Психология эмоций. Я знаю, что ты чувствуешь | Автор книги - Пол Экман

Если то, что я предложил, не работает, если триггер эмоции продолжает снова и снова приводить в действие трудноконтролируемые эмоциональные реакции, то можно рассмотреть другие подходы. Психотерапия является одним из вариантов, хотя, по моим наблюдениям, она не всегда помогает человеку полностью осознать, каким является триггер и какой сценарий импортируется, что затрудняет ослабление триггера. Другими возможными подходами являются бихевиоральная терапия и медитативный тренинг. [60]

Предположим, что Тим определил триггер, потратил время на анализ различных ситуаций, в которых он ощущал насмешки над собой, когда в действительности их не было, и научился заново оценивать ситуации с тем, чтобы воспринимать поддразнивание как шутку, а не как оскорбление или попытку унижения. Допустим, что сделать это было проще, потому что прежде в жизни Тима было всего несколько эпизодов с поддразниванием в течение многих месяцев и ни один эпизод не продолжался долго, т. е. и заряд, и плотность были низкими. Далее предположим, что гнев у Тима проявляется не быстро и не в сильной форме. Теперь Тиму редко приходится бороться с собой, чтобы не разгневаться на человека, который его дразнит. Но он может разгневаться — и часто именно так и происходит, — когда по какой–то причине находится в раздраженном настроении.

Здесь нужно провести различие между эмоцией и настроением. У всех людей есть и то и другое, но эмоция и настроение различаются между собой, даже несмотря на то что они ассоциируются с чувствами. Самое очевидное различие состоит в том, что настроение сохраняется дольше, чем эмоция. Настроение может сохраняться целый день, иногда два дня, в то время как эмоции могут появляться и исчезать в течение нескольких минут или даже секунд. Настроение напоминает легкое, но непрерывное эмоциональное состояние. Если оно раздраженное, то раздражение будет умеренным все время и может легко перерасти в гнев. Если речь идет о грустном настроении, то мы слегка опечалены и можем быстро перейти в состояние глубокой печали. Пренебрежительное настроение предполагает эмоции отвращения и презрения, эйфорическое или приподнятое настроение — приятное возбуждение и удовольствие, а тревожное настроение — страх.

Настроение активирует конкретные эмоции. Когда мы раздражены, то ищем возможности разгневаться; мы интерпретируем мир таким способом, который позволяет нам или даже требует от нас проявления гнева. Мы проявляем гнев в отношении чего–то обычного, а когда мы приходим в разгневанное состояние, наш гнев оказывается более сильным и продолжительным, чем в том случае, когда мы не находимся в раздраженном настроении. Настроение не предполагает подачи особого сигнала через лицо или голос. Мы можем сказать, что человек находится в конкретном настроении, потому что видим признаки эмоции, окрашивающей это настроение. Настроения уменьшают нашу гибкость, так как они делают нас менее способными к быстрым реакциям на изменяющиеся нюансы внешней среды, искажая нашу интерпретацию происходящего и нашу реакцию на него. Эмоции также вызывают этот эффект, но лишь в течение нескольких мгновений, настроение же может сохраняться часами.

Другое отличие настроения от эмоций состоит в том, что как только возникает эмоция и мы осознаем это, то обычно можем указать на вызвавшее ее событие. Но мы редко знаем, почему оказались в том или ином настроении. Кажется, что оно просто возникло само собой. Утром мы можем проснуться в хорошем настроении, а днем можем обнаружить, что без видимой причины испытываем уныние. Однако здесь должны происходить автономные нейрохимические изменения, вызывающие и поддерживающие настроение. Я уверен, что настроение может быть также вызвано получением интенсивного эмоционального опыта. Интенсивный гнев может вызвать раздраженное настроение, так же как бурная радость может создать эйфорическое или приподнятое настроение. Таким образом, мы все же знаем, почему мы находимся в том или ином настроении.

Ранее я утверждал, что эмоции необходимы для нашей жизни и что мы не хотели бы жить без них. Но я гораздо меньше убежден в том, что настроения приносят нам какую–то пользу. [61] Настроения могут быть непреднамеренным проявлением наших эмоциональных структур, не отбираемых в процессе эволюции, поскольку они являются адаптивными. [62] Настроения сужают выбор альтернатив, искажают наше мышление и затрудняют контроль того, что мы делаем, причем обычно безо всяких причин, имеющих для нас какой–либо смысл. Кто–то может утверждать, что когда настроения вызываются насыщенным эмоциональным опытом, они выполняют функцию поддержания нашей готовности к получению такого опыта еще в больших объемах. Возможно, это так, но, на мой взгляд, это незначительная выгода по сравнению с теми неприятностями, которые создают настроения. Если бы я мог, то навсегда отказался бы от возможности снова вызвать у себя любое испытанное мной в прошлом настроение и предпочел бы жить с моими эмоциями. Я охотно отказался бы от эйфорических настроений ради того, чтобы избавить себя от раздраженного или грустного настроения. Но никто из нас не имеет такой возможности.

Триггеры, которые в результате упорной работы стали холодными, разогреваются снова, когда человек находится в настроении, соответствующем данному триггеру. Когда Тим находится в раздраженном настроении, то поддразнивание снова может вызвать у него гнев. Как утверждал Леду, не только стрессовая ситуация, но и настроение может воссоздавать связь между триггером и эмоцией. Несмотря на то что триггер может оказаться ослабленным или охлажденным настолько, что не будет приводить в действие эмоцию, он вновь станет горячим, когда возникает соответствующее настроение.

Даже когда наша уязвимость, обусловленная настроением, оказывается не очень высокой, многие из нас хотя бы какое–то время по–прежнему имеют активированные эмоции, под влиянием которых мы не хотели бы совершать никаких действий. В следующей главе рассматриваются непроизвольные эмоциональные реакции и то, насколько хорошо мы можем контролировать свои действия, когда испытываем какую–то эмоцию.

