"Магия любви и черная магия" Александра Давид-Неэль

Предисловие

Я долго колебалась, точнее не решалась в течение нескольких лет публиковать эту книгу из-за некоторых чудовищных по своей сути фактов, описанных в ее пятой и, особенно, шестой главах. Снова оказавшись в Азии, неподалеку от монгольской границы, я повстречала на священной Пятиглавой горе тибетских лам, совершавших паломничество в те края. Двое из них оказались уроженцами местности Гяронг.

Невзначай зашел у нас разговор о колдовстве и магах, обитающих в Гяронге. Однажды в одном из монастырей мне довелось услышать о некоторых отвратительных обрядах. Тибетские ламы поведали мне, что наряду с множеством известных им почтенных белых магов, по слухам, существуют также черные маги, которые совершают жестокие, бесчеловечные ритуалы. При этом, к моему великому удивлению, они упомянули о полом столе с массивным верхом, куда помещают живых людей, которые умирают с голоду, и чьи разлагающиеся тела служат сырьем для создания эликсира бессмертия. Это совпадало с автобиографическим рассказом героя моей книги. Без сомнения, он был не единственным свидетелем мрачного зрелища; во всяком случае, то, что говорили ламы-паломники, заставляло иначе относиться к слухам, передававшимся тайком из-за страха перед колдунами. Неожиданное подтверждение слов моего героя развеяло сомнения по поводу целесообразности публикации данных фактов, представляющих интерес с точки зрения этнологии.

Обстоятельства, сопутствовавшие сбору материала для этой книги, досконально описаны в ее прологе. Читатель, без сомнения, поймет, что события жизни рассказчика послужили лишь отправной точкой. Особое состояние моего героя, побудившее его вспомнить события своей прошлой жизни, исключало какие бы то ни было отступления. Рассказчика захлестывали эмоции, вызванные внезапно ожившими в его памяти воспоминаниями о пережитой драме, и он, разумеется, даже не помышлял об описании места действия или истолковании нравов и верований, связанных с излагавшимися событиями. Он знал, что мне хорошо известна значительная часть тех мест, где протекала его жизнь, и, более того, принимал меня за уроженку Тибета.

Если бы я воспроизвела этот рассказ так, как услышала его сама, то он показался бы людям, совершенно не знакомым с Тибетом и его обитателями, невразумительным во многих отношениях. Поэтому я предпочла придать своей книге форму романа, дабы обрести возможность с помощью описания пейзажей и изложения идей, присущих данному краю, воссоздать конкретную обстановку, на фоне которой действовали мои герои и которая оказывала влияние на их поступки. В то же время читателя просят не забывать, что эта история основана на конкретных событиях.

Александра Давид-Неэль Ривоцзе-Нга, август 1937 года

Пролог

Мой хозяин, фермер-дрокпа, бывший некогда предводителем разбойников. — Ночное похищение. — Признания у лагерного костра.

Путешествуя по Тибету, я сделала на несколько дней остановку на границе местности Дайшин, вблизи летнего стойбища зажиточного хозяина по имени Гараб, фермера-скотовода, каких немало можно встретить в здешних краях. Он оказал мне теплый прием, и я не спешила вновь пускаться в путь, наслаждаясь нехитрыми радостями, которые доставляли нам сытная трапеза, умиротворяющий покой, гарантированный соседством дрокпа, живописная местность и рассказы нашего хозяина.

Кроме того, меня удерживало еще одно обстоятельство. Узнав, что мой спутник и приемный сын лама Йонгден принадлежит к школе карма-тгыо,[1] фермер принялся упрашивать его совершить обряд, отгоняющий злых духов. Подобные просьбы в Тибете не редкость, и я ничуть не удивилась, а несколько дней спустя мне суждено было узнать тайную причину такой просьбы.

Владелец пастбищ и обширного стада Гараб был мужчиной высокого роста, с более темным, по сравнению с большинством жителей Тибета, цветом кожи. Скупые, точные движения выдавали привычку повелевать людьми. В глубине великолепных черных глаз иногда вспыхивало яростное пламя, не вязавшееся с гордой и небрежной невозмутимостью его поведения. Порой я замечала, как он внезапно замирает на месте и долго находится без движения, будто созерцая что-то вдали; иногда он часами просиживал в стороне от всех, очевидно, погруженный в религиозную медитацию. Однако наш хозяин не был верующим человеком.

Заинтригованная отнюдь не монгольским типом его лица, я решилась спросить, откуда он родом. Мое любопытство явно пришлось ему не по праву, однако он ответил: «Я издалека, из Нгари».

Нгари — это обширный округ Тибета, южная оконечность которой упирается в Гималаи. Горные перевалы связывают Нгари с Индией; в результате смешанных приграничных браков здесь появился тип людей, значительно отличающийся от распространенного в других районах Тибета. Таким образом, загадочная внешность Гараба нашла объяснение, но каким же ветром занесло его так далеко от отчего дома? Мне очень хотелось это разузнать, но я заметила его недовольство при моем первом вопросе и не решалась больше приставать к нему.

Однажды вечером, когда солнце давно уже опустилось за горизонт и мы с моим приемным сыном Йонгденом сидели перед палаткой Гараба, распивая с ним чай, в степи послышался глухой топот копыт. Наш хозяин прислушался.

— Кто-то едет… на тяжело навьюченной лошади, — промолвил он, распознав с присущей пастухам остротой слуха, что звук исходит не от вольного скакуна, оторвавшегося от табуна.

Всадник, который вскоре предстал перед нами, спрыгнул со взмыленного, запаренного коня и помог спуститься на землю сидевшей позади девушке.

— Мне нужна пара крепких резвых коней, — поспешно сказал он нашему хозяину. — Взамен я оставлю вам своего коня; оп молод и стоит хороших денег. Через несколько дней он снова будет в форме. У меня есть деньги; я доплачу разницу, сколько скажете.

— Потолкуем об этом завтра, — ответил Гараб. — Скоро стемнеет, оставайтесь здесь. Я велю приготовить вам постель и позаботиться о вашем коне.

