занимается, я… я был вне себя. Я схватил его за рубашку и швырнул прямо на умывальник. Я не церемонился, признаюсь, но я был настолько зол, что не мог сдерживаться. Мне до сих пор не по себе, когда подумаю об этом. — Он сделал глубокий вдох, но даже сейчас, спустя семь лет, ему было трудно успокоиться. — Закончив орать на него, я приволок его сюда, в этот кабинет. Усадил за стол и заставил написать заявление, что с восьми утра следующего дня он уходит из института. Я не стал требовать от него объяснений, но он должен был уйти, иначе я грозился написать докладную о том, чему стал свидетелем. Разумеется, он согласился. У него просто не было выбора. Да и не могу сказать, чтобы он очень расстроился. Вот это меня больше всего поражало в нем — ему все было нипочем. Он ко всему подходил спокойно и рационально. Таков был Уоррен. Очень рационалистичный. Никогда не переживал. Он был словно… — Кан сделал паузу. — …словно робот.
— А что вы увидели? Что он делал в лаборатории?
Кан протянул Муру папку.
— Здесь все написано. Я хранил эти записи на случай возможного судебного иска со стороны Уоррена. Знаете, сегодня студенты могут запросто подать на вас в суд за что угодно. Если бы когда-нибудь Уоррен попытался восстановиться в институте, я бы дал ход этим документам.
Мур взял папку. Она была подписана просто: «Уоррен Хойт». Внутри были три страницы машинописного текста.
— Группа Уоррена была прикреплена к трупу женщины, — сказал Кан. — Они начали препарирование малого таза, чтобы рассмотреть мочевой пузырь и матку. Органы не подлежали извлечению, их просто нужно было обнажить. В тот воскресный вечер Уоррен пришел в лабораторию, чтобы завершить работу. Но то, что должно было называться бережным препарированием, превратилось в зверское расчленение. Как будто, взяв в руки скальпель, он полностью потерял контроль над собой. Хойт не просто обнажил органы. Он варварски вырезал их из тела. Сначала он отрубил мочевой пузырь и положил его между ног трупа. Потом вырезал матку. Все это он проделал, даже не надевая перчаток, как будто хотел пощупать органы своими руками. В этот момент я и застал его. В одной руке он держал сочащийся орган, а другой рукой… — От отвращения у Кана сорвался голос.
То, что не смог произнести Кан, было напечатано на странице, которую как раз читал Мур. И он сам закончил фразу:
— Он мастурбировал.

Кан прошел к столу и сел в кресло.
— Вот почему я не мог допустить, чтобы он получил медицинское образование. Господи, какой же из него получился бы врач? Если он проделывал такое с трупом, что бы он сотворил с живым пациентом?
«Я знаю, что. Я видел его работу своими глазами».
Мур обратился к третьей странице досье Хойта и прочитал заключительный параграф.
«Господин Хойт согласен добровольно покинуть учебное заведение с 8:00 утра завтрашнего дня. Взамен я обещаю хранить конфиденциальность в том, что касается этого инцидента. В связи с повреждением трупа его партнеры по столу номер 19 будут подключены к другим группам для изучения этой стадии препарирования».
Партнеры по лаборатории.
Мур взглянул на Кана.
— Сколько студентов было в группе Хойта?
— У каждого стола работают по четыре студента.
— И кто были трое других?
Кан нахмурился.

— Я не помню. Это было семь лет назад.
— А вы не храните записи о лабораторных работах?
— Нет. — Он сделал паузу. — Но я помню одну девушку из его группы. — Профессор потянулся к компьютеру и вызвал списки своих студентов-первокурсников по годам. На экране появились имена сокурсников Уоррена Хойта. Кану хватило мгновения, чтобы пробежать их глазами, после чего он произнес: — Вот она. Эмили Джонстоун. Я помню ее.
— И чем она вам так запомнилась? — поинтересовался Мур.
— Ну, во-первых, она была просто прелесть. Милашка вроде Мег Райан. Во-вторых, после того как Уоррен был отчислен из института, она пришла ко мне узнать, почему он ушел. Мне не хотелось называть ей причину. Тогда она сама спросила, не связано ли это с женщинами. Похоже, Уоррен не давал Эмили проходу, и она его здорово побаивалась. Нечего и говорить, что она испытала облегчение после его ухода.
— Как вы думаете, она может помнить остальных двух коллег по группе?
— Не исключено. — Кан снял телефонную трубку и позвонил в секретариат. — Привет, Уинни. У тебя случайно нет контактного телефона Эмили Джонстоун? — Он взял ручку, записал номер и повесил трубку. — Она работает в частной клинике в Хьюстоне, — сказал он, набирая новый номер. — У них там сейчас одиннадцать, значит, она должна быть на месте… Алло, Эмили? Это голос из твоего прошлого. Доктор Кан из Эмори… Верно, анатомичка. Какая древность, не правда ли?
Мур подался вперед, с волнением вслушиваясь в каждое слово. Когда Кан наконец повесил трубку и взглянул на него, Мур прочитал ответ по его глазам.
— Она действительно помнит двух других партнеров по анатомичке, — сказал Кан. — Одна из них была женщина по имени Барб Липпман. А другой…
— Капра?
Кан кивнул.
— Четвертым в группе был Эндрю Капра.

Глава 22
Кэтрин остановилась в дверях кабинета Питера. Он сидел за столом, заполняя медицинскую карту, и не догадывался о том, что она наблюдает за ним. За все время их знакомства ей как-то не довелось увидеть его за работой в кабинете, и сейчас зрелище вызвало у нее легкую улыбку. Питер трудился с завидным усердием и являл собой пример исключительной преданности делу, разве что одна легкомысленная деталь портила картину: бумажный самолетик, валявшийся на полу. Питер был неотделим от своих летательных аппаратов.
Кэтрин постучала в косяк двери. Он поднял взгляд поверх очков, удивленный ее появлением.
— Можно к тебе? — спросила она.
— Конечно. Заходи.
Она села напротив. Питер молчал, терпеливо выжидая, когда она заговорит. Ей показалось, что он готов ждать хоть целую вечность.
— Все так осложнилось… между нами, — начала она. Он кивнул. — Я знаю, что тебе это неприятно так же, как и мне. И меня это очень беспокоит. Потому что ты всегда мне нравился, Питер. Может, это было незаметно, но это так. — Она набрала в грудь воздуха, отчаянно подыскивая подходящие слова. — Проблемы, возникшие между нами, никак не связаны с тобой. Это все только из-за меня. В моей жизни сейчас много чего происходит. Мне трудно объяснить.
— Ты и не обязана ничего объяснять.
— Да, но просто я вижу, что наши отношения разваливаются. Не только наше партнерство, но и дружба. Странно, что я никогда не задумывалась о нашей дружбе. Я и не понимала, как много она значит для меня, пока не почувствовала, что она ускользает. — Кэтрин поднялась, чтобы уйти. — Как бы то ни было, мне очень жаль. Вот, собственно, все что я хотела сказать. — Она направилась к двери.
— Кэтрин, — тихо окликнул он. — Я знаю про Саванну.
Она обернулась. Он смотрел на нее прямым взглядом.
— Мне рассказал детектив Кроу, — произнес он.
— Когда?
— На днях, когда мы с ним беседовали во время перерыва. Он думал, что я в курсе.

— Ты мне ничего не говорил.
— Я считал, что мне не стоит первому поднимать этот вопрос, и надеялся, что ты сама заговоришь. Я понимал, что тебе понадобится время, и был готов ждать сколько угодно.
Она резко выдохнула.
— Ну, что ж. Теперь ты знаешь обо мне все самое плохое.
— Нет, Кэтрин. — Он встал из-за стола. — Я знаю лучшее! Я знаю, какая ты сильная, смелая. Все это время я и не догадывался, с каким тяжким грузом ты живешь. Ты могла бы мне рассказать. Довериться мне.
— Я думала, что это изменит наши отношения к худшему.
— Разве это возможно?
— Я не хочу, чтобы ты жалел меня, — тихо проговорила она. — Мне никогда не хотелось ничьей жалости.
— Жалости за что? За то, что ты дала отпор? За то, что выжила, несмотря на всю безнадежность ситуации? Какого черта я бы стал жалеть тебя?
Кэтрин с трудом сдержала слезы.
— Ну, не ты, так другие.
— Они просто тебя не знают. Не знают так, как знаю я.
Питер обогнул стол, словно уничтожая последнюю преграду между ними.
— Ты помнишь день нашей первой встречи?
— Когда я пришла на собеседование.
— И что ты помнишь про тот день?
Она недоуменно покачала головой.
— Мы говорили о медицинской практике. О том, чем я буду заниматься.
— В общем, тебе запомнилась лишь деловая часть.
— Ну, в общем, да.

— Забавно, — усмехнулся он. — Я думаю об этом дне совсем по-другому. Я не помню, какие вопросы я тебе задавал, о чем спрашивала ты. Помню только мгновение, когда я оторвал взгляд от стола и увидел, как ты заходишь в этот кабинет. Я был поражен. На ум не приходило ничего толкового — лишь какие-то глупости и банальности. Мне не хотелось выглядеть таким в твоих глазах. Я подумал: вот женщина, у которой есть все. Она умна, красива. И она стоит передо мной.
— О Боже, как же ты ошибался. Ничего во мне такого особенного не было. — Кэтрин сморгнула слезы. — Никогда не было. Я держусь только за счет силы воли…
Ни слова не говоря, он обнял ее. Все это произошло так естественно и легко, что никто из них не испытал неловкости. Питер просто держал ее в своих объятиях, ничего не требуя взамен. Друг утешал друга.
— Скажи мне, чем я могу помочь, — произнес он. — Я сделаю все, что ты скажешь.
Она вздохнула.
— Я так устала, Питер. Ты не мог бы просто проводить меня до машины?
— И это все?
— Сейчас мне нужно только это. Мне необходимо, чтобы рядом был человек, которому я доверяю.
Он отступил на шаг и улыбнулся ей.
— Тогда я именно тот, кто тебе нужен.