Глава 4. Поведение под влиянием эмоций
Представьте, что вас пригласили на совещание к вашему боссу. Вы не знаете, чему оно будет посвящено, и вам неизвестна его повестка дня. Секретарша вашего босса, назначая время совещания, сказала вам, что «оно очень важное». Как вы станете реагировать: будете ли вы выглядеть испуганным, разгневанным или печальным; придете ли вы в возбуждение или проявите безучастность; что вы скажете и как себя поведете, — все это будет иметь важнейшее значение для конечного результата. Будете ли вы полагаться на свои эмоциональные реакции или, если это необходимо, на свою способность контролировать эмоциональное поведение; примете ли вы чего–нибудь для храбрости до начала совещания или же проглотите таблетку диазепама?

Трудно не вести себя эмоционально, когда ставки высоки, и такое поведение часто наблюдается в тех случаях, когда мы испытываем сильные эмоции. Наши эмоции обычно оказываются нашими лучшими проводниками, направляющими наши действия и указывающими, что именно подходит для данной ситуации; однако так бывает не всегда и не с каждым. Иногда возникают моменты, в которые мы не хотим действовать или говорить под влиянием наших эмоций.

Но если бы мы могли на какое–то время отключить наши эмоции, то наши дела пошли бы хуже, так как окружающие нас люди могли бы подумать, что мы проявляем обособленность или даже бессердечие. [63] Испытывать всю полноту наших эмоций, искренне тревожиться о происходящем вокруг нас и одновременно вести себя таким образом, который мы и другие люди не считаем слишком эмоциональным, иногда бывает очень трудно. А некоторые люди сталкиваются с совершенно противоположной проблемой: они испытывают эмоции, но не выражают их так, как этого ожидают другие люди, или же не выражают их вовсе, в результате чего окружающие думают, что они чрезмерно себя контролируют.

От нас не зависит, как мы выглядим и какие звуки мы издаем или что мы оказываемся вынуждены делать и говорить, когда становимся чуть более эмоциональными, чем хотели бы быть. Но мы можем научиться обуздывать наше эмоциональное поведение, о котором бы мы стали сожалеть впоследствии, таким образом, чтобы сдерживать или смягчать наши выражения, чтобы предотвращать или ограничивать наши действия и слова. Мы можем также научиться не быть чересчур сдержанными, не выглядеть неэмоциональными, если в этом состоит наша проблема. Было бы еще лучше, если бы мы могли научиться выбирать, как нам следует переживать и выражать наши эмоции в конструктивной форме.

Мы можем обратиться к далекой древности и воспользоваться описанием сдержанного человека, сделанным еще Аристотелем, в качестве стандарта того, что является конструктивным эмоциональным поведением. [64] Наши эмоции должны проявляться в надлежащем количестве, быть соразмерными вызвавшему их событию; они должны проявляться в подходящее для этого время и таким способом, который соответствует эмоциональному триггеру и обстоятельствам его возникновения; они должны выражаться правильным образом, так, чтобы не причинять вреда. [65] По общему признанию, это очень абстрактные идеи, но они действительно объясняют причины, по которым мы впоследствии сожалеем о своем поведении. В главе 3 рассказывалось о том, что дает импульс эмоциям и как ослабить горячие триггеры эмоций, для того чтобы они не всегда вызывали у нас эмоциональное возбуждение. Но предположим, что это не удалось и эмоция уже возникла. Тогда возникает вопрос: можем ли мы сами выбирать то, что мы говорим и делаем? Когда мы переживаем период невосприимчивости — период, в течение которого мы не имеем доступа к информации, которая бы изменила его, что мы чувствуем, — мы не хотим подавлять наши эмоции. Все, что наши эмоции заставляют нас делать и говорить, кажется нам оправданным и необходимым.

Если мы попытаемся контролировать наши действия и слова, то начнется борьба между нашими обдуманными, сознательными усилиями и нашим непроизвольным, эмоциональным поведением. Эта борьба будет наиболее острой у тех из нас, кто переживает эмоции намного быстрее и намного сильнее, чем другие. Иногда все, что мы можем сделать, — это уйти со сцены. Но даже это в каких–то эмоциональных эпизодах может потребовать от некоторых людей огромных усилий воли. По мере накопления практического опыта смягчать наше эмоциональное поведение становится все легче и легче, но все равно для этого требуются время, концентрация сил и понимание ситуации. Подобно тому как имеются факторы, определяющие, как и когда может быть ослаблен горячий триггер, существует также и набор родственных факторов, определяющих, когда мы с наибольшей вероятностью преуспеем в смягчении нашего эмоционального поведения. Когда нам не удается добиться такого смягчения, а время от времени это не удается каждому из нас, то тогда мы можем предпринять ряд мер для извлечения выгод из этой неудачи, которые позволят снизить вероятность повторного фиаско.

Прежде чем я обращусь к этим двум вопросам — как смягчить наше эмоциональное поведение и, если это нам не удается, как мы можем учиться на сделанных ошибках, — мы должны разобраться, что мы пытаемся смягчить: что такое эмоциональное поведение и с какими сигналами, действиями и внутренними изменениями оно ассоциируется.

Нам нужно также понять, как возникают различные эмоциональные поведения и как мы можем влиять на этот процесс. Мы начнем с сигналов, с выражений эмоций.

Сигналы об эмоциях, подаваемые другими людьми, часто определяют, как мы интерпретируем их слова и действия. Их выражения эмоций также вызывают нашу ответную эмоциональную реакцию, а она, в свою очередь, окрашивает нашу интерпретацию того, что говорит человек и как мы представляем себе его мотивы, установки и намерения.

В предыдущей главе мы познакомились с Элен, которую рассердил ее муж Джим, заявивший, что вечером он не может забрать их дочь из школы. Элен воскликнула: «Почему ты не предупредил меня заранее?» Джим, возможно, не рассердился бы на нее в свою очередь, если бы не заметил признаков раздражения в ее голосе и на ее лице. Но и одних ее слов могло бы оказаться достаточно. Более мягкий способ высказывания той же претензии мог бы выглядеть следующим образом: «Мне хотелось бы, чтобы ты предупреждал меня о таких вещах заранее» или «Что помешало тебе сказать мне об этом не в самый последний момент?» Второй вариант указывал бы на то, что Элен догадывается, что должна быть какая–то причина, вынудившая Джима создать ей это неудобство. Но даже ее более мягкое восклицание не ослабило бы напряжение, если бы она произнесла его с раздражением в голосе и на лице.