— Спасибо, — отозвался всадник, — но нам надо ехать дальше.

Гараб удивленно посмотрел на незнакомца, и тот объяснил:

— За нами гонятся. К завтрашнему утру мы должны добраться до дальнего кочевья, где меня ждут друзья. — Затем, поколебавшись немного, он добавил: — Я ее похитил… она согласилась.

Гараб по-прежнему хранил молчание. Его лицо оставалось невозмутимым, как обычно, однако огонь, дремавший в глубине его глаз, вспыхнул и сверкнул молнией.

— Ты следуешь за ним по доброй воле? спросил он у девушки. — Если хочешь остаться здесь, скажи, пе бойся. Тебя возьмут под защиту.

— Я хочу ехать с ним, — ответила она, живо придвинувшись к своему спутнику.

На лицах у мужчины и женщины, жавшихся друг к другу в полумраке, отпечатались следы тревоги и усталости.

— Присаживайтесь, — сказал им хозяин. — Выпейте чаю и съешьте чего-нибудь, пока не привели лошадей.

Он подозвал слуг, проговорил им что-то тихим голосом, и те побежали на другой конец стойбища.

Вскоре слуги вернулись с двумя лошадьми, одна из них была уже оседлана, на вторую же они перебросили седло всадника и два больших тюка, свесив их по бокам животного[2] и затянув сверху ремнями.

— Ну, вот и все, — промолвил хозяин. — Это выносливые кони; вы сможете целую ночь скакать во весь опор.

— Сколько я вам должен? — спросил беглец. — Ничего, — ответил Гараб. — Вы оставляете мне стоящую лошадь, я сразу ее оценил. Значит, речь идет о равноценном обмене… второго же коня я дарю ей… — И оп указал на девушку.

— Это очень великодушно… — начал было молодой человек.

— Уезжайте скорее, — приказал щедрый благодетель, решительно обрывая всяческие изъявления признательности.

В мгновение ока оба вскочили на лошадей.

— В ваши котомки положили еду, — прокричал Гараб им вдогонку.

Ударив пятками по животам скакунов,[3] влюбленные помчались к горизонту, где звезды касались земли.

Безмолвие вновь окутало равнину. Наш хозяин присел у костра под открытым небом и погрузился в раздумья; его лицо, озаренное трепещущим пламенем, приобрело странное выражение, которого я никогда еще у него не видела. Внезапно он подозвал слугу и приказал принести крепкого ячменного пива. Выпив несколько чашек кряду, он вновь впал в задумчивость.

Хотя я лишь мельком взглянула на лошадей, которых он предоставил беглецам, от меня не ускользнула немалая стоимость этих животных. Что побудило моего хозяина отдать незнакомцам одного из скакунов даром? Я не удержалась от попытки установить истину.

— Вы одарили влюбленных по-царски, — сказала я.

— Я тоже был в их положении, — задумчиво пробормотал хозяин фермы.

Что пережил в своей жизни этот суровый человек? Любовный роман? Драму? Этим ли объяснялось его неожиданное сочувствие к попавшим в беду влюбленным?

В ту ночь мы не сомкнули глаз. Сидя у лагерного костра, мы затаив дыхание слушали странную историю, которая ожила в душе нашего хозяина, глубоко взволнованного недавней встречей. От пережитого потрясения оп говорил сам с собой вслух, видимо не осознавая, что кто-то его слушает.

Часть I

Посеявшие будущее

Глава I

Налет на караваи. — Возлюбленный, сотворенный в мечтах, материализуется.

Пустынное и голое плоскогорье, окаймленное далекими цепями гор, простиралось под сияющим ровной голубизной небом. Ни одна птица не оживляла пространства своим полетом, ни один звук не выдавал присутствия человека или зверя. Этот край земли — последний приют духов и фей, ищущих спасения от врага природы, строителя городов — человека.

Однако в тот день помимо невидимых существ, которые могли водиться на этой возвышенности, узкий овраг, перерезавший гористый пояс плато, приютил пятьдесят всадников с суровыми лицами, одетых в плотные одежды из бараньих шкур и остроконечные фетровые шапки, потемневшие от грязи. У выхода из оврага сидел на лошади впереди затаившегося в засаде отряда его молодой предводитель, он старался держаться как можно ближе к обрывистому склону горы и среди неравномерно разбросанных высоких травяных зарослей, на фоне бурой земли его было трудно заметить даже на достаточно близком расстоянии.

Время шло; люди и лошади, как видно привыкшие к долгому ожиданию, почти не двигались, а предводитель, устремивший взор на противоположный конец плато, застыл как изваяние.

Внезапно он нахмурил брови, силясь что-то разглядеть. Вдали, оттуда, куда он смотрел, у подножия горы показалось темное, едва заметное пятно, которое постепенно увеличивалось в размерах, превращаясь в движущуюся группу людей и животных. Не оборачиваясь, не потревожив своего скакуна, предводитель поднял руку; приглушенный ропот пробежал среди его спутников, а затем снова наступила тишина.

Неясное пятно все расширялось; оно оторвалось от горы и перемещалось теперь в пустом пространстве. Через некоторое время уже можно было разглядеть навьюченных мулов — многочисленный караван, направлявшийся в сторону всадников.

Когда он приблизился к месту засады, предводитель быстро поднял над головой ружье и с пронзительным криком галопом помчался навстречу путникам. В ответ раздались дикие вопли его сообщников, которые, выскочив из оврага, ринулись за ним следом.

Прежде чем странники успели опомниться, разбойники окружили их плотным кольцом, открыв пальбу. Ошалевшие от выстрелов вьючные животные разбегались врассыпную, роняя на землю поклажу и путаясь в отвязавшейся упряжи.

