Психология эмоций. Я знаю, что ты чувствуешь | Автор книги - Пол Экман

Нельзя сказать наверняка, действуют ли любые такие темы эмоций в качестве активных триггеров до получения опыта, связывающего их с эмоциональным результатом. Вспомните, что в исследованиях Охмана требовался определенный опыт для того, чтобы змея и паук стали триггерами страха, так как при первоначальном показе они не пугали испытуемых. Потребовалась всего одна ассоциация с неприятным результатом, чтобы они действительно стали триггерами страха, но все равно она потребовалась. Возможно, так бывает не всегда, так как Дарвин писал, что он испугался гадюки, не имея в прошлом никакого непосредственного опыта контактов со змеями. С практической точки зрения совершенно не важно, требуется ли для создания темы эмоции какое–то научение или же какие–то темы не требуют наличия у нас предварительного опыта для того, чтобы мы стали чувствительны к их возникновению. Но в любом случае мы получаем выгоду от опыта всего человеческого рода, жившего на этой планете, когда быстро реагируем на триггеры, важные для нашего выживания.

Я убежден, что одна из самых главных отличительных особенностей эмоций состоит в том, что события, вызывающие эмоции, имеют отпечаток не только нашего индивидуального опыта, но и прошлого опыта наших предков. [38] Эмоции, как удачно сказал Ричард Лазарус, отражают «мудрость веков» как в темах эмоций, так и в эмоциональных реакциях. Автооцениватели выявляют, что было важно для выживания не только в современной жизни, но и в жизни наших далеких предков, занимавшихся охотой и собирательством.

Иногда мы реагируем эмоционально на проблемы, которые были важны для нас раньше, но теперь больше не представляют для нас интереса. Вариации каждой темы, которые предоставляют и добавляют подробности к тому, что было идентифицировано с помощью автоматической оценки, начинают усваиваться очень рано — одни в младенчестве, а другие в детстве. Мы можем обнаруживать, что реагируем неадекватным образом на те вещи, которые вызывали у нас страх, гнев или отвращение прежде, и что теперь мы рассматриваем такие реакции неподходящими в нашей взрослой жизни. Мы с большей вероятностью будем делать ошибки при раннем усвоении триггеров эмоций просто потому, что наши механизмы научения еще не так хорошо развиты. Однако то, что мы узнаем в начале жизни, может забываться труднее, чем то, что мы узнаем позднее. (Это предположение лежит в основе многих методов психотерапии и подкрепляется результатами исследований.)

Наши автооцениватели очень сильны, они непрерывно наблюдают за нашей внешней средой без участия нашего сознания, выявляя темы и вариации событий, имеющих отношение к нашему выживанию. Используя компьютерную метафору, можно сказать, что механизмы автоматической оценки ведут в окружающей нас среде поиск того, что накапливается в базе данных эмоциональной готовности, которая формируется частично нашей биологией, обусловленной процессом естественного отбора, и частично нашим индивидуальным опытом. [39]

Помните, что зафиксированное в результате естественного отбора может представлять собой не триггеры как таковые, а лишь подготовительный материал, благодаря которому некоторые триггеры смогут быстро появиться в этой базе данных. Многие психологи концентрировали усилия на родственном, но все же другом наборе вопросов о том, как автоматические оцениватели квалифицируют новое событие для определения того, подходит ли оно, если использовать мою терминологию, к элементу, уже имеющемуся в базе эмоциональных оценок. У меня есть сомнения в правильности их предположений, которые основывались на том, что говорили им люди, хотя никто из нас не знает, что делает наш рассудок в тот момент, когда он использует процесс автоматической оценки. Это исследование предоставило хорошие модели для отображения того, как люди объясняют, что вызывает их эмоциональное возбуждение. В любом случае, их предположения не имеют непосредственного отношения к теории, которую я изложу далее в этой главе, — теории о том, из–за чего мы испытываем эмоции.

Эта база данных является открытой, а не закрытой; информация поступает непрерывно. [40] На протяжении жизни мы сталкиваемся с новыми событиями, которые могут интерпретироваться при автоматической оценке как подобные теме или вариации, хранящейся в базе данных, и когда это происходит, то возникает эмоция. По мнению психолога Нико Фрейда, то, что я называю вариациями, является не просто результатом предыдущего непосредственного опыта, но часто представляет собой новые стимулы, с которыми мы сталкиваемся и которые, по–видимому, имеют отношение к тому, о чем мы беспокоимся и что мы называем нашими заботами. [41]

Поскольку нам не нужно отвлекать наше сознательное внимание на наблюдение за событиями, которые становятся триггерами эмоций, то мы можем использовать наши сознательные процессы для выполнения чего–то другого. (Если при сознательном внимании мы обеспокоены возможностью возникновения событий, способных вызвать эмоции, то это, как я объясню позднее, является признаком психического расстройства.) Как только мы научимся водить машину, мы начинаем делать это автоматически и можем направлять наше внимание на беседу с попутчиком, прослушивание радиопередачи, размышление о грядущих событиях и т. п. Делая левый поворот, мы можем не прекращать слушать радио, для того чтобы занять после поворота правильную полосу. А если возникает опасность, то мы все равно действуем надлежащим образом. В этом состоит одно из главных достоинств эмоций, обеспечивающих им функциональность.

К сожалению, то, на что мы реагируем, не всегда может подходить нашей текущей окружающей обстановке. Если мы посещаем страну с левосторонним движением, то наши автоматические действия могут создать угрозу нашей жизни, так как мы запросто можем выполнить неправильное действие, выезжая на трассу или совершая поворот. Мы не можем беседовать или слушать радио. Мы должны осознанно не допускать автоматических действий, которые мы могли бы выполнить. Иногда обнаруживается, что наша эмоциональная жизнь протекает в другой «стране», т. е. совсем не в той обстановке, к которой чувствительны наши механизмы автоматической оценки. В таком случае наши эмоциональные реакции могут быть неадекватными тому, что происходит вокруг нас.

В этом не было бы большой проблемы, если бы не тот факт, что наши механизмы эмоциональной оценки действуют невероятно быстро. Если бы они работали медленнее, то они не были бы столь же полезными, но у нас появлялось бы время для осознания того, что вызвало наши эмоции. Наши сознательные оценки позволили бы нам прерывать процесс, если бы мы решили, что он является неподходящим или вредным для нас, прежде чем мы испытали бы эмоцию. Но природа не дала нам такого выбора. С точки зрения повышения шансов на выживание чаще было бы полезнее иметь медленные, а не быстрые механизмы оценки, полезнее на протяжение всей истории человеческого рода, и тогда бы мы не имели таких быстрых, неподконтрольных нашему сознанию автоматических механизмов оценки.

Хотя эмоции чаще всего приводятся в действие автоматическими оценивателями, они могут также возникать посредством других способов. Давайте рассмотрим восемь других путей генерирования эмоций. Некоторые из них предоставляют больше возможностей контролировать, собираемся ли мы испытывать эмоцию или нет.