Пятый этаж подземного гаража больницы был безлюден, и эхо их шагов, отражавшееся от бетонного пола, напоминало шорох блуждающих привидений. Будь Кэтрин одна, она бы без конца озиралась по сторонам. Но Питер шел рядом, и она не испытывала страха. Он подвел ее к «Мерседесу». Постоял, ожидая, пока она сядет за руль. Потом захлопнул дверцу машины и жестом указал на замок.
Кивнув, Кэтрин нажала на кнопку и услышала уютный щелчок, подтвердивший, что двери надежно заперты.
— Я позвоню тебе потом, — сказал Питер.
Отъезжая, она увидела в зеркале заднего вида, как он махнул ей рукой. Когда она завернула за угол, Питер исчез из виду.
На обратном пути в Бэк-Бэй она поймала себя на том, что улыбается.
«Некоторым мужчинам можно доверять», — говорил ей Мур.
«Да, но каким? Я таких не встречала».
«Этого не узнаешь, пока не столкнешься с проблемами. Настоящий мужчина всегда окажется рядом в трудную минуту».
Друг или любовник, Питер был одним из таких мужчин.
Притормозив на Коммонуэлт-авеню, Кэтрин свернула на аллею, ведущую к дому, и нажала кнопку на пульте управления воротами подземного гаража. Ворота поползли вверх, и она въехала в гараж. Посмотрела в зеркало заднего вида, убедившись, что ворота закрылись, и только после этого свернула к своему месту. Осторожность была ее второй натурой, и этот ритуал она никогда не забывала исполнить. Прежде чем войти в лифт, она осмотрела кабину. Перед выходом из лифта оглядела коридор. Войдя в квартиру, тут же закрыла все замки. Ее крепость, как всегда, была надежна защищена. Только после этого она позволила себе перевести дух.
Стоя у окна, она потягивала ледяной чай и наслаждалась прохладой своей квартиры, глядя на вспотевшие лбы горожан, снующих по улице. За последние трое суток ей удалось поспать всего три часа. «Я заслужила это мгновение комфорта, — думала она, приложив ледяную стенку стакана к щеке. — Я заслужила ранний отход ко сну и уик-энд полного безделья». Она решила не думать больше о Муре. Хватит с нее боли.
Кэтрин уже допивала чай, когда раздался зуммер пейджера. Срочный вызов из больницы был сейчас как нельзя более некстати. Когда она перезвонила оператору клиники, в ее голосе угадывалось раздражение.
— Это доктор Корделл. Я знаю, вы только что звонили мне на пейджер, но у меня сегодня нет ночного дежурства. Хочу сказать, что я сейчас же отключаю пейджер.
— Извините за беспокойство, доктор Корделл, но был звонок от сына Германа Гвадовски. Он настаивает на встрече с вами сегодня.
— Это невозможно. Я уже дома.
— Да, я сказал ему, что вы уехали на весь уик-энд. Но он говорит, что сегодня его последний день в городе. И он хочет встретиться с вами, прежде чем отправится к адвокату.
«К адвокату?»

Кэтрин устало опустилась на стул. Господи, у нее совершенно не было сил заниматься этим делом. Только не сейчас. Только не в таком состоянии, когда от усталости голова совершенно не соображает.
— Доктор Корделл!
— Господин Гвадовски сказал, в котором часу он хочет встретиться?
— Он сказал, что будет ждать в кафетерии больницы до шести.
— Спасибо. — Кэтрин повесила трубку и тупо уставилась на сверкающий кухонный кафель. Как тщательно следила она за его чистотой! Но, как бы ни усердствовала она в наведении порядка в своей жизни, она не могла предугадать появление в ней таких вот иванов гвадовски.
Она схватила сумочку и ключи от машины и вновь покинула свою тихую гавань.
В лифте Кэтрин посмотрела на часы и заволновалась, увидев, что уже без четверти шесть. Она явно не успевала на встречу, Гвадовски чего доброго решит, что она его игнорирует.
Сев за руль своего «Мерседеса», она в первую очередь схватила трубку автомобильного телефона и связалась с оператором клиники «Пилгрим».
— Это снова доктор Корделл. Мне нужно срочно соединиться с господином Гвадовски, сказать ему, что я опаздываю. Вы не знаете, откуда он звонил?
— Минутку, сейчас проверю… Нет, он звонил не из больницы.
— Тогда, может, с мобильного?
Последовала пауза.
— Странно.
— Что такое?
— Он звонил с того же номера, что и вы сейчас.
Кэтрин оцепенела, страх сковал ее холодом.
«Моя машина. Звонок был сделан из моей машины».
— Доктор Корделл!
И тогда она увидела его, поднимающегося словно кобра, в зеркале заднего вида. Она глотнула воздуха, чтобы закричать, и горло ее перехватило от удушливого запаха хлороформа.
Трубка выпала у нее из рук.

* * *
Джерри Слипер ожидал его на выходе из здания аэропорта. Мур закинул свою ручную кладь на заднее сиденье, сел в машину и громко хлопнул дверцей.
— Вы нашли ее? — первым делом спросил Мур.
— Пока нет, — ответил Слипер, отъезжая от тротуара. — Ее «Мерседес» исчез, в квартире не обнаружено следов беспорядка. Что бы это ни было, все произошло очень быстро, в ее машине или рядом. Питер Фалко был последним, кто видел ее, примерно в пять-пятнадцать в гараже больницы. Примерно через полчаса оператор клиники позвонил Корделл на пейджер, а потом говорил с ней по телефону Корделл перезвонила ему уже из машины. Разговор внезапно оборвался. Оператор заявляет, что звонил сын Германа Гвадовски.
— Есть подтверждение?
— Иван Гвадовски уже в полдень был на борту самолета, летевшего в Калифорнию. Он не звонил.
Они и без слов знали, кто звонил оператору. Мур в волнении смотрел на габаритные фонари ехавших впереди машин, и ему казалось, будто это красные костры полыхают в ночи.
«Он держит ее с шести вечера. Что он успел натворить за эти четыре часа?»
— Я хочу видеть, где живет Уоррен Хойт, — сказал Мур.
— Мы как раз туда и едем. Нам известно, что он закончил свою смену в лаборатории «Интерпат» в семь утра. В десять утра он позвонил своему начальнику сказать, что у него семейные проблемы и он не выйдет на работу как минимум в течение недели. С тех пор его никто не видел. Ни дома, ни на работе.
— А что за семейные проблемы?
— У него нет семьи. Его единственная тетка умерла в феврале.
Габаритные огни слились в сплошное красное пятно. Мур заморгал и отвернулся, чтобы Слипер не заметил его слез.
Уоррен Хойт жил в Норт-энд, лабиринте узких улочек и домиков из красного кирпича, составлявших колорит старого Бостона. Этот район считался безопасным во многом благодаря неусыпному контролю со стороны итальянского населения, владевшего в этом округе бизнесом. И вот здесь, на улице, по которой прогуливались ничего не подозревавшие туристы и горожане, проживал настоящий монстр.
Квартира Хойта находилась на третьем этаже кирпичного дома. Несколько часов назад бригада криминалистов уже обшарила это место в поисках улик, и, когда Мур, войдя внутрь, увидел распахнутые шкафы и почти пустые полки, у него возникло ощущение, будто жилище уже покинула душа его хозяина. Он понял, что не найдет ничего, что подскажет ему, где искать Уоррена Хойта.
Из спальни вышел доктор Цукер.
— Здесь что-то не так, — сказал он, обращаясь к Муру.
— Хойт — тот, кого мы ищем? — перебил его Мур.
— Не знаю.
— Так что мы все-таки имеем? — Он перевел взгляд на Кроу, который стоял в дверях.
— Мы сделали слепок с подошвы обуви. Восемь с половиной, соответствует отпечаткам, найденным на месте убийства Ортис. Собрали несколько волосков с подушки — короткие, светло-русые. Тоже похожи. Кроме того, обнаружен длинный черный волос на полу ванной. Длиной до плеч.
Мур нахмурился.

— Здесь была женщина?
— Может, подружка.
— Или очередная жертва, — заметил Цукер. — О которой мы пока не знаем.
— Я беседовал с хозяйкой, она живет этажом ниже, — продолжил Кроу. — В последний раз она видела Хойта сегодня утром, когда он вернулся с работы. Она не знает, где он сейчас может находиться. Думаю, вы и сами догадываетесь, в каких красках она его расписала: «Прекрасный квартирант. Тихий мужчина, никогда не доставлял хлопот».
Мур взглянул на Цукера.
— Что вы имели в виду, когда говорили, что здесь что-то не так?
— Нет инструмента. Его машина припаркована возле дома, но там тоже ничего нет. — Цукер жестом указал на почти пустую гостиную. — Вид у этой квартиры какой-то нежилой. В холодильнике почти нет продуктов. В ванной — кусок мыла, зубная щетка и бритва. Как в отеле. Это место для ночлега, не более того. Непохоже, чтобы в этой квартире он заново переживал свои фантазии.
— И все-таки он живет здесь, — не согласился Кроу. — Его почта приходит на этот адрес. В шкафу висит его одежда.
— Но в этой квартире отсутствует самое главное, — многозначительно сказал Цукер. — Его трофеи. Их нигде нет.
Ощущение ужаса охватило Мура. Цукер был прав. Хирург вырезал у каждой жертвы анатомический трофей; он должен был их где-то хранить, чтобы любоваться своим мастерством. Возбуждаться в перерыве между охотами.
— У нас пока нет полной картины, — заявил Цукер и повернулся к Муру. — Мне нужно осмотреть место работы Уоррена Хойта. Его лабораторию.

Барри Фрост сел за компьютер и набрал на клавиатуре имя пациентки: «Нина Пейтон». На экране появились данные.
— Этот компьютер и есть его рабочее место, — сказал Фрост. — Здесь он находит своих жертв.
Мур уставился на экран монитора, не веря своим глазам. Вокруг гудели аппараты, звонили телефоны, сновали лаборанты с пробирками. И в этом стерильном мире нержавеющей стали и белых халатов, в мире, предназначенном для исцеления, Хирург тихонько охотился за добычей. С этого компьютера он мог вызвать имя любой женщины, чья кровь или биологическая жидкость подвергалась анализу в лаборатории «Интерпат».
— Это лучшая диагностическая лаборатория в городе, — пояснил Фрост. — Сдайте кровь в любой клинике Бостона или в частном кабинете врача, и с большой долей вероятности она окажется на исследовании именно здесь.
«Именно здесь, у Уоррена Хойта».
— У него был ее домашний адрес, — произнес Мур, бегло просматривая информацию по Нине Пейтон. — Место работы. Возраст, семейное положение…
— И диагноз, — подсказал Цукер, ткнув пальцем в два слова на экране: «сексуальное нападение». — Именно за этим Хирург и охотится. Это его заводит. Эмоционально травмированные женщины. Женщины с клеймом изнасилования.
Мур уловил нотки возбуждения в голосе Цукера. Эта игра явно занимала профессора, для него она была своеобразным состязанием умов. Наконец он получил возможность проследить тактику оппонента, оценить степень его гениальности.
— Вот здесь он все и планировал, — продолжал Цукер. — Держа в руках их кровь. Узнавая их самые постыдные тайны. — Он выпрямился и оглядел лабораторию, как будто видел ее впервые. — Вам никогда не приходило в голову, что лаборанту все про вас известно? — задал он вопрос. — Подставляя ему свою руку и позволяя всадить иголку в вену, вы открываетесь ему со всеми своими секретами. Ваша кровь все про вас расскажет. Умираете ли вы от лейкемии или СПИДа. Выкурили вы сигарету или выпили стакан вина в последние несколько часов. Принимаете ли вы прозак от депрессии или виагру от импотенции. Он держал в своих руках самую суть женщины. Он мог изучить ее кровь, прикоснуться к ней, почувствовать ее запах. А она об этом даже не догадывалась. Она и не знала, что часть ее тела находится в руках незнакомца.
— Жертвы не знали его, — подвел итог Мур. — Никогда не видели.
— Но Хирург знал их. Причем знал очень близко. — Взгляд Цукера светился лихорадочным блеском. — Хирург совершенно не похож ни на одного серийного убийцу, с которым мне приходилось сталкиваться. Он уникален. Он остается невидимым, поскольку выбирает добычу, не видя ее. — Он уставился на ряды пробирок на прилавке. — Эта лаборатория — поистине территория охоты. Вот как он находит их. По крови. По их душевной боли.