Тибетские грабители, как правило, прибегают к этому тактическому маневру, чтобы посеять панику среди животных каравана и парализовать волю людей. Устрашив погонщиков, разбойники всегда сумеют отыскать разбежавшихся лошадей и мулов и собрать разбросанную по земле поклажу. Однако, если караван ведут хорошо вооруженные, закаленные в подобных стычках торговцы, нападающие могут получить резкий отпор. Завяжется перестрелка, и обе стороны понесут урон. На сей раз путешественники оказались безобидными паломниками, направлявшимися в Лхасу, чтобы преподнести дары Далай-ламе и попросить у него благословения. Благодаря своим осведомителям разбойники знали истинную цену этих даров: дорогих лошадей и мулов, массивных слитков серебра и ценных китайских шелков. Они также предвидели, что те, кому доверена защита каравана, не смогут справиться с порученной им задачей. Их расчет оказался верным. Завидев разбойников, несчастные паломники поняли, что им придется расстаться со своим добром. Робкие попытки к сопротивлению были быстро пресечены; мужчины с понурыми головами и заплаканные женщины смирились со своей участью. Оставалось лишь уладить некоторые детали.

Путникам нечего было опасаться за свою жизнь. Все жители Тибета питают отвращение к убийству и прибегают к нему лишь в крайнем случае. Разбойники, которых я окрестила в одной из своих книг «благородными»,[4] не являются исключением; эти «удальцы» к тому же почти всегда набожны и грубо обращаются лишь с теми, кто не спешит сдаваться.

Вещи паломников, их лошади и мулы, деньги и драгоценности, которые они имели при себе, перекочевали в руки грабителей, но те оставили им необходимое количество съестных припасов, чтобы они не умерли с голоду, прежде чем доберутся до ближайшего селения. Они также оставили путникам несколько вьючных животных из тех, что подешевле, которые должны были везти провизию.

Не прошло и часа, как все было кончено, и отряд паломников скорбно поплелся в обратный путь. Бедняги думали только о том, как бы им добраться до родных мест. Продолжать путешествие без еды и денег под силу лишь крепким, энергичным молодым мужчинам, а большинство злополучных странников были зажиточными людьми, не привыкшими к нагрузкам и лишениям. А главное, их паломничество потеряло всякий смысл: у них похитили дары, которые они везли в Лхасу, а предстать перед Далай-ламой с пустыми руками немыслимо.

Пока караван удалялся, разбойники поспешно собирали разбежавшихся животных и раскиданные тюки, взваливали груз на мулов и привязывали к своим седлам за узду захваченных лошадей. Дележ добычи должен был произойти позднее, в надежном укрытии, далеко от места засады.

Грабители уже собирались отправиться в путь, как вдруг из-за пригорка показалась девушка. Она сделала несколько шагов и остановилась перед ними.

Это могла быть лишь одна из паломниц разграбленного каравана. Почему же она не последовала за своими спутниками?

Оправившись от изумления, разбойники рассерженно стали осыпать незнакомку вопросами. Что ей нужно? Получить милостыню? Попытаться вернуть отобранное украшение? А было ли оно на ней до их нападения? Кто мог подтвердить это? (Разве кто-нибудь из них всматривался в лица своих жертв, с которых они сдирали бусы и сережки?..) Притворщица, бесстыдница!.. Она за это поплатится! Ей придется возвращаться совсем одной и ускорять шаг, чтобы догнать своих далеко ушедших спутников.

Они выкрикивали, перебивая друг друга, все, что только ни приходило им на ум.

Девушка замерла, словно не слыша оскорблений и угроз, и ждала, не сводя глаз с предводителя разбойников. Она была очень высокой, серьезной и красивой.

Предводитель подъехал к ней на лошади.

— Почему ты не ушла вместе со всеми? Как получилось, что они не увели тебя? — спросил оп.

— Я спряталась, — ответила паломница.

— Спряталась?.. Зачем?.. Ты что, шпионишь за нами?.. Ты сумасшедшая?.. Тебе ведь было сказано: если ты не сможешь догнать своих, тем хуже для тебя. Уходи!

Девушка даже не шелохнулась.

— Ты что, оглохла?.. Проваливай! — повторил атаман.

— Это тебя я видела в мечтах, — прошептала странница точно во сне.

— Что?! — воскликнул молодой разбойник, а его сообщники, услышавшие неожиданное признание, покатились со смеху.

Предводитель однако остался серьезным. Нахмурив брови, он резко спросил:

— Чего ты хочешь?

— Возьми меня с собой, — тихо произнесла девушка.

Человек, к которому она взывала, окинул ее пристальным взглядом и, не проронив ни слова, поскакал прочь крупной рысью, чтобы занять место во главе отряда.

— Посадите ее на лошадь, пусть кто-нибудь везет ее позади себя, — бросил он на ходу через плечо.

Отряд разбойников пришел в движение. Развеселившись оттого, что возвращаются с богатой добычей, а их предводитель получил вдобавок от судьбы странный подарок, грабители с хохотом перебрасывались сальными шутками.

Но незнакомка будто ничего не слышала и подстегивала лошадь[5] с невозмутимым лицом.

Разбойники скакали без остановки до глубокой ночи. Наконец, когда они выбрались из извилистого ущелья, предводитель приказал сделать привал в густо заросшей травой долине, где струился ручей.

Быстро разбили лагерь и выставили часовых. Для этого достаточно было лишь сложить в кучу украденные тюки, привязать захваченных у паломников животных и развести костер. Выпив по несколько чашек чая с маслом и съев по две-три ячменные лепешки, разбойники заснули под открытым небом, закутавшись в свои меховые одежды и подложив под голову седла.

Впереди предстояли веселые дни пирушек по случаю удачного похода.

Любви молодого атамана была чужда поэзия; в этом отношении он ничем не отличался от своих собратьев и даже превосходил прочих разбойников грубостью.

Не спеша завершив скромную трапезу, он поднялся и бросил девушке:

— Ты хотела остаться… Ну что же, пошли!

И, не дожидаясь, когда она последует за ним, оп направился туда, где намеревался провести остаток ночи. Безмолвная девушка послушно шла за ним по пятам.

Сидя на покрывале, заменявшем ложе, предводитель перебирал в памяти новые для себя удивительные ощущения. Чувственность этого дерзкого разбойника, похожего на могучего здорового зверя, находила выход без всяких затруднений. Он шел к женщинам подобно жеребцам своего табуна, гонявшимся за кобылами. Дочери и жены пастухов охотно уступали ему то ли из страха, то ли оттого, что красивый самец пробуждал в них желание, но короткие связи не оставляли в его душе никакого следа.