Иногда эмоции возникают вследствие рефлективной оценки, при которой мы сознательно рассматриваем происходящее, но не можем с уверенностью сказать, что оно означает. По мере развития ситуации или улучшения нашего понимания происходящего мы начинаем улавливать что–то знакомое; оно соответствует чему–то такому, что уже имеется в нашей базе данных эмоциональной готовности, и механизмы оценки начинают действовать. Рефлективная оценка имеет дело с неясными ситуациями — ситуациями, на которые механизмы автоматической оценки еще не настроены. Предположим, вы встречаете кого–то, кто начинает рассказывать вам о своей жизни, но вам непонятно, почему он рассказывает вам это или с какой целью. Вы размышляете о том, что он говорит, пытаясь представить, что эти слова могут означать для вас. В какой–то момент вы можете понять, что он представляет для вас угрозу с точки зрения сохранения за вами вашего рабочего места, — тогда вступают в действие механизмы автоматической оценки и вы начинаете испытывать страх, гнев или другую подходящую эмоцию.

Время является той ценой, которую мы платим за получение рефлективной оценки. Механизмы автоматической оценки экономят нам эти мгновения или минуты. Часто наши механизмы автоматической оценки могут спасать нас и действительно спасают от несчастий, сокращая время, требуемое для рефлективной оценки.

Положительным фактором является здесь возможность влиять на то, что проступает, когда в результате рефлективной оценки начинают проявляться эмоции. [42] Чтобы оказывать такое влияние, мы должны хорошо знать наши собственные горячие триггеры эмоций — специфические вариации универсальных тем для каждой эмоции, которые наиболее заметны в нашей жизни. Прочитав об этих темах и их типичных вариациях в главах с 5–й по 9–ю, вы сможете лучше представлять себе горячие триггеры, которые имеются у вас и у окружающих вас людей. Если мы знаем наши горячие триггеры, то тогда мы можем предпринимать сознательные усилия для того, чтобы не позволить им искажать наши интерпретации того, что становится нам заметным при проявлении эмоции.

Предположим, триггером вашей реакции печали/страдания является намек на то, что дорогая вам женщина собирается оставить вас потому, что она раскрыла тщательно оберегаемый вами секрет — (усвоенное вами) ощущение бесцельности жизни. Если у вас есть время, вы можете использовать рефлективную оценку для принятия мер предосторожности против собственного суждения о том, что вскоре вы окажетесь покинутым. Это будет нелегко, но в результате тренировки вам удастся снизить вероятность того, что вы будете испытывать печаль или страдание, когда в действительности вас никто не бросает. Рефлективная оценка повышает важность роли вашего сознания. Вы имеете возможность научиться тому, как намеренно оберегать себя от неправильной интерпретации происходящего вокруг вас.

Испытывать эмоции возможно также, вспоминая прошлые эмоциональные эпизоды. Мы можем по своему выбору вспоминать какой–то эпизод, сознательно переосмыслить его и перейти к размышлениям о том, что произошло, почему это произошло или как бы мы могли действовать по–другому. Или же воспоминание может не являться результатом выбора; оно может возникнуть в нашем сознании непроизвольно. Но независимо от того, как возникает воспоминание, сознательно или непроизвольно, оно может включать с самого начала не только эпизод и сценарий эмоционального переживания, но и эмоциональную реакцию. Мы можем заново пережить эмоцию, которую мы ощущали в реально происходившем событии, или же теперь мы можем испытывать другую эмоцию. Например, человек может испытывать отвращение к себе из–за того, что испытывал страх в реально произошедшем эпизоде, но теперь может испытывать только отвращение и никакого страха, пережитого им ранее. Возможно также, что первоначально мы вспоминаем эмоциональные эпизоды, но не переживаем заново те или другие эмоции. Или эмоция может возникать тогда, когда эпизод начинает заново проигрываться в нашем сознании.

Мы с Робертом Левенсоном использовали задание на проверку памяти, вызывая у людей эмоции в лабораторных условиях, чтобы изучать выражения лица и физиологические реакции, характерные для каждой эмоции. Мы думали, что людям будет трудно заново переживать прошлые эмоциональные события, зная, что их снимают на видео и что к различным частям их тела прикреплены датчики, измеряющие ритм сердцебиений, частоту дыхания, кровяное давление, интенсивность потоотделения и температуру кожи. Все было совсем наоборот. Большинство людей, по–видимому, горят желанием получить возможность заново воспроизвести и пережить прошлую эмоциональную сцену. Дайте им шанс, и это произойдет практически немедленно для многих, если не для всех, эмоций.

Мы просили людей вспомнить их собственную версию одного из событий, которое было признано универсальным для всех эмоций. Например, чтобы вызвать печаль, мы просили людей припомнить то время в их жизни, которое было связано со смертью близкого им человека. Мы просили их представить себе тот момент, когда они испытывали наиболее сильную печаль, и затем попытаться вновь пережить эмоцию, которую они испытали, узнав об этой смерти.

К моменту завершения этих кратких инструкций у всех испытуемых изменялись физиологические параметры и субъективные чувства, а у некоторых — даже выражения эмоций на лице. Этому не следовало удивляться, так как каждый имел опыт припоминания важного события и ощущения эмоции. Что не было известно до нашего исследования, так это то, будут ли изменения, происходящие при припоминании эмоций, действительно походить на изменения, происходящие, когда эмоции вызываются другими средствами, но и те и другие изменения оказались похожими. Воспоминания о событиях, вызывавших у нас эмоции, т.е. о событиях, которые мы сами решили извлечь из нашей памяти и которые не заставляют нас немедленно заново переживать эмоции, испытанные нами первоначально, предоставляют возможность выяснить, как реконструировать происходящее в нашей жизни таким образом, чтобы мы имели возможность изменять то, что заставляет нас испытывать эмоциональное возбуждение.

Воображение является другим способом, позволяющим вызывать эмоциональную реакцию. Если мы используем воображение для воспроизведения сцен, которые заставляют нас испытывать эмоции, то мы получаем возможность «охладить» триггер. В своем сознании мы можем отрепетировать и испробовать другие способы интерпретации происходящего так, чтобы эта интерпретация не соответствовала нашему обычному горячему триггеру.

Разговоры о прошлом эмоциональном опыте также могут привести в действие наши эмоции. Мы можем рассказать человеку, с которым мы испытали эмоциональную реакцию, о том, что мы чувствовали и почему мы думаем, что мы чувствовали это именно так, а не иначе, или можем рассказать это другу или психотерапевту. Иногда простой разговор о вызвавшем эмоцию эпизоде заставляет нас заново испытывать эту эмоцию точно так же, как это происходит в наших экспериментах, когда мы просим людей действовать именно таким образом. [43]

Повторное переживание чувств, которые мы испытывали в прошлом эмоциональном эпизоде, может приносить свои выгоды. Оно может дать нам шанс придать делам другое направление; оно может обеспечить поддержку или понимание человека, с которым мы говорим. Разумеется, иногда повторное переживание эмоции приносит вред. Вы можете решить попытаться хладнокровно поговорить со своей супругой о недоразумении, произошедшем между вами несколько дней тому назад, и убедиться, что вы вновь испытываете гнев такой же или даже еще большей силы. Это может произойти даже в том случае, если бы вы надеялись, что этого не произойдет, так как большую часть времени мы не контролируем, когда мы начинаем испытывать эмоции. А если вы действительно испытываете эмоцию, то ваше лицо, вероятно, покажет ее окружающим и ваша супруга рассердится из–за того, что вы снова стали испытывать гнев.

Предположим, что вы рассказываете другу о том, как ужасно вы себя почувствовали, когда узнали от ветеринара, что вылечить вашу заболевшую любимую собаку невозможно. Сам по себе рассказ этой истории заставляет вас заново испытывать и проявлять печаль, а ваш друг, слушая вас, также начинает выглядеть опечаленным. Все мы можем испытывать эмоции, испытываемые другими людьми, т. е. проявлять сопереживание. Это шестой способ возникновения эмоций — основанный на наблюдении за эмоциональной реакцией другого человека.