Когда Мур вышел из здания медицинского центра, ночной воздух впервые за последнее время показался ему прохладным. Значит, в Бостоне уже не так много женщин откроют на ночь окна, и добычи для охотника станет меньше.
«Но сегодня Хирург не выйдет на охоту. Сегодня он будет занят своей последней жертвой».
Мур резко остановился возле своей машины и какое-то время стоял, парализованный отчаянием. Может, в эту минуту Уоррен Хойт тянется к скальпелю. Вот сейчас…
Он расслышал приближающиеся шаги. Усилием воли Мур заставил себя обернуться, чтобы взглянуть на человека, остановившегося рядом в тени.
— Он забрал ее, да? — произнес Питер Фалко.
Мур кивнул.
— Боже, о Боже! — Фалко с тоской посмотрел в ночное небо. — Я проводил ее до машины. Она была рядом со мной, и я отпустил ее домой. Я позволил ей уехать…
— Мы делаем все возможное, чтобы найти ее. — Это была дежурная фраза. Даже произнося ее, Мур чувствовал пустоту своих слов. Так говорили полицейские, когда дело было плохо, когда почти не оставалось надежды на успех.
— Что именно вы делаете?
— Нам известна личность преступника.
— Но вы не знаете, куда он ее увез, — заметил Питер Фалко.
— Со временем мы это установим.
— Скажите, чем я могу помочь. Я все сделаю.
Мур старался говорить спокойно, чтобы скрыть собственный страх, предчувствие ужасного.
— Я знаю, вам тяжело стоять в стороне. Но предоставьте нам делать нашу работу.
— О да, вы же профессионалы! Так почему же вы допустили такое?
Муру нечего было ответить.
В волнении, Фалко подошел к нему и встал под фонарным столбом. Свет упал на его усталое, измученное беспокойством лицо.
— Я не знаю, что произошло между вами и Кэтрин, — сказал он. — Но я точно знаю, что она доверяла вам. Надеюсь, для вас это что-то да значит. Надеюсь, она для вас больше, чем просто очередная жертва, еще одно имя в списке пострадавших.
— Да, — подтвердил Мур.
Мужчины пристально смотрели друг на друга, и это было молчаливым признанием того, что они оба знали. И чувствовали.
— Вы даже не подозреваете, насколько она мне дорога, — сказал Мур.
И Фалко тихо произнес:
— Мне тоже.

Глава 23
— Какое-то время он подержит ее живой, — сказал доктор Цукер. — Так же, как когда-то целый день продержал Нину Пейтон. Сейчас он полностью контролирует ситуацию. И может полностью распоряжаться своим временем.
Риццоли содрогнулась, вдумавшись в его слова: «полностью распоряжаться своим временем». Она подумала и о том, сколько нервных окончаний имеется в человеческом теле и сколько боли оно может вытерпеть, прежде чем над ним сжалится Смерть. Она оглядела комнату для совещаний и обратила внимание на Мура, который сидел, обхватив голову руками. Он выглядел совершенно измученным. Время было за полночь, и лица всех собравшихся не отличались свежестью и оптимизмом. Риццоли выделялась из этого круга: она стояла, прислонившись к стене. Женщина-невидимка, которую никто не замечал, поскольку ей было позволено только слушать, но не участвовать в обсуждении. Обреченная на должность административного дежурного, лишенная личного оружия, она теперь была лишь сторонним наблюдателем в деле, которое знала гораздо лучше любого из присутствующих.
Взгляд Мура скользнул в ее сторону, но он смотрел, скорее, сквозь нее. Как будто не хотел видеть.
Доктор Цукер суммировал информацию, собранную по Уоррену Хойту — Хирургу.
— Он долго шел к этой главной цели, — говорил Цукер. — Теперь, когда он ее достиг, ему захочется максимально продлить удовольствие.
— Выходит, Корделл всегда была его мишенью? — спросил Фрост. — А на других жертвах он только практиковался?
— Нет, они тоже доставляли ему удовольствие. Они помогали снять сексуальное напряжение на пути к заветному призу. В любой охоте хищнику интереснее выслеживать самую трудную добычу. Корделл была женщиной, подобраться к которой не так-то просто. Она всегда была начеку, соблюдала все меры предосторожности. Ее дом был забаррикадирован сложными замками и сигнализацией. Она избегала близких отношений с кем-либо. Редко выходила из дома по вечерам, разве только на ночные дежурства в больнице. Она была для него самой трудной, но и самой соблазнительной добычей. Он сознательно усложнил себе задачу, поставив ее в известность о том, что на нее идет охота. Устрашение было составной частью его игры. Ему хотелось, чтобы она чувствовала, как все плотнее сжимается вокруг нее кольцо. Другие женщины были лишь отвлекающим маневром. Главной мишенью была Корделл.
— Не была, а есть, — резко поправил его Мур. — Она еще не умерла.
В комнате воцарилась гробовая тишина, все потупились, отвернувшись от Мура.
Цукер невозмутимо кивнул. Его ледяное спокойствие ничто не могло поколебать.
— Спасибо за поправку.

В разговор вмешался Маркетт.
— Вы читали его анкету? — спросил он.
— Да, — ответил Цукер. — Уоррен был единственным ребенком в семье. Судя по всему, обожаемым ребенком. Родился он в Хьюстоне. Отец был ученым-ракетостроителем, а это вам не шутки. Мать происходила из старинного рода нефтепромышленников. Оба они уже скончались. Так что Уоррен получил в наследство и ум, и деньги. В детстве за ним не числилось криминальных подвигов. Ни арестов, ни штрафов — ничего, что могло бы вызвать подозрения. Разве что единственный инцидент в мединституте, в анатомической лаборатории. Помимо этого я не нашел никаких тревожных симптомов, которые выдавали бы в нем хищника. В общем, нормальный парень. Вежливый и надежный.
— Среднестатистический, — тихо произнес Мур. — Обыкновенный.
Цукер кивнул.
— Да, мальчик, который ничем не выделялся, никому не доставлял хлопот. Это самый опасный вариант преступника, потому что здесь не просматриваются ни патология, ни психиатрический диагноз. Он очень похож на Теда Банди. Интеллигентный, организованный я внешне очень исполнительный. Но у него есть один психический сдвиг: он обожает истязать женщин. И, сталкиваясь с ним каждый день, вы никогда не подумаете, что за его улыбкой и добрым взглядом притаились мысли о том, с каким удовольствием он бы выпустил из вас кишки.
Содрогаясь от зловещего голоса Цукера, похожего на шипение, Риццоли оглядывала своих коллег.
«А ведь он прав. Я каждый день вижу Барри Фроста. Он кажется мне отличным парнем. Счастлив в браке. Всегда жизнерадостный. Но я не знаю, что у него на уме».
Фрост поймал на себе ее взгляд и покраснел.
— После инцидента в медицинском институте, — продолжил Цукер, — Хойт был вынужден бросить учебу. Он получил специальность лаборанта-медика и последовал за Эндрю Капрой в Саванну. Похоже, их дружба длилась несколько лет. Справки об авиаперелетах и выписки с кредитных карточек подтверждают, что они часто путешествовали вместе. В Грецию и Италию. В Мехико, где оба устроились волонтерами в сельскую клинику. Это был альянс двух охотников. Братья по крови, объединенные общими жестокими фантазиями.
— Кетгутная нить, — вставила Риццоли.
Цукер озадаченно взглянул на нее.
— Что?
— В странах «третьего мира» до сих пор пользуются кетгутом как шовным материалом. Вот откуда у него эти нити.
Маркетт одобрительно кивнул:
— Возможно, она права.

«Я абсолютно права», — ощетинившись, подумала Риццоли.
Цукер между тем продолжал говорить:
— Корделл убила Эндрю Капру и тем самым разрушила идеальную пару убийц. Она уничтожила самого близкого для Хойта человека. И поэтому стала его главной мишенью. Главной жертвой.
— Если Хойт находился в доме в ту ночь, когда был застрелен Капра, почему он не убил ее тогда? — спросил Маркетт.
— Я не знаю. Есть много неясностей в событиях той ночи в Саванне, пролить свет на которые может только сам Уоррен Хойт. Нам известно лишь, что он переехал в Бостон вскоре после того, как сюда приехала Кэтрин Корделл. И через год была убита Диана Стерлинг.
Наконец заговорил Мур. Не глядя на собравшихся, он вымученным голосом произнес:
— Как нам найти его?
— Вы можете держать под наблюдением его квартиру, но я не думаю, что он скоро там объявится. Это не его берлога. Не там он предается своим фантазиям. — Цукер откинулся на спинку кресла, уставившись в пустоту. Он как будто погрузился в мир Уоррена Хойта и его мысли. — Его настоящее убежище не связано с повседневной жизнью. Вполне возможно, оно находится довольно далеко от его квартиры, и туда он наведывается тайно. Не исключено, что он снимает это помещение под вымышленным именем.
— Снимая помещение, вы должны платить за него, — сказал Фрост. — Можно проследить за движением средств на его банковском счете.
Цукер кивнул.
— Вы узнаете, что это его берлога, потому что найдете там трофеи. Сувениры, которые он забирал у своих жертв. Возможно, он подготовил это помещение к тому, чтобы впоследствии притаскивать туда добычу. Своего рода камера пыток. Это место, где его никто не потревожит, не помешает завершить процедуру. Может быть, отдельно стоящее здание. Или квартира, оборудованная звуконепроницаемой защитой.
«Чтобы никто не услышал криков Корделл», — подумала Риццоли.
— В этом помещении он может быть самим собой, расслабиться. Он никогда не оставляет свою сперму на месте преступления, и это дает мне основание думать, что он способен задерживать эякуляцию до тех пор, пока не окажется в безопасном месте. В своей же берлоге он испытывает максимальное удовлетворение. Вероятно, он периодически наведывается туда, чтобы заново пережить наслаждение пытки. Это поддерживает его в промежутках между убийствами. — Цукер оглядел собравшихся. — Туда он и отвез Кэтрин Корделл.