Чем же эта девушка отличалась от других?.. Оцепенение, в котором пребывал его разум, не позволяло Гарабу рассуждать на данную тему. Он вновь почувствовал трепет, стеснение в груди, страстное желание, которые терзали его плоть и заставляли задыхаться. Смятение, рождавшее в душе хаос острых сладострастных ощущений, угнетало его. Гарабу казалось, что в недрах его существа поселилось сказочное чудовище, которое завладело его телом, взяло в тиски раскаленные конечности, зажало в пасти голову… Быть может, он сходил с ума?..

Оп привстал и окинул взглядом свою новую любовницу, лежавшую рядом. Рыжеватый свет ущербной луны придавал ее лицу своеобразное выражение.

В Тибете существует поверье о девушках-демонах сондрэма, которые ради забавы выбирают себе любовников среди людей, а затем мучают и пожирают их. Будучи в здравом уме, он смеялся над этими россказнями. И все же…

— Как тебя зовут? — резко спросил он.

— Дэчема,[6] — отвечала паломница.

— О! Какое прекрасное имя! — воскликнул предводитель. — Ты и вправду заставляешь радоваться! Ты принесла мне радость! Многим ли ты доставляла ее до меня?

— Ты же знаешь, что я была девственницей, — спокойно ответила его возлюбленная.

Молодой человек не возражал. Он не сомневался в этом. Его вопрос был продиктован желанием скрыть свое волнение за напускным безразличием и бравадой.

— Меня зовут Гараб,[7] — продолжал он. — Наши имена сочетаются… так же хорошо, как наши тела. Ты согласна, Дэчема?

Он наклонился к девушке и с силой сжал ее в объятиях.

Следующий день ушел на подсчет захваченной добычи, дележ причитавшейся каждому доли и споры о том, как лучше сбыть товар.

Лошади, мулы и провиант не давали повода для распрей. Тибетские разбойники не бездомные бродяги, а пастухи или хозяйственные фермеры, объединяющиеся при случае для набегов, которые они считают благородным делом, где проверяется сила и мужество храбрецов «с могучим сердцем».[8] Каждый из этих «героев» владеет палатками на высокогорных пастбищах либо домом в долине. Причитающиеся ему мешки с зерном или мукой пополняют семейные запасы продовольствия, а захваченный скот занимает место в стаде до тех пор, пока его не погонят вместе с другими животными для продажи на какой-нибудь отдаленный базар.

Однако на сей раз в числе трофеев были также шелковые ткани, серебро, золото в слитках и множество ценных предметов либо забавных вещиц, для которых сельские грабители не могли придумать применения. Эту часть добычи следовало продать или обменять на полезные товары в крупном городе, где подобные сделки не редкость, и достаточно далеко, чтобы тамошние сутяги не проведали о происхождении привезенных вещей и не попытались их присвоить под предлогом восстановления законности.

Настал полдень, а спорам по этому поводу не было видно конца. Пришло время обедать.

— Принеси мне чаю туда, — приказал Гараб одному из своих людей, который служил ему во время похода.

«Туда» означало место, где он провел ночь с Дэчемой и где она поджидала его, пока он руководил дележом добычи.

Сушеное мясо[9] и лепешки из ячменной муки были извлечены из котомок, подвешенных к седлу Гараба, и поданы ему с кувшином чая.

— Ешь, сколько влезет,[10] — сказал предводитель молодой женщине.

Она улыбнулась. Привычное успокаивающее занятие вернуло ее от грез к реальной жизни.

— Ты довольна? — спросил Гараб.

Она кивнула.

— Тебя не назовешь болтливой, — заметил он со смехом. — Ты подумала о том, что будешь теперь делать? Ты не сможешь догнать своих друзей-паломников. Как же ты вернешься домой? Это очень далеко отсюда? Сколько времени вы были в пути, когда я вас задержал?.. Твои отец и мать живы?.. Ты жалеешь о том, что сотворила, не так ли?.. Хочешь вернуться к своим?

— Нет, — промолвила Дэчема. — Я хочу остаться с тобой.

Все остальные его вопросы остались без ответа.

— Почему ты решила ехать со мной? — продолжал спрашивать он. — Ты не могла меня любить. Ты же никогда меня не видела.

— Я видела тебя в мечтах.

— Да, ты уже это говорила. Но в каких мечтах? Ты видела меня ночью во сне?

— Иногда, Но чаще я видела тебя, когда бодрствовала. Ты являлся мне на коне, посреди пустынных просторов; сидя в седле, прямой как струна, ты разглядывал вдали что-то невидимое для меня. Я сходила с ума от желания бежать к тебе… Внезапно я чувствовала, как меня отрывают от земли, сажают на твоего коня и увозят галопом через пустынные чантанги.[11] Порой, когда кто-нибудь заговаривал со мной, видение меркло, и тогда я ощущала странное одиночество и пустоту, словно исчезнувший всадник уносил с собой частицу моего «я».

— Ты знала, куда я везу тебя на своем коне?

— Я не думала ни о чем. Мы скакали без всякой ведомой мне цели. Помню лишь ветер, хлеставший в лицо, камни, с шумом вылетавшие из-под копыт коня, горы и Озера, устремлявшиеся нам навстречу, горячее сильное тело, которое я чувствовала под твоей одеждой, и биение наших сердец.

Гараб задумался.

— Я живу один, — сказал он, — без семьи, без жены. Если хочешь, можешь ею стать… По крайней мере на какое-то время. У меня просторная палатка и есть слуги, которые ухаживают за скотом. Через пять-шесть дней мы доберемся до владений племени, в котором я живу.

— Пять-шесть дней, — мечтательно повторила Дэчема. — А потом?..

— Потом, как я тебе сказал, ты будешь жить в моей палатке. Ты ни в чем не будешь нуждаться. У меня вдоволь еды, и тебе не надо будет работать.

— У пас тоже хорошо едят, и мне никогда не приходилось работать, — с гордостью заметила молодая женщина.