Так происходит не всегда: например, в тех случаях, когда мы не считаем себя обязанными заботиться об этом человеке, когда мы никак не отождествляем себя с ним. Иногда, наблюдая эмоцию другого человека, мы начинаем испытывать совершенно противоположное чувство. Например, мы можем испытывать презрение к нему за то, что он испытывает такой гнев или страх, или бояться проявления его гнева.

Для того чтобы у нас возникла сочувственная эмоциональная реакция, несчастье не обязательно должно произойти с нашим близким другом. Оно может произойти с совершенно незнакомым нам человеком, причем не обязательно на наших глазах. Мы можем увидеть такого человека на кино–или телеэкране, прочитать о нем в книге или в газете. Хотя нет сомнений в том, что мы можем испытывать эмоции, читая о незнакомом нам человеке, удивительным здесь представляется то, что эмоции способен вызывать именно письменный язык, возникший в истории развития человечества довольно поздно. Я полагаю, что письменный язык трансформируется в нашем сознании в ощущения, изображения, звуки, запахи или даже вкус чего–либо, а затем эти образы трактуются механизмами автоматической оценки так же, как любое другое событие, способное вызывать эмоции. Если бы мы могли блокировать создание таких образов, то я уверен, что эмоции не вызывались бы только с помощью одного языка.

Другие люди могут сообщать нам, чего следует бояться, на что сердиться, чему радоваться и т. д. Этот символический путь обычно подразумевает присутствие человека, проявляющего заботу о нас в раннем детстве, и влияние этого человека будет усиливаться, если эмоция, о которой нам рассказывают, ценится высоко. Нередко то, что вызывает эмоции у людей, играющих важную роль в нашей жизни, невольно заставляет нас усваивать их вариации эмоций как наши собственные. Например, у ребенка, мать которого боится толпы, также может появиться страх перед большими скоплениями людей.

Большинство авторов, писавших об эмоциях, обсуждали нарушение норм и те эмоции, которые мы испытываем, когда важные общественные нормы нарушаются нами или другими людьми. [44] Мы можем испытывать при этом гнев, отвращение, презрение, стыд, вину, удивление, а возможно, и веселье или удовольствие. Все зависит от того, кто нарушил норму и что эта норма собой представляет. Разумеется, нормы не являются универсальными; какие–то нормы могут даже не считаться нормами всеми представителями одной нации или культуры. Возьмите, к примеру, различия взглядов современных молодых и пожилых американцев на допустимость и значение орального секса. Мы знакомимся с нормами, которые должны соблюдать люди, как в детстве, так и во взрослой жизни.

Есть и еще один, последний, путь возникновения эмоций — довольно новый и неожиданный. Я обнаружил его, когда мы вместе с моим коллегой Уолли Фризеном разрабатывали наш метод измерения движений лица. Чтобы узнать, как лицевые мышцы изменяют внешний вид лица, мы снимали себя на видео в то время, как мы систематически составляли различные комбинации движений наших лиц. Мы начали с одиночных сокращений мышц и затем разработали способ сочетания одновременно шести мышечных движений. Сделать эти движения было не всегда просто, но за несколько месяцев тренировок мы научились это делать и записали на пленку десять тысяч комбинаций движений мышц лица. Изучая впоследствии наши видеозаписи, мы поняли, как узнавать по каждому выражению, какие мышцы его создали. (Эти знания легли в основу нашей системы измерения — «Системы кодирования движений лица» (FACS) [45] , которую мы обсуждали в главе 1.)

Я обнаружил, что когда я придавал лицу конкретные выражения, меня переполняли сильные эмоциональные чувства. Это были не просто любые выражения лица, а только те, которые я уже идентифицировал как универсальные для всех людей. Когда я спросил Фрейсена, происходило ли с ним подобное, он ответил, что также испытывал эмоции, когда придавал лицу определенные выражения, и эти эмоции часто ощущались как очень неприятные.

Несколько лет спустя Бобу Левенсону довелось проработать в моей лаборатории целый год. По–видимому, ему очень нравилось жить в Сан–Франциско и помогать нам проверять нашу сумасшедшую идею о том, что простое изменение выражения лица способно вызвать изменения в вегетативной нервной системе человека. В течение последующих десяти лет мы провели четыре эксперимента, включая один, проведенный не в западной культуре, а на западе острова Суматра. Когда привлеченные нами люди следовали нашим инструкциям о том, какими мышцами нужно двигать, их физиологические показатели изменялись и большинство сообщали, что они испытывали эмоции, И вновь такое изменение вызывали не любые движения лица. Испытуемые должны были делать те мышечные движения, которые, как установили наши предыдущие исследования, обеспечивали универсальные выражения эмоций. [46]

В другом исследовании, посвященном исключительно улыбкам, мы с психологом Ричардом Дэвидсоном, занимающимся изучением мозга и эмоций, обнаружили, что появление улыбки на лице вызывает многочисленные изменения в работе мозга, которые возникают у человека, испытывающего удовольствие. Это были не любые виды улыбки, а только те, которые, как я обнаружил раньше, действительно выражали удовольствие (см. главу 9). [47]

В ходе этого исследования мы просили людей делать определенные движения мышцами лица, но я уверен, что мы могли бы получить те же результаты, если бы люди издавали голосом звуки, соответствующие каждой эмоции. Большинству людей гораздо труднее сознательно воспроизводить голосовое звучание эмоции, чем делать соответствующее выражение лица. Но мы нашли одну женщину, которая могла это делать, и она действительно добивалась одинаковых результатов и с помощью голоса, и с помощью лица.

Создание эмоционального опыта, изменяющего ваше физиологическое состояние за счет намеренного придания лицу внешнего вида, соответствующего данной эмоции, вероятно, является не самым распространенным способом переживания какой–то эмоции. Но он может использоваться намного чаще, чем нам первоначально казалось. Эдгар Аллан По знал об этом, когда писал свой рассказ «Похищенное письмо»:

«Когда я хочу узнать, насколько умен, или глуп, или добр, или зол этот мальчик или о чем он сейчас думает, я стараюсь придать своему лицу точно такое же выражение, которое вижу на его лице, а потом жду, чтобы узнать, какие мысли или чувства возникнут у меня в соответствии с этим выражением» (перевод И. Гуровой).

Я описал девять путей возникновения эмоции. Наиболее распространенный из них связан с использованием так называемых автооценивателей, т. е. механизмов автоматической оценки. Второй путь начинается с рефлективной оценки, которая затем приводит в действие наши автооцениватели. Припоминание прошлого эмоционального опыта — это третий путь, а использование воображения — четвертый. Пятый путь предусматривает рассказ о прошлом событии, вызвавшем эмоцию. Шестой путь — это сопереживание. Седьмой путь предусматривает обучение нас тому, что должно вызывать наши эмоции. Восьмой путь — это нарушение общественных норм. Последний, девятый, путь ассоциируется с приданием лицу внешнего вида, соответствующего выражению конкретной эмоции.