* * *
Греки называли это dere, обозначая фронтальную часть шеи или горло, и это самая красивая, самая уязвимая часть женской анатомии. В горле пульсируют жизнь и дыхание, и под молочно-белой кожей Ифигении трепетали голубые вены, на которые был нацелен отцовский кинжал. Пока Ифигения лежала, распростертая на алтаре, успел ли Агамемнон полюбоваться изящным изгибом ее шеи? Или же он высматривал уязвимые точки, куда следовало нанести удар? Пусть и снедаемый тоской, неужели он не почувствовал в то мгновение, когда нож впился в кожу, сладостную негу, разлившуюся в паху, прилив сексуального наслаждения?
Даже древние греки со своими жуткими сказками об отцах, приносящих в жертву своих дочерей, о сыновьях, совокупляющихся со своими матерями, умалчивают о таких извращениях. Да, собственно, и не нужно говорить об этом; это одна из наших общих постыдных тайн, и мы понимаем ее без слов. Из тех воинов, что с каменными лицами слушали девичьи крики, наблюдали за тем, как срывают одежды с Ифигении, как подставляют под нож ее лебединую шею, кто из них не испытал неожиданный прилив блаженства? У кого не затвердел член?
И кто из них впредь при виде женского горла не испытает непреодолимое желание вонзить в него нож?

* * *
У нее горло такое же бледное, как, наверное, было и у Ифигении. Она берегла его от солнца, как и все рыжие, и лишь редкие веснушки портят ее алебастровую кожу. Все эти два года она берегла свою шею для меня. Я ценю это.
Я терпеливо ждал, пока она очнется. Я не сомневаюсь, что она уже проснулась и знает, что я рядом. Это видно по тому, как участился ее пульс. Я касаюсь ее горла — ложбинки, что повыше грудной клетки, и она судорожно вздыхает. Она задерживает дыхание, пока я глажу ее шею, прочерчивая пальцем сонную артерию. Пульс бьется сильно, и кожа ритмично вздымается. Я чувствую, как у меня под пальцем зарождается первая капелька пота. Пот словно дымка обволакивает ее кожу, и лицо начинает светиться. Когда я подбираюсь к ее челюсти, она наконец делает выдох; он похож на стон, потому что мешает клейкая лента на губах. Нет, моя Кэтрин не должна так скулить. Другие были глупыми газелями, но Кэтрин — тигрица, единственная, кто осмелился вступить в схватку и пролить кровь.
Она открывает глаза и смотрит на меня, и я вижу, что она все понимает. Я наконец победитель. А она, самая достойная из всех, — побежденная.
Я выкладываю свои инструменты. Они приятно клацают о металлический лоток, который я поставил возле кровати. Я чувствую что она наблюдает за мной, и знаю, что ее взгляд прикован к сверкающей стали. Она знает предназначение каждого инструмента, она и сама ими не раз пользовалась. Ретрактор нужен, чтобы расширить края раны. Гемостат перекроет кровеносные сосуды. А скальпель — о, мы оба знаем, для чего он используется.
Я ставлю лоток в изголовье, чтобы она могла видеть дальнейшее действие. Мне не нужно ничего говорить; обо всем скажет мерцание инструментов.
Я касаюсь ее живота, и брюшные мышцы напрягаются. Это нерожавший живот, его ровную поверхность не портят никакие рубцы. Лезвие пройдет по нему как по маслу.
Я беру скальпель и прижимаю его кончик к животу. Она судорожно вздыхает, и глаза ее расширяются.
Однажды я видел фотографию зебры, сделанную в тот момент, когда в ее шею впиваются клыки льва и глаза ее закатываются в смертельном ужасе. Я никогда не забуду этот образ. Его я вижу и сейчас, в глазах Кэтрин.

* * *
«О Боже. О Боже. О Боже».
Кэтрин с трудом дышала, чувствуя, как впивается в кожу острие скальпеля. Обливаясь потом, она закрыла глаза, с ужасом ожидая предстоящей боли. Судорожный всхлип застрял в горле, в нем была мольба к Всевышнему о смерти быстрой, но только не такой. Только не мучительное кромсание плоти.
Скальпель убрали.
Она открыла глаза и посмотрела в его лицо. Такое неприметное, незапоминающееся. Человек, которого она могла встречать десятки раз и не обращать на него внимания. И тем не менее он знал ее. Он блуждал по орбите ее мира, поместив ее в центр своей вселенной, а сам все время оставался в тени.
«И я даже не догадывалась о том, что он где-то поблизости».
Он отложил скальпель в лоток. И, улыбаясь, произнес:
— Еще не время.
Только когда он вышел из комнаты, она догадалась, что пытка отложена, и испустила вздох облегчения.
Так вот в чем заключалась игра. Продлить муку, продлить удовольствие. Он хотел, чтобы она пока жила и думала о том, что последует дальше.
«Каждая минута жизни — это шанс на спасение».
Действие хлороформа закончилось, и она, находясь в полном сознании, судорожно пыталась найти выход. Она была распластана на кровати со стальным каркасом. Одежды на ней не было, запястья и щиколотки привязаны клейкой лентой к ножкам кровати. Хотя она изо всех сил старалась высвободиться, ей это не удавалось. Тогда, в Саванне, Капра воспользовался нейлоновым шнуром, и она смогла высвободить одну руку. Хирург явно не собирался повторять такую ошибку.
Обессилевшая, взмокшая от пота, она оставила попытки освободиться и сосредоточилась на окружающей обстановке.
Над кроватью висела одинокая электрическая лампочка. Сырой воздух и запах земли подсказали ей, что она находится в подвале. Повернув голову, она смогла различить каменную кладку фундамента. Над головой заскрипели шаги, и она расслышала, как отодвинули стул. Деревянный пол. Старый дом. Наверху заработал телевизор. Она не помнила, как оказалась в этом помещении и как долго ее сюда везли. Они могли быть далеко от Бостона — в таком месте, где никто и искать не станет.
Ее взгляд упал на металлический лоток. Она уставилась на аккуратно разложенные инструменты, подготовленные к предстоящей процедуре. Сколько раз она сама выкладывала такие же инструменты, но лишь с целью спасения жизни. С помощью скальпелей и гемостатов она оперировала раковые опухоли и извлекала пули, останавливала кровотечение из поврежденных артерий и осушала полости, заполненные кровью. Теперь она видела в этих инструментах приближение собственной смерти. Он намеренно поставил их возле кровати, чтобы она могла видеть и острое лезвие скальпеля, и стальные зубы гемостатов.
«Не паникуй. Думай. Думай».
Она закрыла глаза. Страх словно живое существо стискивал ее горло своими щупальцами.
«Ты победила их однажды. И сможешь победить снова». Она почувствовала, как побежала по груди струйка пота. Выход должен быть. Просто обязан. Думать об альтернативе было слишком страшно.
Открыв глаза, она уставилась на лампочку над головой и сосредоточилась на том, что делать дальше. Она вспомнила, что говорил ей Мур: Хирург питается страхом. Он атакует женщин слабых, ощущающих себя жертвами. Женщин, с которыми он чувствует себя властелином.
«Он не убьет меня, пока не завоюет».
Она глубоко вдохнула, понимая теперь, какую партию должна сыграть.
«Победи страх. Вызови в себе ярость. Покажи ему, что тебя не сломить никакими пытками. Даже смертью».

Глава 24
Риццоли внезапно проснулась, и шею пронзило острой болью. Господи, только не еще одна растянутая мышца, подумала она, медленно поднимая голову и щурясь от яркого солнца, заглядывавшего в окно. Остальные столы в офисе пустовали, она была одна. Где-то около шести утра она, обессилев от усталости, уронила голову на стол, пообещав себе вздремнуть минутку. Сейчас было уже половина десятого. Пачка компьютерных распечаток, которую она использовала как подушку, была влажной от слюны.
Она посмотрела на рабочий стол Фроста и увидела висевший на спинке стула пиджак. На столе Кроу стоял пакет с булками. Выходит, коллеги заходили в офис, пока она спала, и видели ее такую неприбранную, с отвисшей во сне челюстью, да еще слюнявую. Риццоли представила себе, какое это было захватывающее зрелище.
Она встала и потянулась, пытаясь размять затекшую шею, но знала, что все это бесполезно. Ей предстояло весь день ходить скособоченной.
— Привет, Риццоли. Проснулась, спящая красавица?
Обернувшись, она увидела детектива из другой команды, который пялился на нее из-за стеклянной перегородки.
— А что, разве не похожа? — огрызнулась она. — Где все?
— Ваши с восьми утра на совещании.
— Что?
— Думаю, оно уже закончилось.
— А мне даже не сказали. — Она бросилась к двери, и от злости сон как рукой сняло. О, она знала, что происходит. Вот так и вышвыривают за борт — не говоря прямо в лицо, а унижая по капельке. Сначала не зовут на совещания, потом вообще отстраняют от дела. Низводят до никчемной канцелярской крысы.
Она влетела в зал заседаний. Там был только Барри Фрост, который уже собирал со стола бумаги. Он поднял голову, и щеки его слегка вспыхнули, когда он увидел ее.
— Спасибо, что сообщил мне о совещании, — сказала она.
— Ты выглядела такой усталой. Я решил, что потом тебе все расскажу.
— Когда, через неделю?
Фрост опустил голову, избегая ее взгляда. Они достаточно долго работали в паре, и она без труда определила, что он чувствует себя виноватым.
— Итак, я за бортом, — сказала она. — Так решил Маркетт?
Фрост печально кивнул.
— Я выступал против. Пробовал убедить его, что ты нам нужна. Но он сказал, что с этой стрельбой и все такое…