Даже если бы Элен не сказала ничего, выражение ее лица подсказало бы Джиму, что она рассержена, так как эмоции не являются чем–то сугубо личным. Большинство наших эмоций имеют особые сигналы, сообщающие другим людям, что мы чувствуем. Мысли, напротив, являются абсолютно приватными. Никто не знает, думаете ли вы о матери, об увиденном телевизионном шоу или об изменении портфеля ваших инвестиций, если только эмоции не смешиваются с вашими мыслями, как это часто бывает в действительности. Нет никакого внешнего сигнала, сообщающего людям о самом факте наших размышлений, не говоря уже об их содержании. Иначе обстоит дело с эмоциями. Хотя люди различаются по степени своей экспрессивности, эмоции не являются невидимыми или безмолвными. Люди, которые смотрят на нас и слушают, что мы говорим, могут сказать, что мы чувствуем, если только мы не предпринимаем согласованных усилий по сокрытию выражений наших эмоций. Но и в этом случае какие–то следы эмоций все равно могут сохраняться и быть обнаружены другими людьми. [66]

Нам не всегда нравится, что другие могут знать, что мы чувствуем; ведь даже самые открытые люди время от времени предпочитают держать свои чувства в себе. Возможно, Элен не хотела дать Джиму понять, что она рассержена, но ее лицо выдало бы ее, даже если бы она сумела заставить себя промолчать. То, что мы подаем сигналы о возникающих эмоциях, является одним из проявлений нашего эволюционного наследия. По–видимому, на протяжении истории человека как биологического вида было полезнее, чтобы другие люди знали, какие эмоции мы переживаем, независимо от нашего желания или нежелания сообщать им об этом. В случае с Элен ее раздраженный взгляд мог бы подтолкнуть Джима к объяснению причины, по которой он не предупредил жену заранее: «Дорогая, я знаю, что создам тебе проблемы, но у меня нет выбора: когда ты была в ванной, мне позвонил босс и велел обязательно присутствовать на экстренном совещании». Теперь, когда Элен знает, что Джим не игнорировал ее интересы, ее гнев стихает. Но ее гнев мог бы не исчезнуть до конца, если бы, как я упоминал в главе 3, она имела другие причины для возмущения или если бы они импортировала в данную ситуацию свой гнев, обусловленный ее детским опытом взаимоотношений с властным старшим братом.

Другой характерной чертой системы сигналов эмоций является то, что она всегда находится во включенном состоянии. Она готова мгновенно транслировать любую эмоцию, которую мы испытываем. Представьте, на что была бы похожа наша жизнь, если бы у этой системы имелся «переключатель», который мы по собственному усмотрению могли бы ставить в положение «включено» или «выключено». В таком случае мы не могли бы, к примеру, нормально заботиться о наших маленьких детях. Ведь если бы переключатель был в положении «выключено», то как бы мы узнали, что и когда нам следует делать? Состарившись, захотели бы мы оказаться вынужденными умолять наших взрослых детей обратить их эмоциональные сигналы на нас? В любви, дружбе и даже на рабочем месте важнейшее значение приобрел бы вопрос: «Твои сигналы эмоций включены или выключены?» Кто захотел бы тратить время на нас, за исключением тех, с кем мы совершаем тривиальные операции обмена, например продавцы утренних газет, если бы окружающие знали, что мы предпочитаем лишать их информации о том, какие чувства мы испытываем?

К счастью, мы не имеем такой возможности, и, хотя мы можем пытаться ослаблять наши эмоциональные сигналы, такие попытки нечасто завершаются успехом. Разумеется, одни люди лучше других умеют ослаблять и даже устранять любые проявления эмоций, которые они испытывают. Но нельзя с уверенностью сказать, обусловлено ли это тем, что такие люди переживают эмоции менее интенсивно, или же они обладают экстраординарными способностями подавлять любые проявления испытываемых ими эмоций. Джон Готтман и Роберт Левенсон обнаружили, что мужчины, старающиеся скрывать свои чувства в то время, как их жены выражают гнев, с физиологической точки зрения находятся в состоянии, соответствующем интенсивному переживанию эмоций. [67] Само по себе такое «отгораживание каменной стеной» может рассматриваться как эмоциональный сигнал об обладании главенствующей властью, о неспособности или нежелании заниматься мелкими повседневными проблемами. Хотя я не участвовал в этой работе, я полагаю, что тщательное исследование позволило бы обнаружить сигналы страха или гнева в едва заметных изменениях голоса или выражений лица до или во время такого «отгораживания».

Сигналы об эмоциях возникают практически одновременно с самими эмоциями. Например, когда мы опечалены, наш голос автоматически становится мягче и тише, а внутренние уголки наших бровей приподнимаются. Если эмоция возникает медленно, в течение нескольких секунд, то сигнал может стать сильнее или может возникнуть быстрая последовательность сигналов. Сигналы ясно дают понять, когда начинаются эмоции, и в меньшей степени — когда эмоции заканчиваются. До тех пор пока эмоция не исчезла, она окрашивает голос, но нельзя утверждать с той же уверенностью, что она вызовет изменение выражения лица. Мы можем сказать, когда человек перестает находиться во власти эмоции, потому что мы слышим отсутствие этой эмоции в его голосе или не видим ее выражения на его лице или потому что мы слышим и видим выражения другой эмоции, пришедшей на смену первой.