— Вот как! Значит, твои родители богаты? Кто твой отец?

— Он умер.

— А твоя мать?

— Она живет вместе со своим братом. Она владеет землями, которые отдает внаем, и вкладывает деньги в торговлю.

— А чем занимается твой дядя?

— Он — купец.

— Откуда?

— Из Диржи.

Гараб решил, что Дэчема лжет.

— Паломники, с которыми ты странствовала, пришли не из Диржи, — заметил он. — Они были монголами.

— Да, это были монголы из Да-Хурэ и Алашаня.

— Каким же образом ты оказалась с ними?

— Я их повстречала.

— Где же? И как получилось, что ты с ними столкнулась?

— Я странствовала с купцами.

— С купцами… Твои мать и дядя отпустили тебя с купцами?

— Я сбежала.

— Зачем?

— Я искала тебя… Я встретила этих торговцев, когда была уже далеко от Диржи. Я рассказала им, что отправилась в паломничество в Лхасу вместе с сестрой-монахиней, но она умерла по дороге и я решила продолжать странствие в одиночку, чтобы помолиться за ее душу. Купцы предложили мне идти вместе с ними и позволили сесть на одного из своих мулов. Во время пути я все время смотрела по сторонам в надежде, что ты явишься ко мне, как в видениях, но на сей раз наяву. Несколько дней спустя купцы сказали, что на время пути я должна стать их женой, всех разом, до конца пути. Ночью я удрала, прихватив с собой мешочек цампы. Я долго бежала, чтобы поскорее удалиться от лагеря, и два для пряталась в овраге, а затем отправилась дальше. Купцы остались позади, я не боялась больше погони, но у меня кончилась цампа. Я брела наугад, но была уверена, что рано или поздно встречу тебя. Мне удалось откопать тума[12] а в болотах, через которые я пробиралась, росли съедобные водоросли… Затем я увидела караван. Я повторила паломникам тот же рассказ: моя сестра-монахиня умерла по дороге в Лхасу… Они накормили меня и взяли с собой. И вот, наконец, я нашла тебя.

«Есть ли хоть крупица правды в этой невероятной истории? — размышлял Гараб. — Вполне возможно, что все это — только вымысел». Он склонялся к такому заключению, но не высказывал любовнице своих сомнений. Если она решила утаить от него свое происхождение и место, откуда пришла, он не будет настаивать на признании. Неведение как бы снимало с него ответственность и, возможно, позволяло избежать неприятных объяснений с семейством беглянки в том случае, если оно окажется влиятельным и обнаружит у него Дэчему.

Гараб молчал, и Дэчема возобновила разговор:

— Что ты будешь делать, когда вернешься домой?

— Я буду жить как дрокпа до тех пор, пока меня не призовут дела.

— Дела? Ты имеешь в виду торговлю или дела вроде вчерашнего?

Гараб расхохотался.

— И то и другое. Ты видела меня в деле, я не открою тебе ничего нового. Я — предводитель джагпа. Это как будто тебя не напугало.

— Я восхищаюсь тобой, — пылко прошептала Дэчема. — Ты был так прекрасен, когда выскочил на коне из оврага во главе отряда. Ты возьмешь меня с собой, когда пойдешь на «дело», не так ли?

— Взять тебя?! Где ты видела, чтобы джагпа вешали на себя такую обузу в походе! Разбой — удел смельчаков, а место женщины — под крышей. Через пять дней увидишь мой дом. Если он тебе понравится, останешься в нем, а если нет… ищи себе другой, — при этом он махнул рукой в сторону бескрайних плоскогорий и долин, простиравшихся за окружающими лагерь горами.

— Пять дней! — воскликнула Дэчема.

— Ты считаешь, что это слишком долго? Ты устала?

— Я никогда не устаю, — почти сердито возразила молодая женщина. — Пять дней — это слишком быстро. Теперь, когда я тебя нашла, я бы хотела никогда с тобой не расставаться, скакать дни и месяцы напролет на коне рядом с тобой, дальше и дальше, и проводить каждую ночь под открытым небом, как это было вчера.

Голос Дэчемы смягчился и приобрел ту же страстную интонацию, с которой возлюбленная Гараба описывала свои видения.

Волнующая музыка ее слов, воспоминания о сладостных ощущениях предыдущей ночи пробуждали в Гарабе желание. Нарисованные Дэчемой картины оживали в его воображении. Он видел ее сидящей верхом рядом с ним, день за днем, среди бескрайних просторов, где ничто не могло отвлечь их друг от друга. Он видел ночные стоянки под открытым небом, во время которых она должна была принадлежать только ему… Он чувствовал на губах вкус ее плоти, и его пальцы пылали при воспоминании о ее теле.

Если бы Гараб привел в свою палатку Дэчему, «приносящую радость», то он вызвал бы любопытство и расспросы пастухов племени и собственных слуг; не грозило ли это разрушить очарование неожиданной встречи и привести к преждевременному концу едва начавшийся чудесный роман?

Гараб смутно осознавал, что в его палатке та Дэчема, которую он держал сейчас в объятиях, утратит свое колдовское очарование. Она говорила, что убежала из дома. Возможно, ее близкие тоже хотели заточить девушку в жилище, палатке или доме, в то время как она, дух или демон в женском обличье, могла жить лишь па свободе, среди вольных просторов.

Дэчема! Дэчема! Приносящая радость! Какие дивные видения оживали при звуке твоего голоса! Какие рождались мечты о днях и ночах любви вдоль дороги, среди гор!

Душа Гараба ликовала. Эта мечта должна была воплотиться в жизнь!

— Меня ждут мои люди, — сказал он, поднимаясь с ложа. — Мы должны посовещаться. Я вернусь к тебе, как только освобожусь.

Споры, начатые еще утром по поводу сбыта части товара, были прерваны в час трапезы. Гараб, как и его сообщники, не был способен выработать приемлемый во всех отношениях план. Но под влиянием обуревавших его чувств новые мысли роем закружились в его голове.