— Что еще он сказал?
Фрост неохотно проговорил:
— Что ты не допущена к работе.
«Не допущена к работе». Иначе говоря, ее карьера окончена.
Фрост вышел из комнаты. Ее вдруг затошнило от недосыпа и голода; она плюхнулась на ближайший стул и какое-то время сидела, уставившись на пустой стол. На мгновение память вернула ее в далекое детство, когда она, девятилетняя презираемая сестренка, отчаянно сражалась за право остаться в команде мальчишек. Но те, как водится, отвергали ее. То же происходило и сейчас. Она понимала, что смерть Пачеко была лишь поводом, чтобы убрать ее из команды. Подобные промахи не раз сходили с рук другим полицейским. Но женщине, да еще лучшему детективу, единственная ошибка вроде Пачеко могла стоить карьеры.
Когда она вернулась за свой стол, в офисе уже никого не было. Пиджак Фроста исчез, как и пакет Кроу. Она могла с таким же успехом исчезнуть, никто бы этого не заметил. Собственно говоря, ей оставалось лишь расчистить свой стол, поскольку она здесь была уже не нужна.
Риццоли открыла ящик стола, чтобы забрать сумку, и замерла. Посмертное фото Елены Ортис смотрело на нее из вороха бумаг.
«А я ведь тоже его жертва», — подумала она.
Как бы ни злилась она на своих коллег, источником ее бед был именно Хирург. Хирург унизил ее, втоптал в грязь ее доброе имя.
Она резко захлопнула ящик.
«Нет, рано. Я не готова сдаться».
Ее взгляд переметнулся на стол Фроста, и она заметила стопку бумаг, которые он принес из зала заседаний. Оглядевшись по сторонам, она убедилась, что за ней никто не наблюдает. Детективы из другой группы работали в дальнем углу офиса.
Риццоли схватила бумаги со стола Фроста, положила их к себе на стол и села читать.
Это были выписки с банковского счета Уоррена Хойта. Вот на чем сейчас сосредоточилось следствие: на бумагах. Найдешь деньги — найдешь и Хойта. Она увидела его банковские чеки, выписки о приходе и расходах. Море цифр. Родители позаботились о его финансовом благополучии, и каждую зиму он путешествовал по странам Карибского бассейна, посещал Мексику. Она не обнаружила доказательств наличия у него другой квартиры, не было ни счетов за аренду, ни ежемесячных выплат.
Что ж, этого и следовало ожидать. Он был далеко не глуп. Если у него и было убежище, то он наверняка заплатил за него вперед и наличными.
Наличные. Не всегда можно предугадать, когда они иссякнут. Снятие наличных в банкомате зачастую бывает незапланированной или спонтанной акцией.
Она принялась просматривать банковские выписки, подтверждающие такие сделки, и обнаружила их на отдельном листке. В большинстве своем это были операции в банкоматах поблизости от места жительства Хойта или медицинского центра. Но это были привычные места его обитания. Она искала необычные.
И нашла два таких места. Одно снятие наличных прошло в банкомате города Нэшуа, штат Нью-Гемпшир, 26 июня. Второе — в банкомате супермаркета Хоббз-Фуд-Март в Литии, штат Массачусетс, 13 мая.
Риццоли откинулась на спинку стула, гадая, отследил ли Мур эти две операции. Вполне возможно, что они могли затеряться в списке приоритетных мероприятий, составленных командой.
Она расслышала шаги и встрепенулась, с ужасом подумав о том

что ее застанут за чтением документов со стола Фроста. Но тревога оказалась ложной: в офис зашел курьер из лаборатории. Он улыбнулся Риццоли, кинул на стол Мура папку и вышел.
Выждав немного, Риццоли подошла к столу Мура и заглянула в папку. Верхняя страница была отчетом из лаборатории по исследованию волос и волокон, в котором приводился анализ светло-русых волос с подушки Уоррена Хойта.
«Trichorrhexis invaginata, совпадающий с образцом волоса, найденного в ране жертвы Елены Ортис». Здорово. Подтверждение, что Хойт был тем, кого они искали.
Риццоли перевернула страницу. Далее шел отчет из той же лаборатории по волосу, изъятому с пола ванной Хойта. Этот волос был явно чужой.
Она закрыла папку и направилась в лабораторию.
Эрин Волчко сидела перед призмой, просматривая серию микроснимков. Когда Риццоли вошла в лабораторию, Эрин протянула ей фото и спросила:
— Что это? Быстро!
Риццоли нахмурилась, разглядывая черно-белый снимок с изображением чешуйчатой полоски.
— Уродство какое-то.
— Да, но что это?
— Возможно, что-то от насекомого. Тараканья лапа.
— Это волос оленя. Здорово, правда? Он совсем не похож на человеческий.
— Кстати, о человеческих. — Риццоли протянула ей отчет, который только что прочитала. — Ты не можешь рассказать мне подробнее?
— Это тот, что из квартиры Уоррена Хойта?
— Да.

— Короткие светло-русые волосы с подушки Хойта показывают Trichorrhexis invaginata. Похоже, это ваш неизвестный.
— Нет, меня интересует другой волос. Черный, найденный на полу в ванной.
— Давай-ка я покажу тебе фото. — Эрин порылась в стопке микроснимков. Она тасовала их словно карточную колоду, и вскоре вытащила нужный. — Вот этот волос из ванной. Видишь цифровые коды?
Риццоли посмотрела на листок бумаги, исписанный почерком Эрин. «А00-В00-С05-ДЗЗ».
— Да. Знать бы еще, что это такое, — сказала она.
— Первые два кода — А00 и В00 — показывают, что волос прямой и черный. Под микроскопом можно увидеть и другие детали. — Она протянула Риццоли снимок. — Посмотри на стержень. Это на толстой стороне. Видишь, поперечное сечение почти круглое?
— Ну и что это значит?
— Это единственная деталь, позволяющая нам различать расы. Волосяной стержень у африканца, к примеру, почти плоский, как тесьма. А теперь посмотри на пигментацию, и ты заметишь, что она очень плотная. Видишь толстую кутикулу? Все это говорит в пользу одного и того же вывода. — Эрин взглянула на нее. — Этот волос характерен для уроженца Восточной Азии.
— Кого ты имеешь в виду, говоря о Восточной Азии?
— Китайца или японца. Или выходца из Индии. Не исключено также, что это коренной американский индеец.
— А это можно подтвердить? И достаточно ли этого образца, чтобы определить ДНК?
— К сожалению, нет. Волос был срезан, а не выпал естественным путем. На нем нет фолликулярной ткани. Но я уверена, что он принадлежит не европейцу и не африканцу.
Женщина-азиатка, думала Риццоли, возвращаясь к себе. Как это связать с делом? В застекленном коридоре, ведущем в северное крыло, она остановилась и, щурясь от солнца, посмотрела в окно на окрестности Роксбери. Была ли это жертва, труп которой еще не найден? Или Хойт срезал ее волосы в качестве сувенира, как однажды проделал это с волосами Кэтрин Корделл?
Она обернулась и удивилась, увидев Мура, который направлялся в южное крыло. Он бы так и не заметил ее, если бы она его не окликнула.
Он остановился и неохотно повернулся к ней.
— Тот длинный черный волос, найденный на полу ванной Хойта, — сказала она. — Лаборатория подтверждает, что он принадлежит азиатской женщине. Возможно, есть еще одна жертва.
— Мы обсуждали это.
— Когда?
— Сегодня утром, на совещании.
— Черт возьми, Мур! Не обращайтесь со мной как с балластом!

Его холодное молчание было резким контрастом ее эмоциональной вспышке.
— Я тоже хочу достать его, — выпалила Риццоли. Медленно, неумолимо она приблизилась к нему, встав почти вплотную. — Я хочу достать его не меньше, чем ты. Позволь мне вернуться.
— Это не мое решение, а Маркетта. — Он отвернулся, намереваясь уйти.
— Мур!
Он нехотя остановился.
— Я так не могу, — сказала она. — Эта наша вражда… я не вынесу.
— Сейчас не время говорить об этом.
— Послушай, я виновата. Я очень разозлилась на тебя из-за Пачеко. Я понимаю, что это слабое объяснение моему поступку. И не снимает с меня вины за то, что я рассказала Маркетту про вас с Корделл.
Он повернулся к ней.
— Зачем ты это сделала?
— Я только что сказала, зачем. Я злилась.
— Нет, дело не в Пачеко. Все это из-за Кэтрин, не так ли? Ты с самого первого дня невзлюбила ее. Ты не могла смириться с тем, что…
— Что ты в нее влюблен?
Повисла долгая пауза.
Когда Риццоли заговорила, она не могла удержаться от сарказма:
— Знаешь, Мур, сколько бы ты ни распространялся насчет женского ума, женских способностей, ты все равно падок на то, на что западают все мужчины. На сиськи и задницу.
Он побелел от злости.
— Значит, ты ненавидишь ее за внешность. И злишься из-за того, что мне это нравится. Знаешь, что я тебе скажу, Риццоли? Какому мужику можешь понравиться ты, если сама себе не нравишься?
Она с горечью смотрела ему вслед. Еще недавно она бы ни за что не поверила, что Мур может произнести такие жестокие слова. Слышать их от него было вдвойне больнее, чем от кого бы то ни было.
И еще горше было сознавать, что, возможно, он сказал правду, в которой она не смела себе признаться.
Внизу, в вестибюле, она остановилась возле мемориальной доски в память погибших полицейских Бостона. Их имена были выгравированы в алфавитном порядке, начиная с Эзекиля Годсона, погибшего в 1854 году. На полу стояла ваза с цветами. Будешь убит на боевом посту — станешь героем. Как просто, как очевидно. Риццоли ничего не знала о тех людях, имена которых стали бессмертными. Знала только одно: возможно, и среди них были нечистоплотные полицейские, но смерть стерла все пятна с их имен и репутаций. Стоя сейчас перед этой плитой, она почти завидовала им.
Она вышла из здания и подошла к своей машине. Порывшись в бардачке, нашла карту Новой Англии. Разложив ее перед собой на сиденье, она отыскала уже знакомые названия и задумалась, какое выбрать первым: Нэшуа, штат Нью-Гемпшир, или Литию, на западе Массачусетса. Уоррен Хойт пользовался банкоматом в обоих городах. Осталось только подбросить монетку.
Риццоли завела двигатель. Было десять-тридцать утра; до Литии она добралась лишь к полудню.