Важно помнить, что сигналы эмоций не сообщают нам об их источнике. Мы можем знать, что кто–то разгневан, но не знать почему. Его гнев могли вызвать мы, или он сам, или воспоминание о чем–то, не имеющем к нам никакого отношения. Иногда мы можем догадаться об источнике эмоции благодаря знанию текущего контекста. Предположим, что вы говорите своему сыну: «Джонни, ты не можешь пойти сегодня вечером в кино с друзьями, потому что ты должен посидеть дома со своим маленьким братишкой. Ты знаешь, что его няня заболела, а мы с мамой обязательно должны пойти на юбилей к нашим друзьям». Если Джонни выглядит рассерженным, то, вероятно, он рассердился на вас из–за того, что вы нарушили его планы и сочли свои обязательства перед своими друзьями более важными, чем его обязательства перед его друзьями. Но Джонни может также рассердиться и на себя за то, что принял произошедшее близко к сердцу и испытал слишком сильное разочарование. Не очень вероятно, но вполне возможно.

Нам нужно избегать ошибки Отелло. [68] Вспомните, как в пьесе Шекспира Отелло обвиняет свою жену Дездемону в любви к Кассио. Он велит ей признаться во всем, так как собирается убить ее за измену. Дездемона просит Отелло позвать Кассио, чтобы тот подтвердил ее невиновность. Но Отелло заявляет, что он уже убил Кассио. Тогда Дездемона понимает, что не сможет доказать свою невиновность и что Отелло ее убьет.

Дездемона. Беда! Он ложно оклеветан, я погибла.

Отелло. Распутница, как смеешь ты при мне рыдать о нем?

Дездемона. Сошли меня в изгнанье, но жить оставь!

Отелло. Обманщица, умри!

(Перевод Б. Пастернака)

Ошибка Отелло состояла в том, что он не смог понять, что чувствовала Дездемона; он знал лишь, что она испытывала мучения и страх. Он необоснованно уверовал в то, что ее эмоции имели единственный источник: в то, что причиной горя была новость о смерти ее возлюбленного, а причиной страха — угроза разоблачения ее неверности. Он убивает Дездемону, не подумав о том, что источники ее страдания и страха были совсем другие: что ее эмоции были реакцией верной жены на известие о том, что чрезмерно ревнивый муж собирается ее убить и что у нее нет никакого способа доказать свою невиновность.

Если мы хотим избежать ошибки Отелло, мы должны противиться искушению делать быстрые выводы и стремиться рассматривать другие причины, помимо той, которая кажется нам наиболее очевидной причиной появления эмоции. Существует много источников страха. Страх преступника, опасающегося поимки, выглядит точно так же, как страх невиновного человека перед невозможностью доказать свое алиби. [69] Сигналы об эмоциях предоставляют важную информацию о том, что чувствует человек и что он может сделать в следующий момент, но здесь почти всегда имеется более одной возможности. Человек, испытывающий страх, может предпочесть сражаться, а не прятаться или спасаться бегством.

Давайте начнем с выражений лица, самых кратковременных их всех эмоциональных сигналов. В главе 1 описывается мое исследование, позволившее установить, что семь следующих эмоций имеют свои характерные универсальные выражения лица: печаль, гнев, удивление, страх, отвращение, презрение и радость. Мне нет необходимости разъяснять смысл этих слов, описывающих эмоции, возможно, за исключением «презрения», поскольку слово «contempt» не слишком часто используется в английском языке. Презрение испытывает человек, чувствующий свое превосходство, обычно моральное, над другим человеком, но презрение может испытываться также и к тому, кто слабее интеллектуально, физически и т. п. Презрение может быть довольно приятной эмоцией.

Каждое из этих названий эмоций — печали, гнева, удивления, страха, отвращения, презрения и радости — обозначает семейство родственных эмоций. Например, гнев может варьировать по силе (от раздражения до ярости) и по типу (угрюмый гнев, обиженный гнев, возмущенный гнев, холодный гнев и т. п). Изменения интенсивности внутри каждого семейства эмоций ясно отражаются на лице, но ученые еще не провели строгих исследований для определения того, имеют ли разные члены одного семейства эмоций свои характерные выражения лица.

В современной науке принято объединять гнев, страх, отвращение, печаль и презрение в группу негативных эмоций и противопоставлять ее группе позитивных эмоций. Так как удивление может быть либо позитивным, либо негативным, то оно обычно исключается из такой классификации. Имеется две проблемы, связанные с использованием такой простой дихотомии. Во–первых, она игнорирует очень важные различия между так называемыми негативными эмоциями: различия в том, что приводит в действие каждую из этих эмоций, как эти эмоции ощущаются, что они заставляют нас говорить и делать, какие сигналы они подают с помощью лица и голоса и как люди обычно реагируют на нас. Другая проблема состоит в том, что даже так называемые негативные эмоции не всегда ощущаются как неприятные. Для кого–то нет ничего приятнее яростного спора, а кто–то с удовольствием плачет, когда смотрит грустные фильмы. С другой стороны, веселье, считающееся позитивным чувством, может быть жестоким, если оно вызывается грубыми шутками. Я уверен, что мы должны изучить особенности каждого эмоционального эпизода, прежде чем утверждать, является ли он приятным или неприятным для человека, который его переживает.

Использование термина «радость» представляется проблематичным, потому что, как и термин «несчастье», он является недостаточно конкретным. Как мы увидим в главе 9, существует много радостных эмоций. Например, веселье и избавление являются очень разными формами радости, различающимися между собой, не меньшей степени, чем страх и гнев. Эмоции радости не имеют отражения разных выражений лица, все они одинаково выражаются посредством улыбки. Разные типы радости могут ассоциироваться с разными временными характеристиками улыбок, но главной сигнальной системой для эмоций радости является голос, а не лицо.