Следующая глава написана на основе уже известных вам сведений о том, как приводятся в действие наши эмоции. В ней вы узнаете, когда и почему нам бывает трудно изменить то, что вызывает у нас эмоциональное возбуждение. Она содержит предположения о том, что мы можем сделать для более точного распознавания эмоций, возникающих при выполнении автоматической оценки. Возникновение эмоций на основе автоматической оценки часто происходит тогда, когда мы оказываемся в неприятном положении, и впоследствии нам нередко приходится сожалеть о том, как мы вели себя в такой эмоциональной ситуации.

Глава 3. Как изменить то, из–за чего мы испытываем эмоции
Прогулка по краю отвесной скалы может вызывать страх, несмотря на ясное понимание того, что установленное заграждение не даст вам упасть. Не важно, что дорожка совершенно нескользкая. а заграждение не кажется хрупким; ваше сердце все равно бьется быстрее, а ладони потеют. Само по себе знание того, что вам нечего бояться, не уничтожает наш страх. Даже несмотря на то, что большинство людей могут контролировать свои действия и твердо ступать по дорожке, они лишь изредка позволяют себе окинуть взором открывающиеся перед ними пейзажи. Опасность ощущается даже тогда, когда объективно ее не существует. [48] Пример прогулки по скале показывает, что наше знание не всегда может перевесить оценки автооценивателей, которые генерируют эмоциональные реакции. После того как возникают наши эмоциональные реакции, мы можем осознавать, что нам не следует вести себя так эмоционально, однако наши эмоции могут сохраняться. Я полагаю, что это обычно происходит тогда, когда триггер является темой эмоции, выработанной в процессе эволюции, или усвоенным триггером, очень близким к этой теме. Когда усвоенный триггер находится в более дальнем родстве с темой, то наше рациональное знание может успешнее прерывать эмоциональный опыт. Другими словами, если наши опасения имеют лишь отдаленное отношение к теме, то мы можем подавить их по собственному усмотрению.

Но есть и другой, более опасный способ подавления эмоциями того, что мы знаем. Эмоции могут препятствовать нашему доступу ко всему, что нам известно, к информации, которая была бы в нашем распоряжении, если бы мы не были эмоционально возбуждены, но которая в случае нашего эмоционального возбуждения становится для нас недоступной. Когда мы охвачены неподходящей эмоцией, мы интерпретируем происходящее в соответствии с тем, что мы чувствуем, и игнорируем наше знание, которое не соответствует нашему чувству.

Эмоции изменяют то, как мы видим мир и как мы интерпретируем действия других людей. Мы не пытаемся оспорить правильность причины, по которой мы испытываем конкретную эмоцию; напротив, мы стараемся подтвердить ее обоснованность. Мы оцениваем происходящее так, как это согласуется с испытываемой нами эмоцией, и таким образом оправдываем и поддерживаем ее. Во многих ситуациях это может помочь нам концентрировать наше внимание, направлять наши решения относительно того, как реагировать на текущие проблемы, и понимать, что поставлено на карту. Но это может создать для нас сложности, так как, когда мы охвачены эмоцией, мы недооцениваем или игнорируем уже имеющееся у нас знание, которое могло бы не соответствовать испытываемой нами эмоции, точно так же, как мы игнорируем или принижаем значение поступающей к нам извне новой информации, не соответствующей нашей эмоции. Другими словами, тот же самый механизм, который направляет и фокусирует наше внимание, может ослабить нашу способность использовать информацию и знания, уже накопленные в нашем мозгу. [49]

Предположим, что кто–то приходит в ярость от нанесенного ему публичного оскорбления. Во время этого приступа ярости ему будет непросто оценить, действительно ли слова, сказанные в его адрес, носили оскорбительный характер. Доступность знания о прошлой жизни этого человека и о природе оскорблений будет носить избирательный характер; припоминаться будут лишь те знания, которые оправдывают его ярость, а не те, которые указывают на ее необоснованность. Если человек, произнесший слова, воспринятые как оскорбление, дает разъяснения или приносит извинения, то разъяренный человек не всегда может немедленно отразить эту информацию (факт извинения) в своем поведении.

В течение какого–то времени мы находимся в состоянии невосприимчивости, когда наше сознание не может усвоить информацию, которая не соответствует, не подкрепляет или не оправдывает испытываемую нами эмоцию. Такое состояние невосприимчивости может оказаться скорее полезным, чем вредным, если оно будет очень недолгим, т. е. продолжаться одну–две секунды. В этом коротком промежутке оно фокусирует наше внимание на текущей проблеме, используя наиболее релевантное знание, способное направлять наши первоначальные действия и подготовку к дальнейшим действиям. Трудности или неподходящее эмоциональное поведение могут возникнуть тогда, когда состояние невосприимчивости сохраняется гораздо дольше — несколько минут или даже часов. Слишком долгий период невосприимчивости способствует искажению того, как мы видим окружающий мир и самих себя. [50]

В случае потенциальной автомобильной аварии, которой нам чудом удалось избежать, мы не испытываем страха после того, как встречная машина проносится мимо. Мы быстро понимаем, что опасность миновала, и ждем, пока частота сердцебиений и дыхания возвращается к нормальному уровню, на что обычно требуется от пяти до пятнадцати секунд. Но предположим, что страх вызван причиной, ложность которой мы не можем осознать достаточно быстро. Предположим, что человек боится того, что причиной боли в пояснице является рак печени. Во время периода невосприимчивости он будет отвергать не подкрепляющую его опасения информацию, игнорируя тот факт, что вчера он помогал другу перетаскивать мебель и надорвал спину.

Рассмотрим типичную семейную ситуацию: утром, перед уходом супругов на работу, Джим говорит своей жене Элен, что из–за изменившихся обстоятельств он не может забрать сегодня их дочку из школы и что это должна сделать Элен. Элен отвечает ему недовольным голосом и с выражением гнева на лице, так как она крайне рассержена. «Почему ты не предупредил меня заранее? У меня на это время назначена встреча с одним из моих менеджеров!» Элен не обдумывала свою реакцию сознательно, она вовсе не хотела выглядеть раздраженной. Это произошло потому, что ее автооцениватели интерпретировали сообщение мужа как мешающее достижению ее собственных целей (вероятная тема для гнева) независимо от нее самой.

Чувствуя по голосу и выражению лица жены, что она раздражена, Джим решает подвергнуть сомнению ее право на гнев. Теперь он начинает испытывать раздражение от поведения Элен, так как гнев часто порождает гнев. «Что ты так рассердилась? Я не мог сообщить тебе об этом вчера, потому что мой босс позвонил мне несколько минут тому назад и сказал, что в нашем отделе сегодня проводится внеочередное совещание, на котором я должен обязательно быть». Теперь Элен знает, что Джим не руководствовался только своими прихотями и что у нее нет причины расстраиваться из–за неожиданного крушения ее планов, но если она по–прежнему находится в состоянии невосприимчивости, то борьба может продолжаться. Ее раздражение ищет возможности оправдать свое появление. Элен может пожелать оставить последнее слово за собой: «Ты сразу же должен был сказать мне об этом!» — но постараться держать себя в руках и не действовать под влиянием своего раздражения.