* * *
Вода. Это все, о чем могла думать Кэтрин. Ее прохладный чистый вкус мерещился ей как в бреду. Она думала обо всех фонтанах, которые могла бы сейчас осушить, вспоминала умывальники в больничных коридорах, из кранов которых текли ледяные струи, обжигающие губы, подбородок. Она думала о ледяных компрессах, о пациентах, которые после операции жадно тянули шеи и разжимали свои спекшиеся губы, только чтобы получить заветные капли жидкости.
И еще она думала о Нине Пейтон, связанной в своей спальне, сознающей приближение собственной смерти и все равно мечтающей только об утолении жажды.
«Вот как он мучает нас. Вот как ломает. Он хочет, чтобы мы умоляли дать глоток воды, чтобы умоляли о спасении. Ему нужен полный контроль. Он добивается признания своей власти».
Всю ночь Кэтрин лежала, созерцая горящую лампочку. Несколько раз она проваливалась в сон, только чтобы проснуться в панике. Но паника не бывает долгой, и со временем, когда ее тело уже не могло сражаться с тугими оковами, она погрузилась в состояние лихорадочного возбуждения. Она находилась в каком-то кошмаре между забвением и реальностью, и все ее мысли были подчинены только жажде.
Скрипнули половицы. Дверь в подвал распахнулась.
Она резко очнулась от забытья. Сердце застучало так сильно, что, казалось, еще немного, и оно выпрыгнет из груди. Она вдыхала холодный воздух подвала, пропитанный запахами земли и сырого камня. Дыхание сбилось, когда шаги приблизились и она увидела его, нависающего над кроватью. Свет от одинокой лампочки отбрасывал тень на чужое лицо, и оно стало похожим на улыбающийся череп с пустыми глазницами.
— Хочешь пить, да? — сказал он. Какой тихий голос. Какой вкрадчивый.
Она не могла говорить из-за клейкой ленты на губах, но он прочитал ответ в ее безумном взгляде.
— Посмотри, что у меня есть, Кэтрин. — Он протянул ей бутыль, и она расслышала, как звенят в ней кубики льда, а на запотевшем стекле выступили капельки воды. — Хочешь глотнуть?
Она кивнула, глядя не на него, а на бутылку. Жажда сводила ее с ума, но она уже думала о том, что будет дальше, после этого драгоценного глотка. Планировала свои действия, взвешивала шансы.
Он налил воду в стакан.
— Только если будешь хорошо себя вести.
«Я буду», — пообещали ее глаза.

Было больно, когда он сдирал с губ ленту. Кэтрин лежала покорная, подставив рот соломинке, через которую должна была пролиться влага. Она жадно глотнула, но это была всего лишь тонкая струйка, едва смочившая ее воспаленное от сухости горло. Она сделала еще глоток и сразу закашлялась, а драгоценная жидкость пролилась мимо рта.
— Не могу… не могу пить лежа, — едва прошептала она. — Пожалуйста, дай мне сесть. Пожалуйста.
Он отставил стакан и уставился на нее своими бездонными глазницами. Перед ним была женщина на грани обморока. Женщина, которую нужно было оживить, если он хотел получить полное удовольствие.
Он начал срезать ленту, которой были привязаны к кровати ее запястья.
Сердце так колотилось — она испугалась, что он заметит это. Правая рука освободилась и безжизненной плетью упала на кровать. Кэтрин не шевелилась, не напрягала ни единый мускул.
Повисла бесконечная пауза.
«Ну, давай же. Отвязывай левую руку. Режь!»
Она слишком поздно заметила, что сдерживает дыхание, и это не ускользнуло от его внимания. В отчаянии она расслышала, как хрустит клейкая лента, которую он заново отматывал.
«Сейчас или никогда».
Она вслепую потянулась к лотку с инструментами, и стакан с водой упал на пол. Ее пальцы сомкнулись на стальной рукоятке. Скальпель!
В то же мгновение, когда он бросился на нее, она взмахнула скальпелем и полоснула по коже.
Он отлетел в сторону и взвыл, схватившись за руку.
Она метнулась влево, срезала скальпелем ленту с другого запястья. Еще одна рука свободна!
Кэтрин резко села, и взгляд ее внезапно затуманился. Сказывался день без воды, и она никак не могла сфокусировать взгляд, чтобы направить лезвие скальпеля. Она махнула им вслепую, и щиколотку пронзила острая боль. Еще один удар ножом — правая нога была освобождена.
Она потянулась к последнему узлу.
Тяжелый ретрактор ударил ее в висок, так что она едва не потеряла сознание.
Второй удар пришелся на щеку, и она расслышала, как хрустнула кость.
Она не помнила, как выронила скальпель.

Когда к ней вернулось сознание, лицо пульсировало от жуткой боли, а правый глаз не видел. Кэтрин попыталась шевельнуться, но запястья и щиколотки вновь были привязаны к стойкам кровати. Рот еще не был заклеен.
Он стоял над ней. Она видела пятна крови на его рубашке. «Его крови», — подумала она с удовлетворением. Жертва показала клыки.
«Меня не так легко покорить. Он питается страхом; от меня он этого не дождется».
Он взял с лотка скальпель и приблизился к ней. Хотя сердце бешено билось, она лежала смирно, не сводя с него глаз. Словно дразнила его, насмехалась над ним. Теперь она знала, что смерть неизбежна, и с осознанием этого пришло ощущение свободы. Это была храбрость приговоренного. Два года она покорно бродила в стаде. Два года позволяла призраку Эндрю Капры распоряжаться ее жизнью. Все, довольно.
«Ну давай, режь меня. Но ты все равно не победишь. Я умру непокоренной».
Он коснулся лезвием ее живота. Мышцы невольно напряглись. Он все ждал, когда на лице ее покажется страх.
Но по-прежнему видел лишь вызов.
— Что, не можешь сделать это без Эндрю? — сказала она. — У тебя даже не встает без его помощи. Эндрю трахал один за двоих. А ты мог только наблюдать.
Он нажал на лезвие, прокалывая кожу. Даже сквозь боль, сквозь первые капли крови она все равно смотрела на него без страха, лишая его удовольствия.
— Ты ведь даже бабу не можешь трахнуть! Нет, это должен был делать твой кумир Эндрю. Но он тоже был слабак.
Скальпель дрогнул в его руке. Завис над животом. Она видела его перед собой в тусклом свете.
«Эндрю. Ключ — в Эндрю. Это его кумир. Его бог».
— Слабак. Эндрю был слабак, — продолжала она. — Ты знаешь, зачем он приходил ко мне в ту ночь? Он приходил умолять меня.
— Нет. — Слово прозвучало еле слышным шепотом.
— Он просил, чтобы я не выгоняла его. Умолял меня. — Она рассмеялась. Ее хриплый смех казался странным в этом царстве смерти. — Как он был жалок! Да, твой Эндрю, твой герой. Умолял меня помочь ему.
Рука его впилась в скальпель. Лезвие опять легло на живот, и свежая кровь потекла на постель. Усилием воли она заставила себя не поморщиться, не крикнуть. Вместо этого она продолжала говорить, и с каждым словом ее голос звучал все увереннее, как будто это она держала скальпель.
— Он рассказывал мне о тебе. Ты ведь этого не знал, правда? Он сказал, что ты даже заговорить с женщиной не можешь, такой ты трус. Ему самому приходилось находить их для тебя.
— Лгунья.
— Ты был для него ничто. Просто паразит. Пиявка.

— Лгунья!
Лезвие вонзилось в кожу, и, как она ни сопротивлялась этому, из ее горла вырвался крик.
«Ты все равно не победишь, сукин сын. Потому что я больше не боюсь тебя. Я ничего не боюсь».
Она широко открыла глаза, в которых пламенел вызов, и не сводила с него взгляд, пока он не начал делать следующий надрез.
Глава 25
Риццоли стояла перед рядами с сухими тортами, задаваясь вопросом, сколько же коробок с такой гадостью хранилось на этих полках. Супермаркет «Хоббз-Фуд-Март» оказался вонючей бакалейной лавкой, типичным семейным заведением, если только представить себе, что в роли его хозяев выступают жирные злодеи, готовые травить школьников испорченным молоком. «Папой» был Дин Хоббз, старый янки с подозрительным взглядом, придирчиво рассматривающий банкноты, прежде чем принять их к оплате. Он жадно сгреб мелочь в кассу и сердито пробил чек.
— Я не слежу, кто пользуется банкоматом, — сказал он Риццоли. — Его здесь поставил банк для удобства моих клиентов. Я к нему не имею никакого отношения.
— Наличные были сняты в мае. Двести долларов. У меня есть фотография человека, который…
— Я уже все сказал тому полицейскому из управления штата. То было в мае. А сейчас август. Думаете, я помню кого-то из клиентов, кто приходил в мае?
— Так здесь была полиция? — удивилась Риццоли.
— Сегодня утром, задавали те же вопросы. Вы что, копы, не общаетесь друг с другом?
Выходит, сделки с наличностью уже были отслежены полицией штата. Черт, она зря теряет здесь время.
Взгляд господина Хоббза метнулся в сторону подростка, который изучал полку с конфетами.
— Эй, ты собираешься платить за «сникерс»?
— Мм… да.
— Тогда, может, вытащишь его из кармана, а?
Мальчишка положил батончик обратно на полку и выбежал из магазина.
— За этим парнем глаз да глаз, — фыркнул Дин Хоббз.
— Вы его знаете? — спросила Риццоли.

— Знаю его родителей.
— А остальных посетителей? Вы, наверное, знаете большинство из них?
— А вы вообще-то видели наш город?
— Мельком.
— Вот именно мельком можно разглядеть всю Литию. Тысяча двести жителей. И смотреть-то нечего.
Риццоли достала фотографию Уоррена Хойта. Это был лучший вариант, который им удалось раздобыть, фотография двухлетней давности с его водительского удостоверения. Он смотрел прямо в объектив — узколицый молодой мужчина с аккуратной стрижкой и странной улыбкой. Хотя Дин Хоббз наверняка уже видел эту фотографию, она все-таки еще раз показала ее.
— Его зовут Уоррен Хойт.
— Да, я видел это фото, — сказал Хоббз. — Полицейский из штата показывал.
— Вы его узнаете?
— Сегодня утром не узнал. И сейчас не узнаю.
— Вы уверены?
— Разве я говорю недостаточно убедительно?
Тут он был прав. Говорил он тоном человека, не привыкшего менять собственное мнение.
Колокольчик возвестил о приходе нового посетителя, и в магазин зашли две девочки-подростка, блондиночки, с длинными голыми ногами и в коротких шортах. Дин Хоббз сразу же переключил свое внимание на них, пока они, хихикая, удалялись в дальний конец прилавков.
— Как они подросли, — пробормотал он удивленно.
— Господин Хоббз.
— Да?