Голос является еще одной сигнальной системой эмоций, равной по важности выражениям лица, но имеющей несколько интересных отличий. [70] Лицо всегда наблюдаемо, если только человек не покидает зону видимости или если особенности его культуры не заставляют его носить маску или вуаль, что бывает довольно редко. Голос не является непрерывной сигнальной системой и по желанию человека может «отключаться». Мы не можем полностью скрыть наше лицо, хотя желание сделать это в какой–то мере объясняет, почему люди часто предпочитают телефонный разговор беседе лицом к лицу. (Разумеется, телефон обеспечивает и другие выгоды: возможность одеваться по собственному усмотрению, незаметно заниматься во время разговора выполнением других дел и т. п.) Электронная почта позволяет еще больше: не слышать и не быть услышанным, что исключает возможность проявления вашей эмоции в голосе, и не давать немедленного ответа. Некоторые люди пытаются обеспечить себе такую выгоду, делая звонки в то время, когда, по их мнению, нужный им абонент отсутствует на месте, что позволяет им оставлять сообщение на автоответчике, однако никогда нельзя исключать возможность того, что абонент снимет трубку.

Хотя я действительно верю в правоту Сильвана Томкинса, утверждавшего, что всякий раз, когда генерируется эмоция, обязательно возникает импульс к выработке характерного для нее звука, обычно такие звуки могут легко подавляться людьми. Однако, как только кто–то начинает говорить, в голосе трудно распознать признаки испытываемого чувства.

Лишь немногие из нас способны симулировать звуки эмоций, которых мы не испытываем. Для этого необходимы актерские навыки, и часто актеры добиваются убедительного звучания голоса, когда заставляют себя переживать нужную эмоцию, вспоминая какое–то событие из своего прошлого. С другой стороны, придать лицу неискреннее выражение намного проще, и результаты моих исследований показывают, что такие выражения обманывают большинство тех людей, которые не научились идентифицировать выражения лица. [71] Голос редко направляет ложное эмоциональное сообщение и вообще не распространяет никаких сообщений, если человек молчит. Лицо чаще, чем голос, направляет ложные эмоциональные сообщения, но зато его нельзя полностью «отключить». Даже когда человек слушает, а не говорит, на его лице можно заметить легкие проявления эмоций.

Последнее различие сигналов, подаваемых голосом и лицом, состоит в том, что голос привлекает наше внимание, даже когда мы не видим человека, подающего сигнал, в то время как мы должны постоянно смотреть на человека, чтобы подмечать выражения его лица. Если бы не было голосовых эмоциональных сигналов, если бы об испытываемых человеком эмоциях сигнализировало бы только его лицо, то няни подвергались бы серьезному риску всякий раз, когда они теряли бы из виду вверенных им детей. Как неудобно было бы проверять эмоциональное состояние детей только по выражениям их лиц. Но, к счастью, издаваемый ребенком крик радости, боли, гнева или страха может привлечь внимание няни, не видящей малыша, и таким образом позволяет ей заниматься выполнением разных дел в разных концах помещения, до тех пор пока она может слышать голос ребенка.

Достойно сожаления, что с учетом важности голоса мы так мало знаем о том, как он сигнализирует об эмоциях, переживаемых человеком. Мой коллега, а нередко и партнер по исследованиям Клаус Шерер является ведущим специалистом по изучению голоса и эмоций. Его работы показали, что голосовые сигналы эмоций, подобно сигналам лица, являются универсальными. [72] Шерер занимался также уточнением того, что изменяет в голосовом сигнале каждая из эмоций. О голосе я могу сообщить меньше достоверной информации, чем о лице, отчасти потому, что исследования голоса проводились намного реже. К тому же довольно трудно описывать звук проявления разных эмоций таким образом, который мог бы принести практическую пользу. Для этого может потребоваться слушать голос подобно тому, как для изучения выражений эмоций на лице необходимо просматривать фотографии, кинопленки и видеозаписи. К тому же большинству людей проще представить, как выглядит лицо, по словесным описаниям подаваемого лицом сигнала, чем представить себе звук по словесным описаниям голосового проявления эмоции. В последующих главах я расскажу, что удалось узнать ученым о голосовых сигналах эмоций, и покажу фотографии с разными выражениями лица для каждой эмоции.

Помимо сигналов об эмоциях, подаваемых голосом и лицом, существуют также эмоциональные импульсы к физическому действию, которые также можно распознать. Я уверен, что они являются в той же мере универсальными, как и выражения эмоций лицом и голосом, хотя их изучению было посвящено довольно мало исследований. Я кратко опишу их в этой главе, потому что они не так знакомы нам, как выражения эмоций с помощью лица и голоса. При гневе и при некоторых видах удовольствия возникает импульс к движению в сторону триггера эмоции. При страхе возникает импульс, вызывающий оцепенение, если такое состояние позволяет избежать обнаружения, или же импульс к бегству от потенциального источника вреда. Сходный импульс возникает и при отвращении, но я думаю, что он не такой сильный; цель здесь заключается не в том, чтобы спастись от вызывающего антипатию предмета, а в том, чтобы просто избежать контактов с ним. Например, люди могут сворачивать в сторону, завидев предмет, вызывающий у них неприязнь; они могут подавиться или почувствовать приступ рвоты, если такой предмет имеет неприятный вкус или запах.

В случае печали, но не горя происходит общее снижение мышечного тонуса; человек сгорбливается и подолгу находится в неподвижном положении. В случае презрения возникает импульс, заставляющий человека смотреть сверху вниз на того, кто вызвал у него это чувство. В случае удивления происходит фиксация внимания на показавшемся необычном объекте. В случае избавления происходит общее расслабление тела; при получении тактильного сенсорного удовольствия происходит движение в направлении источника стимуляции, а при получении других видов сенсорного Удовольствия происходит переориентация в направлении источника стимуляции, хотя при этом может не произойти никаких движений, кроме перемены направления взгляда. У спортсменов, забивающих важный гол, по–видимому, возникает импульс к действию, часто с помощью рук, позволяющий продемонстрировать, что человек испытывает гордость за достижение результата. Смех, часто сопровождающий бурное веселье, вызывает повторяющиеся движения тела вместе с характерными спазматическими явлениями.

Ни один из этих импульсов к действию [73] формально не будет рассматриваться как сигнал, потому что он не вырабатывался в ходе нашей эволюции специально в целях передачи информации. Я описал их здесь, потому что они могут предоставить нам информацию о возникающей эмоции. Они непроизвольны, как сигналы эмоций, подаваемые голосом и лицом, но, возможно, подавить их намного легче. Подобно сигналам, подаваемым голосом и лицом, они универсальны и заданы изначально — в том смысле, что нам не требуется их усваивать.