Если Элен сможет учесть информацию, полученную от Джима, то она изменит свое восприятие того, почему Джим сделал то, что он сделал. Затем она может отказаться от истолкования его поведения как проявления неуважения к ней, и ее раздражение исчезнет. Однако есть много причин, по которым период невосприимчивости может оказаться долгим, что будет вынуждать Элен сохранять свой гнев и не сдавать позиций после предоставления Джимом информации, которая должна была бы этот гнев ослабить. Возможно, она не выспалась. Возможно, она перегружена работой и изливает свое недовольство на Джима. Возможно, они уже несколько месяцев спорят по важному для них вопросу, например, заводить ли еще одного ребенка, и у Элен накопилось раздражение по поводу позиции Джима, которая кажется ей эгоистичной. Возможно, Элен принадлежит к тому типу людей, у которых гнев играет в характере доминирующую роль. (Я расскажу о своем обследовании людей, испытывающих неприязненные чувства к окружающим, в главе 6.) Или же Элен могла действовать в этой ситуации по сценарию, заимствованному ею из другого периода ее жизни, — сценарию с высоким градусом эмоциональной напряженности, который она разыгрывает снова и снова.

Сценарий предусматривает наличие основных действующих лиц — человека, разыгрывающего сценарий вместе с другими необходимыми персонажами, — и историю их взаимодействий в прошлом. Не каждый «импортирует» в сегодняшние ситуации из своего прошлого те сценарии, которые не слишком подходят к этим ситуациям. Традиционные психоаналитические теории личности утверждают, что сценарии импортируются тогда, когда люди имеют нереализованные чувства — чувства, которые никогда не были выражены до конца или с удовлетворительной полнотой либо, если и были выражены, не привели к желаемому результату. Сценарии искажают реальность, вызывая неподходящие эмоциональные реакции и удлиняя период невосприимчивости.

Предположим, что Элен была младшим ребенком в семье, а ее брат Билл был часто обижавшим ее забиякой. Если бы Элен была напугана таким жизненным опытом, если бы ее родители всегда принимали сторону Билла и считали бы, что Элен сгущает краски, то она могла бы часто импортировать сценарий «Я всегда нахожусь в чьем–то подчинении» в ситуациях, которые хотя бы отдаленно выглядели подобными ситуациям из ее детства. Одна из главных забот Элен состоит в том, чтобы ее никто не подавлял, и это заставляет ее ощущать чье–то доминирование, даже когда в действительности оно отсутствует. Элен не хочет импортировать этот сценарий. Она умная женщина и благодаря обратной связи от тех, с кем она находится в близких отношениях, она знает о своей склонности к такого рода ошибочным интерпретациям и неадекватным реакциям. Но на протяжении периода невосприимчивости она мало что может с этим поделать. Она даже не знает, что находится в состоянии невосприимчивости. Только позднее, после серьезных размышлений, Элен понимает, что действовала неадекватно ситуации, и сожалеет о своем поведении. Она хотела бы извлечь триггер «он пытается надо мной доминировать» из своей базы данных эмоциональной готовности. Ее жизнь стала бы лучше, если бы она смогла устранить этот триггер; она утратила бы склонность к длительному проявлению гнева и не стала бы искажать мотивы поведения других людей с целью подогнать их под свои эмоции.

Многие люди хотели бы иметь возможность осуществлять именно такой контроль за тем, когда они проявляют эмоциональную реакцию. Одна из причин, по которой люди обращаются за помощью к психотерапевтам, состоит в том, что они не хотят больше испытывать эмоции по поводу того, что вызывает у них эмоции сейчас. Но никто из нас не хочет полностью и безвозвратно избавляться от всех наших эмоций. Если бы мы смогли это сделать, наша жизнь стала бы унылой, скучной, неинтересной и, возможно, менее безопасной.

Страх действительно охраняет нас; нам удается спасать нашу жизнь, потому что мы без размышлений можем отвечать на угрозы причинения нам вреда с помощью защитных реакций. Реакции отвращения удерживают нас от совершения действий, которые могут быть вредными в прямом и переносном смысле. Печаль или отчаяние по поводу понесенной утраты могут обеспечить получение помощи от других людей. Даже гнев — эмоция, которую большинство людей хотели бы подавлять, — также полезен для нас. Он предупреждает других и нас самих, когда что–то мешает исполнению наших намерений. Такое предупреждение может вызвать изменение, хотя оно может также вызвать и ответный гнев. Гнев побуждает нас пытаться изменить мир, добиваться социальной справедливости, бороться за права человека.

Захотели бы мы в действительности устранить такие виды мотивации? Без возбуждения, чувственного наслаждения, гордости за свои достижения и достижения детей, удовольствия от причудливых и неожиданных событий, происходящих вокруг нас, стала бы наша жизнь привлекательной настолько, чтобы мы хотели жить? Эмоции не похожи на аппендикс. Эмоции находятся в центре нашей жизни. Они делают нашу жизнь живой.

Вместо того чтобы подавлять эмоции полностью, большинство из нас хотело бы уметь избирательно сдерживать наши эмоциональные реакции на конкретные триггеры. Мы хотели бы использовать нечто наподобие клавиши «delete« для ликвидации одного или нескольких триггеров, сценария или заботы, хранящихся в нашей базе данных эмоциональной готовности. К сожалению, мы не располагаем неопровержимым доказательством того, что это действительно можно делать.

Один из выдающихся исследователей человеческого мозга и эмоций, психолог Жозеф Леду, недавно написал: «Условное научение страхом является особенно эластичным и фактически может представлять собой форму неизгладимого научения… [51] Неизгладимость усвоенного страха имеет свои положительную и отрицательную стороны. Очевидно, что она очень помогает нашему мозгу хранить информацию о тех стимулах и ситуациях, которые ассоциировались с опасностью в прошлом. Но эти важные сведения, обычно усваиваемые в травматических обстоятельствах, могут также находить свой путь в нашу повседневную жизнь, вмешиваясь в ситуации, в которых они оказываются не слишком полезными…» [52]

Я получил счастливую возможность поговорить об этом с Леду в то время, когда я писал эту главу, и попросил его высказаться немного точнее по поводу того, что он имел в виду и насколько он уверен в правильности своих слов. Во–первых, я должен сразу же заявить, что Леду обращается только к усвоенным триггерам, которые я называю вариациями. Темы, являющиеся продуктом нашей эволюции, и Леду, и я считаем неустранимыми. Иллюстрацией такой темы является, к примеру, открытие того факта, что крысы, родившиеся в лабораторных условиях и никогда не видевшие кошек, увидев кошку в первый раз в жизни, проявляют страх. Это врожденная тема, триггер страха, не требующий научения. Способность темы вызывать эмоцию может быть лишь ослаблена, но не устранена окончательно. Но можем ли мы забыть о вариациях, т. е. тех триггерах, о которых мы узнали в процессе нашей жизни?

Не углубляясь в технические детали исследований мозга, выполненных Леду, скажем лишь, что, когда создается триггер эмоций, т. е. когда мы учимся бояться чего–то, возникают новые связи между группами клеток в нашем мозгу, формируя то, что Леду называет скоплением клеток. [53] Те скопления клеток, которые содержат память о таком усвоенном триггере, по–видимому, представляют собой перманентные физиологические записи того, что мы усвоили. Они образуют то, что я называю базой данных эмоциональной готовности. Однако мы можем научиться разрывать связь между скоплениями клеток и нашим эмоциональным поведением. Триггер по–прежнему активирует существующее скопление клеток, но связь между скоплением клеток и нашим эмоциональным поведением может быть разорвана, по крайней мере на какое–то время. Мы боимся, но мы не действуем так, как будто мы испытываем страх. Мы можем также научиться разрывать связь между триггером и этими скоплениями клеток таким образом, чтобы эмоция не приводилась в действие, скопление клеток сохранялось, база данных не разрушалась, ее потенциал заново связывался с триггером, а реакция оставалась внутри нас. При определенных обстоятельствах, когда мы испытываем тот или иной вид стресса, триггер опять становится активным, устанавливается его связь со скоплением клеток и эмоциональная реакция возникает снова.