Почему бы, спрашивал он себя, ему самому не заняться продажей награбленного? Для этого требовалось лишь взять на подмогу несколько человек и, переодевшись мирными купцами, отправиться в Лхасу. Множество торговцев из различных районов привозили туда товар, и разбойники, затерявшись в толпе, смогли бы незаметно совершить свою сделку. Средства, которые они получили бы от сбыта товаров в Лхасе, оказались бы более значительными, чем в другом месте. Таким образом, соображения осторожности сочетались с выгодой, и Гараб надеялся, что его товарищи одобрят этот план. Если бы он взял с собой в Лхасу Дэчему, то ему нетрудно было бы убедить их, что присутствие среди них женщины поможет им сойти за безобидных почтенных торговцев. И, в подтверждение добрых намерений их каравана, почему бы не объявить, что его набожная супруга решила приурочить паломничество в святой город к деловой поездке мужа?

Мысль о возможном паломничестве завладела разумом разбойника. Что мешает ему осуществить этот замысел?

Однако суеверный страх закрался в душу Гараба. Он был слишком счастлив. На протяжении предыдущих месяцев все его набеги приносили обильный урожай, но ценность захваченной накануне добычи намного превосходила стоимость предыдущих трофеев. Кроме того, он получил Дэчему. Столь длительная полоса удач могла таить в себе опасность. Следовало добровольно отказаться от части того, что ему принадлежало, пока судьба не заставила его принести жертву.[13] В противном случае с ним или его имуществом могла случиться какая-нибудь беда. Ремесло Гараба было сопряжено с немалым риском: во время очередной стычки шальная пуля грозила сразить его наповал. Либо ему было суждено потерять Дэчему.

Путешествие, ночи любви, заклятие злого рока, зависть богов и злорадство демонов, необходимость искупления грехов, накопившихся за десять лет разбойничьей жизни, — все эти мысли вихрем клубились в голове атамана, медленно направлявшегося к месту сбора.

Подобно всем своим соплеменникам, Гараб не допускал и тени сомнения в бесчисленных легендах и суевериях, живущих в сознании большинства жителей Тибета. Обычно эти поверья ничуть не занимали его, но теперь они всецело завладели его воображением.

— Братья, — начал он, усевшись на траву в кругу разбойников, — неужели вы не поняли, что вчера мы совершили очень тяжкий грех? Конечно, мы ведем неправильную жизнь, но до сих пор мы грабили только купцов, стремящихся к наживе. У нас были те же цели, что и у них, и мы тоже имели право исполнять свои желания. Мы не присваивали чужого добра тайком, как трусы, мы сражались, и среди нас были раненые, а в прошлом году был убит бедный Тобдэн. Мы не скупимся, никогда не отказываем неимущим в милостыне и щедро одариваем тех служителей культа, которые читают Священные Книги и совершают религиозные обряды в наших стойбищах. Одним словом, наши души не совсем чисты, но в то же время и не совершенно черны. Однако вчера мы напали на благочестивых паломников. Все, что они везли, было предназначено Далай-ламе. Что касается самих странников, мы их даже пальцем не тронули. Они намеревались преподнести свои дары, что равнозначно факту их реального подношения; воздаяние за их заслуги в этой жизни и в следующих воплощениях как в одном, так и в другом случае будет одинаковое, а следовательно, наша вина перед ними незначительна.

Сократив паломникам путь, мы тем самым избавили их от дорожных лишений и усталости, что благотворно скажется на их здоровье. Не будем же терзаться угрызениями совести по этому поводу. Главное сейчас — правильно распорядиться захваченной добычей, этими святыми дарами. Стоит ли их продать и присвоить деньги? Это было бы кощунством, и столь тяжкий грех пугает меня: его последствия в этой и других жизнях могут оказаться ужасными. А еще я считаю, что нам подозрительно долго сопутствует удача…

Думая прежде всего о своих целях, Гараб не часто вспоминал о раненых и товарище, погибшем в одном из походов; его собратья, поглощенные мыслями о собственной выгоде, также забыли о них.

— Постоянная удача меня страшит, — продолжал предводитель. — Вам известно, что это может навлечь на нас беду. Следует ли нам искушать судьбу, в очередной раз погнавшись за крупными барышами? Что вы об этом думаете? Я сомневаюсь, что это было бы разумно. По-моему, нам следует принести жертву, отказавшись от части добычи ради того, чтобы обезопасить себя и сохранить остальные трофеи. Кроме того, нам выпала редкая возможность замолить прошлые грехи и искупить те, что мы совершим в будущем, стоит лишь преподнести роскошные дары Далай-ламе. Удастся ли нам еще когда-нибудь заполучить столько подходящих вещей, чтобы воздать ему дань уважения? Почему бы нам не воспользоваться частью даров, как раз предназначенных для этой цели, и не испросить благословения Драгоценного Покровителя, которое убережет нас от превратностей нашего опасного ремесла? Я все сказал. Пусть каждый обдумает мои слова и без принуждения выскажет собственное мнение.

Гараб умел говорить, а все тибетцы питают слабость к красноречию, и хороший оратор почти всегда способен завоевать их сердца. Никто из слушателей не удивился, что столько здравых мыслей, сочетавших и осмотрительность в мирских делах, и заботу о спасении души, посетили их предводителя в тот момент, когда у него появилась новая возлюбленная. Впрочем, он был чистосердечен в своих речах, и сообщники всецело разделяли верования, лежавшие в основе его предложения. Все они с восторгом поддержали Гараба.

Двадцать разбойников из пятидесяти двух, входивших в отряд, были избраны для сопровождения атамана. Им предстояло зажечь лампады на алтарях богов, совершить коленопреклонение и получить благословение Далай-ламы не только для себя, но и для своих товарищей, которым предстояло вернуться домой. Все они в равной мере должны были получить отпущение грехов, а также поровну поделить прибыль, вырученную от продажи оставшихся товаров.

Все остались довольны. Разбойники, собравшиеся в Лхасу, скинули свои теплые плащи из овечьих шкур, переоделись в суконные одеяния, захваченные у паломников, натянули на голову шапки с подбитыми мехом наушниками, украшенными золотыми нашивками, натянули свои лучшие сапоги и сразу же превратились в богатых торговцев.