Все прочее, что мы делаем, когда испытываем эмоции, усваивается, а не задается заранее и, вероятно, оказывается специфичным для определенной культуры или конкретного индивида. Эти усвоенные действия, которые включают в себя физические движения и произносимые слова, являются продуктом непрерывного приобретения нами (и нашими предками) опыта того, что позволяет успешно иметь дело с источником возникновения эмоции и с событиями, разворачивающимися в течение связанного с этой эмоцией эпизода. Нам проще и быстрее усваивать действия, которые согласуются с нашими предварительно заданными автоматическими эмоциональными действиями. Например, в случае страха мы легче бы усвоили модель поведения, подразумевающую наше буквальное или метафорическое бегство, чем модель, подразумевающую нападение. Но любая модель поведения может стать установленной для любой эмоции. Будучи усвоенными, эти модели поведения работают автоматически, точно так же, как если бы они были заданы заранее.

Мы можем осуществлять преднамеренное вмешательство, подавляя наши рефлексы и импульсы совершенно другими действиями или полным нашим бездействием. Вмешательство может также происходить автоматически и направляться нашими прочно усвоенными привычками, а не произвольным желаниями. Муж, отгораживающийся от разгневанной жены «каменной стеной», делает это автоматически, без какого–то сознательного выбора. В любом случае — с помощью осознанного выбора или усвоенной привычки — создание помехи выражению эмоции или эмоциональным действиям будет трудным делом, когда эмоция очень сильна. Большинству людей будет проще предотвратить действие, чем полностью устранить любые проявления эмоции на лице или в голосе. Я уверен, что это так, потому что мы можем превосходно осуществлять сознательный контроль наших мышц, без которого мы не могли бы выполнять все те сложные действия, которые необходимы нам для выживания. Действительно, мы можем гораздо лучше контролировать мышцы тела и наши слова, чем мышцы лица или настройку нашего голосового аппарата.

Сам по себе тот факт, что мы выполняем какие–то действия непроизвольно, под влиянием автоматических оценок и без сознательного анализа, не означает, что эти действия представляют собой результат нашей эволюции и являются универсальными. Наши привычки усваиваются и используются нами автоматически, часто без ведома нашего сознания. Для понимания последовательности изменений, происходящих во время эмоционального эпизода, мы должны помнить о том, что в первые одну–две секунды обычно проявляются изначально заданные выражения эмоции с помощью лица и голоса, изначально заданные и усвоенные действия, а также происходят другие невидимые и неслышимые изменения.

До сих пор я рассказывал о том, что можно наблюдать, слышать или видеть, когда кто–то начинает испытывать эмоциональное возбуждение. Одновременно возникают определенные физиологические изменения, которые также порождают видимые и слышимые симптомы того, что происходит с этим человеком. Мы с Робертом Левенсоном изучали некоторые изменения в вегетативной нервной системе (ВНС), возникающие в период действия эмоции, такие как выделение пота, который мы иногда можем видеть или обонять; изменение частоты дыхания, которое мы можем слышать; и изменение сердечной активности и температуры кожи, которые для нас невидимы. Обнаруженные нами различные модели поведения ВНС для каждой из эмоций также подкрепляют то, что ранее я называл изначально задаваемыми действиями. Например, и при гневе, и при страхе частота сердцебиений повышается, подготавливая человека к совершению перемещений. У человека, испытывающего гнев, кровь приливает к рукам, согревая и подготавливая их к каким–то действиям в отношении объекта гнева. В случае страха кровь приливает к ногам, что вызывает охлаждение рук и подготавливает мышцы ног к бегству. [74] Потение усиливается и при страхе, и при гневе, особенно когда интенсивность этих эмоций высока. Дыхание учащается и при страхе, и при гневе, и при страдании, а человек, испытывающий облегчение, обычно издает глубокий вздох. (Покраснение от смущения является еще одним видимым признаком, но я рассмотрю его в самом конце этой книги.)

Теперь давайте перейдем от внешних проявлений поведения — сигналов, действий, симптомов изменений в ВНС — к рассмотрению внутренних изменений, которые нельзя увидеть и услышать. К сожалению, имеется мало исследований изменения нашего хода мыслей в течение всего эмоционального эпизода, но я мало сомневаюсь в том, что наша интерпретация окружающего мира существенно изменяется. В одном исследовании было показано, что воспоминания, связанные с переживаемой нами эмоцией, быстро восстанавливаются в нашей памяти, причем даже те воспоминания, которые оказываются труднодоступными для нас, когда мы не испытываем данной эмоции. [75] Важнее всего то, что мы оцениваем происходящее таким способом, который соответствует испытываемой нами эмоции, а значит, оправдывает и поддерживает ее. Возникающие у нас ожидания и выносимые нами оценки обычно способствуют сохранению, а не ослаблению испытываемой эмоции.

Другая группа внутренних изменений, возникающих вместе с эмоцией, представляет собой попытку регулирования эмоционального поведения. Традиционно мы полагаем, что регулирование эмоции начинается после ее возникновения, а не одновременно с ним. Разумеется, осознанные попытки контролирования эмоции действительно происходят после того, как эмоция возникает и регистрируется сознанием, но мой коллега Ричард Дэвидсон, с которым мы неоднократно проводили совместные исследования, полагает, что регулирование происходит также одновременно со всеми другими эмоциональными изменениями — сигналами, изменениями в мышлении и импульсами к действию. [76] Хотя этот факт еще полностью не доказан, я думаю Дэвидсон прав в том, что имеется начальный этап неосознанного регулирования, начинающийся тогда, когда происходят все прочие эмоциональные изменения. Однако Дэвидсон не высказался достаточно ясно о том, что это за процессы регулирования и как они возникают. [77] В предстоящее десятилетие мы сможем узнать об этом гораздо больше.