Хотя все исследования Леду были посвящены эмоции страха, мы считаем, что они вряд ли принесут разные результаты для страха или печали. Это соответствует моему личному опыту и тому, что я наблюдал у других; поэтому я полагаю, что его выводы можно распространить и на другие эмоции, возможно, даже на те, которые воспринимаются позитивно. [54]

Наша нервная система не позволяет легко менять то, что заставляет нас испытывать эмоции, забывать связь между скоплением клеток и реакцией или между скоплением клеток и триггером. База данных эмоциональной готовности представляет собой открытую систему, в которую постоянно добавляются новые вариации, но это не та система, которая позволяет легко удалять однажды введенные в нее данные. Наша эмоциональная система создана для того, чтобы поддерживать наши триггеры в рабочем состоянии, а не сдерживать их, и позволяет приводить в действие наши эмоциональные реакции без размышления. Биологически мы созданы таким образом, что мы не можем легко прерывать наши эмоциональные реакции.

Давайте теперь снова вернемся к примеру потенциального столкновения с другой машиной, чтобы узнать, как результаты Леду помогают нам понять, что происходит, когда мы пытаемся изменить то, что заставляет нас испытывать эмоции. Каждый водитель может припомнить ситуацию, когда он, сидя на сиденье пассажира, непроизвольно пытался нажимать ногой на несуществующую тормозную педаль, когда видел другую машину, внезапно возникающую впереди. Нажатие на тормозную педаль — это условная реакция на страх, вызванный возможностью столкновения с другой машиной. Усвоенными являются не только реакция — нажатие на тормозную педаль, но и триггер. Автомобили не были частью внешнего окружения наших предков; машина, возникающая перед нами, — это не изначально присутствовавшая в нас тема, а усвоенная вариация. Мы усваиваем ее очень быстро, потому что она очень близка к одной из вероятных тем страха — чего–то, что внезапно появляется в поле нашего зрения и приближается к нам, как будто пытаясь нанести нам удар.

Хотя большинство из нас, сидя на сиденье пассажира, будет непроизвольно нажимать на несуществующую тормозную педаль при возникновении ощущения опасности, инструкторы по вождению учатся не делать этого. Они могут учиться прерывать реакцию и в таком случае будут по–прежнему испытывать страх, но не будут реагировать на него физически. (Я подозреваю, что можно будет заметить следы страха на их лицах или в звуке их голоса.) Или они могут учиться разрывать связь между триггером (внезапно появляющаяся впереди машина) и скоплением клеток в мозгу, которая была создана для этого триггера страха. [55] Возможно, они тонко настраивают связь между триггером и скоплением клеток таким образом, чтобы возникал страх, а защитная реакция в виде нажатия на тормозную педаль активировалась только тогда, вероятность опасного события была высокой. Но если они плохо спали прошлой ночью или размышляли о незаконченном споре с супругой, начавшемся этим утром, то они снова пытались бы нажимать ногой на тормозную педаль подобно всем тем, кто не является инструктором по вождению и не учился прерывать действие этого триггера. Связи между триггером, скоплением клеток и реакцией не уничтожались, а только ослаблялась.

Далее в этой главе мое внимание будет сосредоточено на ослаблении триггеров эмоций, создаваемых либо непосредственно научением, либо косвенно, через связь с одной из тем эмоций. В следующей главе я объясню, как мы можем ослабить связь между вызывающим эмоцию событием и нашими эмоциональными реакциями. И то и другое сделать непросто. Позвольте мне объяснить, как это может происходить, с помощью другого примера.

Предположим, что мальчика — давайте назовем его Тимом — постоянно поддразнивает его отец, замечания которого, хотя и выглядят внешне как безобидные шутки, больно ранят Тима, так как высмеивают его слабое физическое развитие. Довольно рано, возможно, еще до пятилетнего возраста, сценарий властного человека, унижающего ребенка своими шутками, вводится в базу данных эмоциональной готовности Тима. Со временем Тим стал реагировать на шутки немедленными вспышками гнева, даже когда они были вполне безобидными. Это нравилось его отцу, который с удовольствием продолжал выводить сына из себя своими остротами. Двадцать лет спустя Тим по–прежнему реагирует вспышками гнева на первые признаки того, что кто–то его поддразнивает. Это не означает, что Тим всегда проявляет гнев, но он чувствовал бы себя комфортнее, если бы ему не надо было бороться со своими импульсами «к нанесению ответного удара», когда кто–то подшучивает над ним.

Шесть разных факторов влияют на то, насколько успешно каждый из нас может снижать «температуру», заметность и силу триггера эмоции, и сокращать продолжительность периода невосприимчивости — периода, когда мы можем использовать только ту информацию, которая поддерживает испытываемую нами эмоцию. Первым фактором является близость триггера к выработанной в процессе эволюции теме. Чем ближе усвоенный триггер к изначально присутствующей теме, тем труднее будет ослабить его силу. Гнев за рулем является примером события, которое очень похоже на тему, а не на усвоенную вариацию. Декан нашего факультета по дороге в университет проезжает место, где две полосы движения сливаются в одну. Существует неписаное правило, согласно которому машины в каждой полосе встают в очередь, но иногда бывает, что кто–то пытается проскочить без очереди. В таких случаях мой декан приходит в ярость, хотя причина для этого совершенно ничтожна, так как из–за такого нарушителя неписаного правила он приезжает в университет всего лишь на несколько секунд позже. Однако на работе, когда кто–то из профессоров критикует его планы развития факультета, он раздражается крайне редко. Почему же он приходит в ярость из–за пустяка, но не испытывает гнева в более серьезных случаях?

Это происходит потому, что действия водителя напоминают универсальную, развившуюся в ходе эволюции тему гнева, вызванного возникшими помехами — помехами не в виде слов, а в виде реальных действий, затрудняющих продвижение к поставленной цели. Действия невежливого водителя намного ближе к этой теме, чем критические слова коллеги. (Тем, кто удивляется таким частым проявлениям гнева водителями, я хотел бы сказать, что, на мой взгляд, проявления такого гнева происходили и прежде, но не с такой частотой по причине меньшей интенсивности дорожного движения. К тому же масс–медиа уделяют этим событиям много внимания.)

Применяя эти идеи к проблемам Тима, мы можем ожидать, что Тим мог бы облегчить свое положение, ослабляя триггер, который является скорее удаленным от универсальной темы, чем близким к ней. Унизительные насмешки отца, выражаемые с помощью язвительных слов, отстоят от темы дальше, чем возможные физические действия, как, например, в том случае, если бы отец положил Тиму руки на плечи и лишил его возможности сдвинуться с места. Став взрослым, Тим имел бы больше возможностей ослабить триггер, если бы его детский опыт пережитого унижения ассоциировался только с язвительными словами, а не с физическими ограничениями.

Второй важный вопрос заключается в том, насколько тесно текущие обстоятельства провоцирующего события напоминают исходную ситуацию, в которой впервые был усвоен триггер. Именно отец безжалостно дразнил Тима — сильный и властный мужчина. Если человека дразнит женщина, сверстник или подчиненный, то это оказывается не так близко к исходной ситуации, как когда это делает мужчина, обладающий властью над этим человеком, и поэтому Тиму было бы легче ослабить триггер, если бы его дразнило лицо, обладающее над ним меньшей властью.