Каждый, будучи к тому же вооружен до зубов, преисполнился решимости мужественно охранять общее добро от возможных посягательств.

Предвкушение путешествия повлекло за собой и внутреннее перевоплощение разбойников: в каждом из них поселилась скаредная ханжеская душа базарного торговца, и они с невольным пренебрежением поглядывали на своих товарищей в пастушьей одежде, как будто те принадлежали теперь к другому, низшему сословию.

— Дэчема, нам нужен еще один день на сборы. Послезавтра на заре мы отправимся в поход.

— И через пять дней ты будешь дома?

— Как знать, — уклончиво ответил Гараб. — Смотри, что я тебе принес.

С этими словами он развернул женское платье темно-голубого сукна и рубашку ярко-красного шелка.

— Ну как, тебе правится? — спросил он. И, прежде чем его подруга успела ответить, добавил: — У меня есть и кое-что получше.

Из кармана широкого, стянутого поясом тибетского одеяния он вытащил длинное ожерелье из агата и кораллов, а также золотой ковчежец, отделанный бирюзой, который тибетцы носят в качестве украшения па шее.

— Ты довольна? — спросил он снова.

— О! Какое чудо! — воскликнула охваченная радостью Дэчема.

— Тебя поджидает еще один сюрприз, — весело продолжал Гараб, — но отложим его до завтра.

Они поужинали вдвоем на исходе дня. Дэчема не сводила глаз со своих украшений и красивого платья, гадая по поводу обещанного сюрприза. Каким же он окажется? Что подарит ей любимый — новые украшения, рулон китайского шелка, чтобы она сшила себе еще более прекрасное платье, или красивого мула-иноходца?

Настала ночь, и звезды озарили небо своим сказочным шествием. Дэчема почувствовала прикосновение губ молодого разбойника, и… мир перестал для нее существовать. Возлюбленные превратились в одно страстное желание.

В зябкой предрассветной прохладе лошади и мулы приплясывали и позвякивали бубенчиками, готовясь пуститься в путь. Люди, которым предстояло расставание, прощались, шумно обмениваясь традиционными в Тибете пожеланиями.

Дэчема сидела в седле возле Гараба среди купцов-самозванцев.

— В путь! — крикнул предводитель и, наклонившись к своей подруге, прошептал: — Дэчема, вот обещанный сюрприз: мы едем в Лхасу… Мы будем в пути больше месяца! Ты счастлива, любимая? Неудержимый поток безграничной радости захлестнул молодую женщину. Она вздрогнула всем телом и так резко дернула за узду, что ее скакун встал на дыбы. Дэчема потеряла равновесие, но Гараб крепко ухватил ее за талию, не позволив упасть. Быстро успокоившись, конь, на котором она сидела, перешел па спокойную рысь, но молодой искатель приключений не убрал руки с талии своей возлюбленной, и они долго скакали бок о бок, направляясь навстречу своей странной судьбе.

Магия Любви и Черная Магия - i_001.jpg

Глава II

Юность предводителя разбойников. — Сын божества.

Происхождение прекрасного всадника, с торжествующей улыбкой возглавлявшего шествие каравана, было и очень простым, и удивительно романтичным. Его покойная мать была служанкой зажиточного землевладельца. Об отце его никто ничего не знал. Богач Лагпа, хозяин матери Гараба, радовался своему достатку, видя, как умножается его добро, но был страшно удручен бесплодием своей супруги Чойдан. Он уже истратил немало средств на приношения богам, дары монастырям и милостыню беднякам, когда странствующий отшельник посоветовал ему совершить вместе с женой паломничество в самое святое место на земле — к Ган-Тэсэ,[14] заверив его, что это самый надежный способ обзавестись наследником.

У странника был внушительный вид, говорил он очень убедительно, и Лагпа решил последовать его совету. Однако путь предстоял неблизкий: чтобы добраться от его дома в окрестностях Хор-Канзэ до святой горы, следовало пройти весь Тибет из конца в конец. Тем не менее желание супругов обрести сына перевесило все опасения по поводу долгого и трудного пути. Они покинули дом в сопровождении трех слуг и молодой служанки Ньерки, находившейся в личном распоряжении Чойдан.

Одержимые страстной надеждой супруги молились во всех храмах по пути в святое место. Кроме того, они заходили в пещеры, в которых, согласно преданию, бывали боги либо обитали святые отшельники. Супругов не покидала надежда, что одни из небесных посланцев предстанет перед ними и возвестит, что их желание будет исполнено.

Хотя у четырех слуг не было оснований просить божество о той же милости — трое мужчин уже стали отцами, а юная Ньерки еще не вышла замуж, — они молились не менее усердно, чем их хозяева. Они также зажигали благовонные палочки, ставили свечи и часами оставались в священных пещерах, повторяя десятки тысяч раз слова молитвы.

Выполнив должным образом предписанные обряды, Лагпа и Чойдан со своими спутниками собрались в обратный путь. Они проделали почти половину пути, когда Чойдан сообщила мужу, что, по всей видимости, обещанное чудо свершилось: вскоре она станет матерью. Немного погодя произошло второе чудо: Ньерки обнаружила, что тоже ждет ребенка.

В положении Чойдаи не было ничего необычного, но беременность служанки была окутана тайной. Трое слуг — люди правдивые — напрочь отрицали свою причастность к этому, и Ньерки подтвердила их слова.

В ответ на настойчивые расспросы хозяев она поведала удивительную историю. Однажды вечером, повторяя в пещере мани[15] девушка заснула. Проснувшись от прикосновения рук, она увидела подле себя великое божество Ган-Тэсэ. Он был почти нагим — лишь бедра его прикрывала тигровая шкура, — с бледным как луна лицом и ожерельем из крупных ягод рудракша,[16] висевшим у него на груди. Девушку охватил священный ужас. При всем своем желании она не смогла бы ни закричать, ни сдвинуться с места, да и мыслимо ли было отказывать божеству?