Я полагаю, что модель начального регулирования основывается на научении, возможно, раннем социальном научении, и потенциально может видоизменяться. Она может учитывать такие факторы, как то, насколько быстро человек осознает переживаемую им эмоцию, насколько легко он может идентифицировать переживаемое им состояние и происходит ли немедленное включение «тормозов» или же, напротив, человек потакает своим импульсивным действиям. По общему мнению, мы мало знаем об этой модели начального регулирования, но, по–видимому, с появлением научения эмоции не могут возникать совершенно безо всякого регулирования, а научение начинается в раннем детстве. Такие модели регулирования, вероятно, оказываются настолько хорошо усвоенными, что они работают автоматически и сопротивляются изменениям. Насколько они сопротивляются, мы не знаем, но если они поддаются трансформациям, то это дает возможность изменять нашу эмоциональную жизнь.

Представим себе крайне неэмоционального человека, настолько ограниченного в своих эмоциональных реакциях, что он начинает испытывать неудовлетворенность своей жизнью и хочет стать эмоционально более отзывчивым. Темперамент, т. е. генетически заданный эмоциональный настрой, является одним из объяснений его тусклой эмоциональной жизни. Но если регулирование эмоций усваивается в очень раннем возрасте, то, возможно, этот человек имел в детстве опыт, до сих пор заставляющий его чрезмерно контролировать свои эмоции. Возможно, его наказывали, третировали или игнорировали за любое проявление эмоций. Если его поведение формируется под влиянием усвоенного регулирования, то, вероятно, он может изменить свои реакции. Если же поведение формируется под влиянием естественных наклонностей его характера, то тогда попытки изменений будут иметь мало шансов на успех. Наличие таких моделей начального регулирования указывает на огромную важность взаимодействий ребенка с другими людьми для формирования последующей эмоциональной жизни этого индивида, и этот вывод находится в полном соответствии с результатами многих исследований по этой теме [78] и фундаментальными принципами психоанализа.

Когда мы находимся во власти эмоций, в течение долей секунды происходит последовательность изменений, на которые мы никак не влияем и о которых мы даже не знаем: изменений в сигналах эмоций, подаваемых лицом и голосом; в изначально заданных действиях; в усвоенных действиях; в деятельности автономной нервной системы, регулирующей состояние нашего тела; в регуляторных моделях, которые непрерывно видоизменяют наше поведение; в возникающих релевантных воспоминаниях и ожиданиях; и в том, как мы интерпретируем происходящее внутри нас и в окружающем мире. [79] Эти изменения являются непреднамеренными; мы их не выбираем. Психолог Роберт Зайонк называет их неизбежными. [80] Узнавая о них, что обычно происходит в какой–то момент до завершения эмоционального эпизода, мы получаем шанс на то, чтобы сделать свой выбор, т. е. если у нас есть соответствующее желание, то попытаться помешать им. Прежде чем объяснять, что влечет за собой такое знание и какие меры можно предпринять для его улучшения, нам нужно рассмотреть еще один аспект процесса возникновения эмоции — что правит бал, т. е. что генерирует эту последовательность неизбежных эмоциональных изменений.

Наличие такого множества быстрых ответных реакций — разных для всех эмоций и в определенной степени одинаковых для всех людей — говорит нам кое–что о центральных механизмах головного мозга, организующих и направляющих наши эмоциональные реакции. Центральные механизмы, направляющие наши эмоциональные реакции, приводятся в действие в результате автоматической оценки, которая рассматривалась нами в главе 2. В этих центральных механизмах должны храниться инструкции, направляющие то, что мы делаем, инструкции, отражающие то, что было усвоено в течение нашей долгой эволюции. Понимание моей теории о том, что представляют собой эти центральные механизмы и как они работают, имеет ключевое значение для наших ожиданий того, чего смогут добиться люди в регулировании своего эмоционального поведения после получения информации о своем кратковременном эмоциональном опыте.

Томкинс предложил термин программы эмоциональных реакций для обозначения врожденных центральных механизмов, направляющих наше эмоциональное поведение. Слово «программа» (program) образовано из приставки pro, означающей «до», и корня graphein, означающего «пишу»; таким образом, программа имеет в виду механизмы, которые хранят информацию, записанную ранее или унаследованную, как в нашем случае. По–видимому, должно иметься много таких программ, разных для каждой эмоции.

Термин «программа эмоциональных реакций» как и термин «база данных эмоций» является метафорой, так как я не думаю, что в мозгу существует нечто похожее на компьютерную программу, а кроме того, я не берусь утверждать, что эмоциями управляет только какая–то одна область мозга. Мы уже знаем, что в управление эмоциональным поведением вовлечены многие области головного мозга, но пока мы не узнаем о мозге и эмоциях больше, эта метафора может использоваться нами также и для изучения наших эмоций. [81]

Так как программы эмоциональных реакций контролируют наше эмоциональное поведение, то улучшение понимания того, как они работают, может помочь нам решению этой задачи. Зоолог Эрнст Мейр делал различие между открытыми и закрытыми программами. В закрытую программу ничто не может быть включено посредством опыта, в то время как генетически открытая программа «допускает введение дополнительной информации в течение жизни индивида». [82] Мейр отмечал, что у тех, кто подолгу находятся под родительской опекой и, следовательно, имеют длительный период научения, появляется избирательное преимущество получения открытой, а не закрытой генетической программы. (Это согласуется с утверждением Мейра о том, что все животные, проявляющие эмоции, имеют открытые программы эмоциональных реакций. Такая открытость лежит в основе природы эмоций.) Например, сравните людей, для которых характерна многолетняя беспомощность в детском возрасте, с маленькими птичками малео, живущими на севере индонезийского острова Сулавеси. Самка малео зарывает яйца глубоко в теплый вулканический песок и улетает прочь. Когда птенец малео вылупится из скорлупы и как он будет выбираться из песка наверх — это его дело. Он сразу же должен знать, что ему требуется для выживания, так как ему не предоставляется никакого «периода несамостоятельности», в течение которого он мог бы проходить обучение у родителей. У людей наблюдается совершенно противоположная картина: ребенок, предоставленный после рождения самому себе, погибает. Наши программы эмоциональных реакций открыты настолько, что мы можем учиться тому, что будет работать в конкретных нынешних условиях, в которых мы живем, и накапливать эту информацию определенным образом, позволяющим ей управлять нашим поведением автоматически.