Третий вопрос сводится к тому, на каком этапе взросления человека был усвоен триггер. По–видимому, чем раньше был усвоен триггер, тем труднее его ослабить. В частности, это обусловлено тем, что в начале жизни способность контролировать эмоциональные реакции на любой эмоциональный триггер развита не так хорошо. Таким образом, эмоциональная реакция, ассоциируемая с триггерами, усвоенными в начале жизни, будет более сильной, чем реакция на триггеры, усвоенные позднее. Отчасти это также происходит из–за высокой вероятности (предполагаемой многими эволюционными психологами и всеми психоаналитиками и подкрепляемой все большим количеством исследований мозга и эмоций [56] ) того, что период раннего детства имеет ключевое значение для формирования личности и для дальнейшей эмоциональной жизни человека. То, что усваивается в этот период, оказывается более прочным и с большим трудом поддается изменению. Триггеры, усвоенные в таком критически важном возрасте, могут создавать более длительный период невосприимчивости.

Четвертым ключевым фактором является исходный эмоциональный заряд. Чем сильнее эмоция, переживавшаяся при первом усвоении триггера, тем труднее ослаблять ее влияние. Если бы поддразнивание осуществлялось в более мягкой форме, если бы чувства унижения и возмущения своим бессилием были бы более слабыми, то тогда было бы проще «остудить» триггер.

Пятый фактор — плотность опыта — влияет на силу и прочность триггера. Плотность опыта подразумевает повторение эпизодов с высоким эмоциональным зарядом в течение короткого промежутка времени, которые оказывают подавляющее воздействие на человека. Таким образом, если бы в какой–то период Тима регулярно дразнили жестоко и безжалостно, то ослабить триггер было бы очень трудно. Когда исходный эмоциональный заряд оказывается очень сильным и плотным, период невосприимчивости на этот триггер при последующих реакциях будет продолжительным, что может помешать человеку понять в первые одну–две секунды, что он реагирует ненадлежащим образом. Если этот исходный эмоциональный заряд был очень сильным, то одного этого может оказаться достаточным для увеличения периода невосприимчивости для данного триггера, даже если эмоциональный заряд не был плотным или если опыт не создавался благодаря частому повторению эпизодов.

Шестым фактором является аффективный стиль. [57] Все мы различаемся по скорости и интенсивности наших эмоциональных реакций и по тому, сколько времени нам требуется, чтобы восстановиться после вызвавшего эмоцию эпизода. Мои исследования в последние десять лет были посвящены именно этим вопросам. (В заключении описываются четыре других аспекта аффективного стиля помимо скорости, силы и длительности.) Индивидам, обычно имеющим более быстрые и сильные эмоциональные реакции, намного труднее охлаждать свои горячие триггеры.

Давайте теперь рассмотрим, как Тим мог бы ослабить поддразнивающий триггер. Первый шаг Тима предусматривает идентификацию того, что вызывает его гнев. Он может не знать, что поддразнивание, осуществляемое сильным и властным человеком, является очень горячим триггером гнева. Автоматическая оценка происходит в тысячные доли секунды — прежде, чем это делает сознание, и прежде, чем сам Тим понимает, что вызывает у него такой гнев. Возможно, он знает, что гнев вызывает поддразнивание, но он не знает, что оно должно осуществляться кем–то, кто имеет власть над ним. Он может не понимать, что гнев связан с его детским опытом страдания от безжалостных шуток отца. Тим может занимать оборонительную позицию и не проявлять готовности признать, что он начинает испытывать гнев или что его отец обходился с ним жестоко. Самый первый шаг заключается в понимании того, что он испытывает гнев, в осознании соответствующих ощущений в его собственном теле (о том, как достичь этого, рассказывается в главе 6, посвященной гневу) и в понимании эффектов, оказываемых им на других людей.

Предположим, что Тим начинает осознавать, что временами он бывает чрезмерно разгневан, но не понимает, когда и как это происходит. В таком случае Тим должен начать вести дневник эпизодов, вызвавших его гнев. Ему следует отмечать вызвавшие его гнев события, о которых было известно ему самому и о которых ему рассказали другие люди. Записи в дневнике должны содержать как можно больше информации о том, что проявлялось в моменты, предшествующие возникновению гнева. Близкий друг или психотерапевт могли бы помочь Тиму понять из рассказов об этих эпизодах, что именно поддразнивание, воспринимаемое как форма унижения, является горячим триггером. К счастью, когда Тим думает об этом, он может осознавать, какой сценарий он «импортирует» — те ужасные сцены, которые происходили у него с отцом. Я не уверен, действительно ли ему нужно знать это, чтобы ослабить действие этого сценария. Возможно, Тиму будет достаточно понять, что он чрезмерно реагирует на поддразнивание, что он трактует его так, как будто оно всегда ассоциируется с унижением.

Может показаться, что теперь простейшее решение для Тима состоит в том, чтобы просто избегать любых ситуаций, в которых его могли бы дразнить. Это предполагает, что он перестанет обедать в обществе друзей, которые могут отпускать в его адрес беззлобные шутки, и что он будет легко предвидеть любые ситуации, в которых он сможет оказаться объектом насмешек. Поэтому более правильный подход состоит в том, чтобы попытаться охладить триггер.

Тиму нужно проанализировать, как часто ему казалось, что его дразнят, когда в действительности его не дразнили или по крайней мере не имели намерения его унизить. Ему нужно понять, как переоценить то, что мотивирует поддразнивание. Такой тщательный анализ может оказаться очень полезным, если его проводить регулярно. [58] Тим может делать это, размышляя о каждом эпизоде поддразнивания позднее, тщательно рассматривая альтернативные объяснения мотивов, по которым его дразнили, помимо желания его унизить. Со временем он может научиться делать такую переоценку быстрее, непосредственно во время происходящего эпизода. Он может также научиться понимать, когда появляется возможность его подразнить, и не трактовать шутки в свой адрес как оскорбления или попытки унижения. Через какое–то время поддразнивание может стать более холодным триггером. В крайнем случае, если Тим в процессе такого обучения узнает, что поддразнивание является триггером и что этот триггер срабатывает в случае преднамеренной попытки унизить Тима, он сможет лучше контролировать свой гнев, когда действительно рассердится на обидчика. [59] (Подробнее о контроле эмоциональных реакций см. в главе 4.)

Если то, что я предложил, не работает, если триггер эмоции продолжает снова и снова приводить в действие трудноконтролируемые эмоциональные реакции, то можно рассмотреть другие подходы. Психотерапия является одним из вариантов, хотя, по моим наблюдениям, она не всегда помогает человеку полностью осознать, каким является триггер и какой сценарий импортируется, что затрудняет ослабление триггера. Другими возможными подходами являются бихевиоральная терапия и медитативный тренинг. [60]

Предположим, что Тим определил триггер, потратил время на анализ различных ситуаций, в которых он ощущал насмешки над собой, когда в действительности их не было, и научился заново оценивать ситуации с тем, чтобы воспринимать поддразнивание как шутку, а не как оскорбление или попытку унижения. Допустим, что сделать это было проще, потому что прежде в жизни Тима было всего несколько эпизодов с поддразниванием в течение многих месяцев и ни один эпизод не продолжался долго, т. е. и заряд, и плотность были низкими. Далее предположим, что гнев у Тима проявляется не быстро и не в сильной форме. Теперь Тиму редко приходится бороться с собой, чтобы не разгневаться на человека, который его дразнит. Но он может разгневаться — и часто именно так и происходит, — когда по какой–то причине находится в раздраженном настроении.