Набожный, довольно доверчивый Лагпа охотно поверил бы, что божество с сияющим нимбом предстало перед его супругой или перед ним самим, дабы милостиво ниспослать благодать на их союз. Однако ему показалось подозрительным, что божество награждает девственницу ребенком. Древние предания, в которых он никогда не сомневался, рассказывали о таких чудесах, происходивших очень давно, но вряд ли подобное могло повториться в наши дни, тем более с его служанкой. Впрочем, малышка всегда вела себя благоразумно и, казалось, искренне верила в то, что говорила. Значит, ее рассказ не был вымыслом?

Однако, скорее всего, решил скептичный, рассудительный Лагпа, это было не само великое божество Кайласа, которое почитают индусы, а один из его приверженцев-йогов, которые прячут свою наготу под тигровыми или леопардовыми шкурами, носят ожерелье рудракша и покрывают лицо золой, чтобы стать «белыми как лупа» и во всем походить на свое божество.

Быть может, невинная Ньерки была заворожена одним из этих псевдосвятых, которые ночуют на кладбищах, едят мясо недавно похороненных трупов и совершают другие жуткие оккультные действа. Следовало ли предупредить об этом девушку? Надо ли было осквернять чистую душу Ньерки, чтобы на смену ее детским мечтам явились стыд и раскаяние? Добрый Лагпа решил, что это было бы жестоко. Он сделал вид, что поверил в легенду о сверхъестественном зачатии и рассказал ее слугам, попросив их не разглашать эту тайну. По возвращении им надлежало придерживаться версии, что Ньерки вышла замуж и ее муж умер вскоре после свадьбы. Слуги пообещали следовать этим указаниям, думая про себя, что отцом будущего ребенка вполне мог быть сам хозяин, решивший таким образом умножить свои шансы на наследника.

Ньерки строго-настрого запретили даже упоминать о своей ночи любви с божеством. Ей было велено рассказывать, что она овдовела вскоре после свадьбы. Но в доме Лагпы и среди его соседей все разделяли уверенность трех слуг в том, что подлинным отцом является богатый землевладелец.

Вскоре после возвращения домой обе женщины разрешились от бремени с интервалом в несколько дней, причем каждая из них родила сына. Лагпа избрал для ребенка своей служанки имя Гараб («необычайная радость» или «абсолютно счастливый») в качестве счастливого предзнаменования, сулившего удачу бедному, лишенному отца малютке.

Детство Гараба не было отмечено сколько-нибудь значительными событиями. Будучи ровесником хозяйского сына, он играл с ним в одни игры, а затем, когда Лагпа нанял амчода,[17] совмещавшего религиозные обязанности с работой наставника, стал обучаться вместе с ним.

Гараб научился читать, писать и считать гораздо быстрее своего товарища. Он превосходил его во всем: в красоте, в физической силе, ловкости и уме, так что Лагпа, несмотря на свою природную доброту и участие, которое он принимал в ребенке, оставшемся без отца, в конце концов загрустил. Сын служанки затмил его наследника! Он отстранил Гараба от учебы и послал работать в поле; однако к тому времени мальчик уже усвоил то немногое, чему мог научить его наставник. В Гарабе очень рано проявились склонность к лидерству, упрямство и гордость, не вязавшиеся с его подневольным положением, как бы мягко с ним ни обращались, он принадлежал хозяину, который мог распоряжаться им по своему усмотрению.

Гараб не раз принимался расспрашивать мать о своем отце, но та неизменно, как ей было велено, повторяла легенду о раннем вдовстве. Однако с возрастом он стал улавливать странные замечания в свой адрес, сочетавшиеся с особым расположением, которое питал к нему Лагпа, и снова пристал к матери с расспросами.

— Ты не вдова, — резко заявил он, — это ложь. Мой отец — Лагпа, не так ли? В таком случае, если ты — его вторая жена,[18] а я — его сын, то почему мы ютимся в жилище слуг, а не живем в доме вместе с его старшей женой и моим братом?

Бедная Ньерки, застигнутая врасплох дерзким подростком, не смогла больше отпираться. Она поведала ему о чуде, приключившемся с ней у подножия святой горы. Нет, он не был сыном хозяина, не имел права жить в его доме, но его отец намного превосходил богача Лагпу благородством и могуществом. Его отцом было великое божество Кайласа.

Из всей этой истории, которую с плачем поведала ему мать, Гараб усвою только одно: он не был сыном хозяина. Подросток посмеялся над выдумкой о своем божественном происхождении. «Видимо, — думал он, — у матери помутился разум…»

Мать Гараба умерла, когда ему едва исполнилось восемнадцать лет. На следующий день после ее похорон он поднялся в комнату хозяина и спросил его напрямик:

— Правда ли, что я — ваш сын, как все считают? Вам не кажется, что в таком случае было бы справедливо сказать мне об этом и отвести мне в вашем доме подобающее сыну место или хотя бы помочь мне занять приличное положение. У меня нет никакого желания оставаться слугой.

Лагпе не понравился дерзкий тон юноши.

— Ты не мой сын, и я ничего тебе не должен, — холодно возразил он. — Разве твоя мать говорила, что была моей любовницей?

— Нет. Она рассказала мне дурацкую сказку о божестве.

— Эта история была для нее реальным событием. Ты совершишь грех, если сохранишь о матери дурную память.

И он поведал Гарабу во всех подробностях рассказ о паломничестве к Ган-Тэсэ и поделился с ним своими догадками о его отце.

— Теперь, когда ты узнал о своем происхождении, — сказал он в заключение, — вспомни, что я всегда обращался с тобой по-хорошему. Я собирался делать это и впредь, но ты должен помнить, что твоя мать не была свободной женщиной. Она принадлежала моему дому, подобно тому как ее родители «принадлежали моим, и точно так же ты — в моем распоряжении. Не забивай себё голову глупыми мыслями. Тебе нельзя отсюда уйти, ты не можешь занять приличное положение. Ты должен оставаться здесь и усердно выполнять порученную тебе работу. Тебе не придется страдать от голода, ты будешь прилично одет, и на склоне лет у тебя будет свой угол.