— Если вы увидите этого человека, я прошу вас сразу же позвонить мне. — Риццоли протянула ему свою визитную карточку. — Мне можно звонить в любое время суток. На пейджер или на сотовый.
— Да, да.
Девочки, уже с пакетом картофельных чипсов и упаковкой из шести банок диетической пепси, подошли к кассе. Они стояли во всем своем подростковом великолепии — без лифчиков, соски отчетливо проступали сквозь тонкие маечки. Дин Хоббз пускал слюни, и Риццоли решила, что он уже забыл о ее существовании.
«Вот моя участь. Появляются смазливые девицы, и я становлюсь невидимкой».
Она вышла из магазина и вернулась к машине. На солнце салон нагрелся, так что ей пришлось постоять рядом, открыв дверцу. На главной улице Литии было безлюдно. Она увидела газозаправочную станцию, хозяйственный магазин, кафе, но не заметила ни одного жителя. Жара загнала людей в дома, и на улице стоял гул от работающих кондиционеров. Даже в малоэтажной Америке уже никто не сидел на открытом крыльце. Чудо кондиционирования превратило его в нерентабельную пристройку.
Она услышала, как хлопнула дверь магазина, и две девчушки лениво выползли на солнце. Пожалуй, они были единственными живыми существами в этом городке. Когда они шли по улице, Риццоли заметила, что в окне одного из домов шелохнулась штора. В маленьких городах люди многое замечают. И уж точно не пропускают хорошеньких девушек.
Интересно, заметят ли они, если кто-то из них пропадет?
Риццоли захлопнула дверцу машины и вернулась в магазин.
Господин Хоббз копался в овощном ряду, ловко закапывая кочаны свежего салата и выставляя в первый ряд заветренный товар.
— Господин Хоббз!
Он обернулся.
— Это опять вы?
— Еще один вопрос.
— Не уверен, что у меня найдется ответ.
— В этом городе проживают женщины-азиатки?
Этого вопроса он никак не ожидал и потому смотрел на нее озадаченно.
— Что?
— Ну, японки или китаянки. А может, индейского происхождения.
— У нас есть пара чернокожих семей, — предложил он, как будто они могли сойти вместо азиатов.
— Возможно, такая женщина пропала. У нее длинные черные волосы, очень прямые, до плеч.
— Вы говорите, она азиатка?

— Или из индейцев.
Он рассмеялся.
— Ну, эта, я думаю, вам не подойдет.
Риццоли встрепенулась. Хоббз отвернулся к овощной полке и принялся выкладывать старые цуккини поверх свежих.
— Кто она, господин Хоббз?
— Не азиатка, это уж точно. И не из индейцев.
— Вы ее знаете?
— Видел здесь пару раз. Она арендует на лето старую ферму «Стерли». Высокая такая. Но не то чтобы хорошенькая.
Да, иначе бы он отметил это.
— Когда вы видели ее в последний раз?
Он обернулся и крикнул:
— Эй, Маргарет!
Открылась задняя дверь, и вышла госпожа Хоббз.
— Чего тебе?
— Ты не возила продукты на ферму «Стерди» на прошлой неделе?
— Возила.
— Та девчонка была на месте?
— Да, она заплатила мне.
— Вы ее видели после этого, госпожа Хоббз? — спросила Риццоли.
— Нет. Зачем мне она?
— А где находится эта ферма?
— Там, на Уэст-Форк. Последний дом у дороги.
Риццоли посмотрела на сигнал пейджера.
— Можно воспользоваться вашим телефоном? — спросила она. — У моего сотового села батарейка.
— Надеюсь, это не междугородный звонок?

— В Бостон.
Хозяин фыркнул и отвернулся к своим овощам.
— Платный телефон на улице.
Выругавшись про себя, Риццоли вновь вышла на раскаленную улицу, отыскала таксофон и опустила монеты в прорезь.
— Детектив Фрост.
— Ты мне звонил на пейджер.
— Риццоли? Что ты делаешь в западном Массачусетсе?
Она с досадой подумала о том, что ее местонахождение стало известно по определителю номера.
— Решила прокатиться, — язвительно ответила она.
— Ты все-таки занимаешься этим делом?
— Просто выясняю кое-какие моменты. Ничего серьезного.
— Черт, если… — Фрост вдруг понизил голос. — Если Маркетт узнает…
— Но ты ведь ему не скажешь?
— Нет, конечно. Но ты все равно возвращайся. Он тебя разыскивает и страшно зол.
— Мне еще нужно проверить здесь один адрес.
— Послушай, Риццоли. Оставь ты это, или рискуешь вообще вылететь из управления.
— Разве ты не видишь сам? Я и так почти вылетела. Меня уже задолбали! — Еле сдерживая слезы, она повернулась навстречу горячему ветру, гонявшему пыль по пустынной улице. — Он — это все, что у меня есть. Хирург. Мне остается только поймать его.
— Из полиции штата там уже были. Вернулись с пустыми руками.
— Я знаю.
— Тогда что ты там делаешь?
— Задаю вопросы, которые не задали они. — Она повесила трубку, вернулась в машину и отправилась на поиски черноволосой женщины.

Глава 26
Ферма «Стерли» оказалась единственным строением в конце длинной грязной дороги. Это был старый дом с белой облупившейся краской и крыльцом, посреди которого были навалены дрова.
Риццоли какое-то время сидела в машине, чувствуя себя полностью разбитой. Она была деморализована столь плачевным окончанием своей карьеры: одна на грязной дороге, в размышлениях о бесполезности своих усилий. Ей не хотелось подниматься по этим ступенькам, стучаться в эту дверь. Беседовать с ошалевшей женщиной, у которой случайно оказались черные волосы. Она вспомнила Эда Гейгера, еще одного бостонского полицейского, который однажды вот так же остановился на грязной дороге и решил в свои сорок девять лет, что наступил конец его жизненного пути. Риццоли была первым детективом, прибывшим на место происшествия. Когда другие полицейские толпились возле машины с залитым кровью лобовым стеклом, качали головами и сокрушались о бедном Эде, Риццоли не испытывала ни малейшего участия к полицейскому, решившемуся прострелить себе башку.
«А ведь это так легко», — подумала она, вдруг вспомнив о своем оружии. Это был не служебный пистолет, а ее личный, который она прихватила из дома. Оружие может быть и лучшим другом, и злейшим врагом. Иногда и тем, и другим одновременно.
Но она не была Эдом Гейгером и не собиралась так просто сдаваться. Заглушив двигатель, она нехотя вышла из машины, чтобы продолжить работу.
Риццоли была городской жительницей, и тишина здешних мест казалась ей странной. Она поднялась на крыльцо, и каждый скрип половиц воспринимался ею как чудо. Мухи кружились у нее над головой. Она постучала в дверь, подождала. Дернула ручку двери и обнаружила, что она заперта. Она постучала еще раз, потом крикнула, причем голос ее прозвучал на удивление громко.
— Есть тут кто-нибудь?
Теперь на нее обрушились москиты. Она хлопнула себя по щеке и увидела на ладони кровь. К черту эту сельскую жизнь; по крайней мере в городе кровопийцы были о двух ногах, и ты мог видеть их приближение.
Она снова громко постучала в дверь, прихлопнула еще несколько москитов и тяжело вздохнула. Похоже, дома никого не было.
Риццоли обошла дом сзади, выискивая следы насильственного вторжения, но все окна были закрыты, решетки на месте. Окна располагались достаточно высоко над землей, и залезть в них без лестницы было невозможно. Дом стоял на высоком каменном фундаменте.
Она отошла от дома и оглядела задний двор. Здесь находился старый амбар и пруд, поросший травой. Одинокая дикая утка лениво рассекала стоячую воду — наверное, отбилась от стаи. В саду тоже не просматривались признаки человеческих усилий — трава была по пояс, а москитов тучи.
К амбару вели следы протекторов. Трава была примята недавно проехавшей машиной.

Осталось проверить последнее местечко.
Риццоли проследовала по тропе к амбару и остановилась. У нее не было ордера на обыск, но кто узнает? Она просто посмотрит, нет ли внутри машины.
Она схватилась за ручки и распахнула тяжелые двери.
В амбар ворвался солнечный свет, прорезал темноту и разбудил полчища ночных бабочек. Риццоли оцепенела, увидев прямо перед собой автомобиль.
Это был желтый «Мерседес».
Ледяной пот выступил на ее лице. И такая вдруг разлилась тишина вокруг — разве что жужжали мухи.
Она не помнила, как расстегнула кобуру и вытащила пистолет. Просто осознала, что он оказался в руке, когда двинулась к машине. Она заглянула в водительское окошко и убедилась, что за рулем никого нет. Потом оглядела салон, и взгляд ее задержался на переднем пассажирском сиденье, где валялось что-то черное. Парик.
«Откуда поступают волосы для изготовления черных париков? С Востока. Женщина с черными волосами».
Она вспомнила видеозапись, сделанную камерой наблюдения в больнице в день убийства Нины Пейтон. Ни на одной из пленок они не увидели Уоррена Хойта, прибывшего в пятый корпус.
«Потому что он поднялся на этаж как женщина, а возвращался как мужчина».
И тут раздался крик.
Риццоли метнулась к дому, чувствуя, как забилось сердце.
«Неужели Корделл?»
Она мчалась сквозь заросли травы, прямиком к задней двери дома.
Заперто.