Здесь нужно провести различие между эмоцией и настроением. У всех людей есть и то и другое, но эмоция и настроение различаются между собой, даже несмотря на то что они ассоциируются с чувствами. Самое очевидное различие состоит в том, что настроение сохраняется дольше, чем эмоция. Настроение может сохраняться целый день, иногда два дня, в то время как эмоции могут появляться и исчезать в течение нескольких минут или даже секунд. Настроение напоминает легкое, но непрерывное эмоциональное состояние. Если оно раздраженное, то раздражение будет умеренным все время и может легко перерасти в гнев. Если речь идет о грустном настроении, то мы слегка опечалены и можем быстро перейти в состояние глубокой печали. Пренебрежительное настроение предполагает эмоции отвращения и презрения, эйфорическое или приподнятое настроение — приятное возбуждение и удовольствие, а тревожное настроение — страх.

Настроение активирует конкретные эмоции. Когда мы раздражены, то ищем возможности разгневаться; мы интерпретируем мир таким способом, который позволяет нам или даже требует от нас проявления гнева. Мы проявляем гнев в отношении чего–то обычного, а когда мы приходим в разгневанное состояние, наш гнев оказывается более сильным и продолжительным, чем в том случае, когда мы не находимся в раздраженном настроении. Настроение не предполагает подачи особого сигнала через лицо или голос. Мы можем сказать, что человек находится в конкретном настроении, потому что видим признаки эмоции, окрашивающей это настроение. Настроения уменьшают нашу гибкость, так как они делают нас менее способными к быстрым реакциям на изменяющиеся нюансы внешней среды, искажая нашу интерпретацию происходящего и нашу реакцию на него. Эмоции также вызывают этот эффект, но лишь в течение нескольких мгновений, настроение же может сохраняться часами.

Другое отличие настроения от эмоций состоит в том, что как только возникает эмоция и мы осознаем это, то обычно можем указать на вызвавшее ее событие. Но мы редко знаем, почему оказались в том или ином настроении. Кажется, что оно просто возникло само собой. Утром мы можем проснуться в хорошем настроении, а днем можем обнаружить, что без видимой причины испытываем уныние. Однако здесь должны происходить автономные нейрохимические изменения, вызывающие и поддерживающие настроение. Я уверен, что настроение может быть также вызвано получением интенсивного эмоционального опыта. Интенсивный гнев может вызвать раздраженное настроение, так же как бурная радость может создать эйфорическое или приподнятое настроение. Таким образом, мы все же знаем, почему мы находимся в том или ином настроении.

Ранее я утверждал, что эмоции необходимы для нашей жизни и что мы не хотели бы жить без них. Но я гораздо меньше убежден в том, что настроения приносят нам какую–то пользу. [61] Настроения могут быть непреднамеренным проявлением наших эмоциональных структур, не отбираемых в процессе эволюции, поскольку они являются адаптивными. [62] Настроения сужают выбор альтернатив, искажают наше мышление и затрудняют контроль того, что мы делаем, причем обычно безо всяких причин, имеющих для нас какой–либо смысл. Кто–то может утверждать, что когда настроения вызываются насыщенным эмоциональным опытом, они выполняют функцию поддержания нашей готовности к получению такого опыта еще в больших объемах. Возможно, это так, но, на мой взгляд, это незначительная выгода по сравнению с теми неприятностями, которые создают настроения. Если бы я мог, то навсегда отказался бы от возможности снова вызвать у себя любое испытанное мной в прошлом настроение и предпочел бы жить с моими эмоциями. Я охотно отказался бы от эйфорических настроений ради того, чтобы избавить себя от раздраженного или грустного настроения. Но никто из нас не имеет такой возможности.

Триггеры, которые в результате упорной работы стали холодными, разогреваются снова, когда человек находится в настроении, соответствующем данному триггеру. Когда Тим находится в раздраженном настроении, то поддразнивание снова может вызвать у него гнев. Как утверждал Леду, не только стрессовая ситуация, но и настроение может воссоздавать связь между триггером и эмоцией. Несмотря на то что триггер может оказаться ослабленным или охлажденным настолько, что не будет приводить в действие эмоцию, он вновь станет горячим, когда возникает соответствующее настроение.

Даже когда наша уязвимость, обусловленная настроением, оказывается не очень высокой, многие из нас хотя бы какое–то время по–прежнему имеют активированные эмоции, под влиянием которых мы не хотели бы совершать никаких действий. В следующей главе рассматриваются непроизвольные эмоциональные реакции и то, насколько хорошо мы можем контролировать свои действия, когда испытываем какую–то эмоцию.

Глава 4. Поведение под влиянием эмоций
Представьте, что вас пригласили на совещание к вашему боссу. Вы не знаете, чему оно будет посвящено, и вам неизвестна его повестка дня. Секретарша вашего босса, назначая время совещания, сказала вам, что «оно очень важное». Как вы станете реагировать: будете ли вы выглядеть испуганным, разгневанным или печальным; придете ли вы в возбуждение или проявите безучастность; что вы скажете и как себя поведете, — все это будет иметь важнейшее значение для конечного результата. Будете ли вы полагаться на свои эмоциональные реакции или, если это необходимо, на свою способность контролировать эмоциональное поведение; примете ли вы чего–нибудь для храбрости до начала совещания или же проглотите таблетку диазепама?

Трудно не вести себя эмоционально, когда ставки высоки, и такое поведение часто наблюдается в тех случаях, когда мы испытываем сильные эмоции. Наши эмоции обычно оказываются нашими лучшими проводниками, направляющими наши действия и указывающими, что именно подходит для данной ситуации; однако так бывает не всегда и не с каждым. Иногда возникают моменты, в которые мы не хотим действовать или говорить под влиянием наших эмоций.

Но если бы мы могли на какое–то время отключить наши эмоции, то наши дела пошли бы хуже, так как окружающие нас люди могли бы подумать, что мы проявляем обособленность или даже бессердечие. [63] Испытывать всю полноту наших эмоций, искренне тревожиться о происходящем вокруг нас и одновременно вести себя таким образом, который мы и другие люди не считаем слишком эмоциональным, иногда бывает очень трудно. А некоторые люди сталкиваются с совершенно противоположной проблемой: они испытывают эмоции, но не выражают их так, как этого ожидают другие люди, или же не выражают их вовсе, в результате чего окружающие думают, что они чрезмерно себя контролируют.

От нас не зависит, как мы выглядим и какие звуки мы издаем или что мы оказываемся вынуждены делать и говорить, когда становимся чуть более эмоциональными, чем хотели бы быть. Но мы можем научиться обуздывать наше эмоциональное поведение, о котором бы мы стали сожалеть впоследствии, таким образом, чтобы сдерживать или смягчать наши выражения, чтобы предотвращать или ограничивать наши действия и слова. Мы можем также научиться не быть чересчур сдержанными, не выглядеть неэмоциональными, если в этом состоит наша проблема. Было бы еще лучше, если бы мы могли научиться выбирать, как нам следует переживать и выражать наши эмоции в конструктивной форме.