Что-то прошелестело прямо перед ее лицом, и она в ужасе отпрянула. Потом вздохнула с облегчением, когда в свете фонаря увидела свисающую с потолка цепочку выключателя. Она протянула к ней руку и дернула. Свет не зажегся.
Ладно, обойдемся фонариком.
Она вновь направила луч фонаря на ступени и продолжила спуск, крепко прижимая к себе пистолет. После одуряющей жары в прохладном подвале ее начал бить озноб, и холодный пот выступил на коже.
Риццоли дошла до последней ступеньки и встала на сырую землю. Здесь было еще холоднее, а запах крови ощущался все сильнее. Воздух был густым и влажным. И тишина как в склепе. Самым громким звуком было ее дыхание, со свистом вырывающееся из легких.
Она посветила фонариком в арку и едва не вскрикнула, когда на нее уставилось собственное отражение. Она стояла с оружием в руке, оцепенев от ужаса, постепенно осознавая, что видит прямо перед собой.
Стеклянные сосуды. Огромные аптекарские сосуды, выстроенные в ряд на полке. Ей не нужно было смотреть, что плавает внутри, она и так знала.
«Его сувениры».
Всего было шесть сосудов, каждый под своим именем. Жертв оказалось больше, чем им было известно.
Последний сосуд стоял пустым, но имя уже было обозначено на этикетке. Контейнер ждал своего приза. Лучшего из всех призов.
«Кэтрин Корделл».
Риццоли резко обернулась, и луч фонарика заплясал по потолку, стенам, выхватывая из темноты массивные колонны и камни фундамента. Наконец он замер в дальнем углу. На стене темнело пятно.
Кровь.
Она посветила туда, и свет упал на тело Корделл, привязанное к кровати. На нем блестела свежая кровь. На белом бедре алела отметина, как будто оставленная ладонью Хирурга. Возле кровати стоял лоток с инструментами — набор пыточных приспособлений.
«О Боже! Я ведь могла тебя спасти…»
Обезумев от ярости, она посветила фонариком вдоль окровавленного тела. На шее не было зияющей раны от смертельного удара.
Луч света, казалось, дрогнул. Нет, дрогнул не свет, а грудь Корделл!
«Она еще дышит».
Риццоли сорвала скотч с губ Корделл и почувствовала ее теплое дыхание. Увидела, как дрогнули ее веки.
«Слава Богу, жива!»
Одновременно с дикой радостью пришло вдруг ощущение: что-то не так. Но думать об этом было некогда. Она должна вытащить отсюда Корделл.
Зажав фонарик в зубах, она быстро перерезала ленту на запястьях Корделл и нащупала пульс. Пульс был — слабый, но определенно был.
И все-таки она не могла избавиться от неприятного ощущения тревоги. Даже когда освобождала от оков щиколотки Корделл, в голове вертелась неясная навязчивая мысль. И наконец она поняла, в чем дело.
Тот крик. Она слышала крик Корделл, когда была в амбаре.
Но у Корделл рот был заклеен скотчем.
«Он сорвал его. Он хотел, чтобы она закричала. Он хотел, чтобы я услышала этот крик. Ловушка!»
В тот же миг рука ее потянулась к пистолету, который она положила на кровать. Но дотянуться она не успела.

Прямо в висок обрушился удар такой силы, что она тут же распласталась на земляном полу. Она отчаянно пыталась встать на четвереньки, но безуспешно.
Последовал новый удар, заваливший ее на бок. Риццоли услышала, как хрустнули ребра, и от боли перехватило дыхание. Она опрокинулась на спину, чувствуя, что задыхается.
Над головой зажегся свет — одинокая лампочка болталась под потолком.
Он стоял над ней, и его лицо вырисовывалось черным овалом. Это был Хирург, обозревающий свою новую добычу.
Она перекатилась на другой бок и все-таки попыталась приподняться.
Он пихнул ее ногой, и она снова завалилась на спину. Удар пришелся на сломанные ребра, и она взвыла в агонии боли, больше уже не в силах шевельнуться. Даже когда увидела занесенный над головой ботинок.
Подошвой он пригвоздил ее руку к полу.
Она закричала.
Хирург потянулся к лотку с инструментами и взял скальпель.
«Нет! Господи, только не это!»
Он склонился на ней, ботинком все еще прижимая ее руку к полу, и занес скальпель. Потом безжалостно полоснул им по ее раскрытой ладони.
Она издала дикий вопль, когда сталь пронзила руку насквозь, пригвождая ее к земле.
Он схватил следующий скальпель. Взял ее правую руку и так же придавил к полу подошвой. И снова занес нож над головой. А потом опустил, прорезая и плоть, и землю.
На этот раз крик вырвался слабый. Это был, скорее, стон побежденного.
Он поднялся и какое-то время любовался ею, как любуется коллекционер, пришпиливая очередную бабочку к доске.
Потом подошел к лотку с инструментами и взял третий скальпель. Распластанная на земле, пригвожденная к ней, Риццоли могла только наблюдать и ждать финального акта. Он обошел ее сзади и опустился на корточки. Схватил за волосы и грубо задрал ей голову, обнажая шею. Теперь она смотрела прямо на него, и его лицо стало не просто черным овалом. Оно превратилось в черную дыру. Она чувствовала, как пульсирует на ее горле сонная артерия, в такт биению сердца. Кровь жила своей жизнью, путешествуя по артериям и венам. Ей оставалось лишь гадать, как долго она продержится в сознании. И будет ли смерть постепенным погружением в темноту. Она уже понимала ее неизбежность. Всю свою жизнь она оставалась борцом, всю жизнь сопротивлялась поражению, но на этот раз ей не повезло. Ее шея была безжалостно подставлена холодному орудию убийцы. Она видела его сверкающее лезвие и зажмурилась, когда оно коснулось кожи.
«Боже, сделай так, чтобы все прошло быстро!»
Она услышала, как он сделал подготовительный вдох, и почувствовала его зверскую хватку на своих волосах.

Грохот выстрела был для нее шоком.
Она распахнула глаза. Он все еще сидел на корточках возле нее, но уже не держал ее за волосы. Скальпель выпал из его рук. Что-то теплое капнуло ей на лицо. Кровь.
Не ее кровь, его.
Он завалился на бок и исчез из поля ее зрения.
Уже смирившись с близкой смертью, Риццоли никак не могла поверить в то, что будет жить. Она с трудом пыталась понять суть происходящего. Она видела покачивающуюся над головой лампочку. По стене двигались какие-то тени. Повернув голову, она увидела руку Кэтрин Корделл, вяло опустившуюся на кровать.
Увидела пистолет, выпавший из ее руки.
Где-то вдалеке выла сирена.

Глава 27
Риццоли сидела на больничной койке перед экраном телевизора. Ее руки были так основательно забинтованы, что издалека напоминали боксерские перчатки. На голове было выбрито большое пятно — в этом месте доктора накладывали черепные швы. Она возилась с пультом телевизора и не сразу заметила, что в дверях стоит Мур. Он постучал. Когда она обернулась, он на мгновение увидел в ней слабую беззащитную женщину. Впрочем, она тут же нацепила маску независимости и стала прежней Риццоли, настороженно наблюдающей за тем, как он прошел в палату и сел на стул.
На экране телевизора мелькали кадры очередной мыльной оперы.
— Ты не можешь выключить эту пошлятину? — раздраженно бросила она и указала перебинтованной рукой на пульт управления. — У меня не получается нажать на кнопку. Они, наверное, думают, что я могу переключать носом или еще чем-нибудь.
Он взял пульт и выключил телевизор.
— Спасибо тебе, — фыркнула она. И поморщилась от боли в трех сломанных ребрах.
С выключенным телевизором стала заметной долгая пауза, повисшая между ними. Из коридора доносились крики врачей и грохот тележек, развозивших еду.
— За тобой здесь хорошо ухаживают? — спросил он.
— Вполне прилично для сельской больницы. Может, даже лучше, чем в городе.
В то время как Кэтрин и Хойт были доставлены самолетом в медицинский центр «Пилгрим» в Бостон в связи с их тяжелыми ранениями, Риццоли поместили в местную больницу. Несмотря на удаленность от города, почти все детективы из отдела убийств уже совершили паломничество в эти края, чтобы повидать коллегу.
И все приносили цветы. Букет роз от Мура затерялся среди ваз, расставленных по всей палате.
— Ого! — произнес он. — Я смотрю, у тебя много поклонников.
— Да. Не верится? Даже Кроу прислал букет. Вон те лилии. Думаю, он этим пытается мне что-то сказать. Тебе не кажется, что это на тему похорон? А видишь те чудные орхидеи? Это от Фроста. Черт возьми, это я должна была послать ему цветы в знак благодарности за спасение.
Именно Фрост позвонил в полицию штата и вызвал подкрепление. Когда Риццоли отключила пейджер, он связался с Дином Хоббзом и узнал о ее передвижениях. В частности, о том, что она поехала на ферму «Стерди» разыскивать женщину с черными волосами.
Риццоли продолжала инвентаризацию своего цветочного фонда.

— А вот эта огромная ваза с тропическими растениями от семьи Елены Ортис. Гвоздики прислал Маркетт, скупердяй. А жена Слипера принесла вот этот гибискус.
Мур изумленно качал головой.
— Ты все это запомнила?
— Да, конечно, ведь мне никто никогда не дарил цветы. Я буду помнить этот момент всю жизнь.
В ней опять проступила уязвимость. И еще он заметил, что ее темные глаза как-то особенно блестят. Она была в синяках, в бинтах, с уродливой лысиной на голове. Но, абстрагируясь от недостатков в ее внешнем облике, не замечая квадратной челюсти и выпирающего лба, можно было увидеть ее красивые глаза.
— Я только что разговаривал с Фростом. Он сейчас в «Пилгриме», — сказал Мур. — Говорит, что Хойт будет жить.
Она промолчала.
— Сегодня утром ему провели экстубацию гортани. У него до сих пор трубка в груди, поскольку повреждено легкое. Но дышит он самостоятельно.
— Он в сознании?
— Да.
— Говорит?
— С нами нет, — ответил Мур. — Только со своим адвокатом.
— Господи, если бы у меня тогда была возможность прикончить этого гада…
— Ты бы этого не сделала.
— Думаешь?
— Я думаю, что ты слишком хороший полицейский, чтобы не повторять прошлых ошибок.
Она в упор посмотрела на него:
— Кто знает!
«Даже ты не знаешь. Никто не знает, пока не окажется перед таким выбором».
— Я думал, что ты уже сделала определенные выводы, — сказал он, поднимаясь.
— Эй, Мур, — окликнула она его.
— Да?
— Ты ничего не сказал про Корделл.

Он намеренно не стал затрагивать эту тему. Кэтрин была главной причиной конфликта между ним и Риццоли, незаживающей раной в их отношениях.
— Я слышала, она идет на поправку.
— Операция прошла успешно.
— Он сделал это…
— Нет. Он не закончил экзекуцию. Ты прибыла вовремя.
Риццоли с облегчением откинулась на подушки.
— Я сейчас еду к ней в «Пилгрим», — сказал он.
— И что дальше?
— А дальше мы ждем тебя на работе, чтобы ты сама могла сжимать трубку своего проклятого телефона.
— Нет, я имела в виду, что будет дальше между вами?
Мур помолчал, уставившись в окно, откуда на лилии струился солнечный свет.
— Не знаю.
— Маркетт до сих пор печалится по этому поводу?
— Он предупредил меня. И был прав. Мне не следовало заходить так далеко. Но я не мог удержаться. Интересно, что было бы…
— Выходит, ты вовсе не святой Томас? — проговорила она. Мур грустно усмехнулся и кивнул. — Нет ничего более скучного, чем идеал, детектив.
Он вздохнул.
— Всегда приходится делать выбор. Трудный выбор.
— Главный выбор не бывает легким.
Повисла пауза.
— Может, выбирать нужно вовсе не мне, — наконец сказал он, — а ей.
Когда он подошел к двери, Риццоли окликнула его:
— Когда увидишь Корделл, передай ей от меня пару добрых слов, хорошо?
— И что сказать?
— Скажи, чтобы в следующий раз целилась выше.