Данные о наличии универсальных характеристик в наших сигналах эмоций и в некоторых изменениях в деятельности автономной нервной системы говорят о том, что, хотя программы эмоциональных реакций открыты для новой информации, усваиваемой посредством опыта, программы не начинаются на пустом месте, безо всякой исходной информации. Какие–то цепочки уже существуют, и они разворачиваются в процессе нашего развития, они испытывают влияние опыта, но не создаются целиком на его основе. Должны быть разные цепочки для разных реакций, характеризующих каждую из эмоций. Эволюция изначально ввела некоторые инструкции или принципы формирования цепочек в наши открытые программы эмоциональных реакций, генерирующие сигналы эмоций, эмоциональные импульсы к действию и начальные изменения в деятельности автономной нервной системы и устанавливающие период невосприимчивости для того, чтобы мы интерпретировали мир тем способом, который согласуется с эмоцией, которую мы испытываем. [83]

К тому же данные о наличии универсальных характеристик в сигналах эмоций и физиологии автономной нервной системы говорят о том, что обычно инструкции для проведения таких изменений вырабатываются одинаковым способом у каждого индивида, если только они не видоизменяются под влиянием необычного опыта. Хотя имеется немного свидетельств того, как такой опыт может видоизменять выражения лица, результаты обследования людей с посттравматическим стрессовым расстройством (PTSD) говорят о том, что пороговые уровни для возникновения автономной активности могут быть существенно изменены. Например, когда людей просили выступить перед аудиторией (задача, которая ставит в трудное положение очень многих), то выяснилось, что женщины, подвергавшиеся в прошлом насилию, испытывали больший стресс, чем женщины, которым не пришлось пережить подобных травматических событий. [84]

Программы эмоциональных реакций содержат не только то, что записано в них нашим эволюционным прошлым на том основании, что это приносило пользу нашим предкам. Они содержат также и то, что представляется нам полезным в нашей собственной жизни для совершения наших наиболее важных взаимодействий с другими людьми, а именно эмоциональных взаимодействий. Модель начального регулирования, ассоциируемая с каждой из эмоций, меняется от индивида к индивиду в зависимости от того, что каждому из них пришлось узнать за прожитые годы. Она также вводится в программу эмоциональных реакций и сразу после своего введения в эту программу начинает работать автоматически — так, как будто она была изначально введена туда как результат эволюционного опыта, — и сопротивляется попыткам ее изменения. Кроме того, в программу эмоциональных реакций вводятся бихевиоральные модели, которые мы усваиваем на протяжении нашей жизни для взаимодействиями с различными триггерами эмоций, которые могут быть подобны или совершенно отличны от тех, которые были установлены изначально. Как отмечалось выше, эти модели, будучи усвоенными, также начинают действовать автоматически.

Я не верю, что мы можем переписывать изначально заданные инструкции в наших программах эмоциональных реакций, это еще предстоит доказать. Мы можем попытаться помешать действию таких инструкций, но это будет очень непросто именно потому, что мы не в состоянии удалить их или переписать. Если бы могли переписать инструкции, то тогда нам стали бы встречаться люди, эмоции которых полностью отличаются от наших эмоций — с другими сигналами, с другими импульсами к действию, с другими изменениями частоты сердечных сокращений и дыхания и т. п. Нам потребовались бы переводчики не только для слов, но также и для эмоций.

Это не означает, что изначально заданные инструкции порождают идентичные изменения в каждом человеке. Инструкции управляют разными системами организма, а кроме того, имеются различия между индивидами и культурами, в которых эти индивиды узнают об управлении своим эмоциональным поведением. Даже при одинаковых изначально заданных инструкциях будут наблюдаться как индивидуальные различия, так и сходства в эмоциональном опыте.

Инструкции в программах эмоциональных реакций, введенные в действие посредством автоматической оценки, начинают действовать до их полного исполнения; другими словами, их исполнение не может прерываться. Как долго сохраняются изменения, вызванные действием инструкций, зависит от конкретной системы эмоциональной реакции. Я полагаю, что для выражений лица и импульсов к действию это время составляет менее секунды. Я делаю такое предположение на основе наблюдений за тем, как быстро люди могут убрать выражение со своего лица, сокращая длительность его присутствия или маскируя его другим выражением. Вслушиваясь в то, что говорят люди, когда они пытаются скрыть свои чувства, я заметил, что такой контроль за звуком голоса происходит дольше, но он по–прежнему длится несколько секунд или в крайнем случае несколько минут, если эмоция не оказывается очень сильной или если не происходит что–то новое, подкрепляющее ее. Изменения в нашем дыхании, потоотделении и сердечной активности также длятся дольше, приблизительно от 10 до 15 секунд. Читателю следует заметить, что эта идея о том, что выполнение инструкций не может прерываться, не основывается на строгих научных фактах. Однако она действительно согласуется с результатами моих наблюдений за тем, как ведут себя люди, испытывающие различные эмоции.

Помните пример Элен, которая страшно рассердилась, когда ее муж Джим сказал, что не он, а она должна будет забрать сегодня дочку из школы? Выражение гнева, вспыхнувшее на ее лице; резкость голоса, которым она спросила, почему Джим не сказал ей об этом заранее; легкий наклон ее тела вперед; повышение температуры ее кожи, артериального давления и частоты сердечных сокращений — все это изначально заданные изменения, генерированные программой эмоциональных реакций. Большинство из них могли бы исчезнуть в следующий момент, когда Элен узнала бы от Джима, почему он не мог предупредить ее заранее (изменения температуры кожи, частоты сердечных сокращений и артериального давления продлятся чуть дольше, прежде чем эти показатели вернутся к исходным значениям, которые были до начала эпизода). Но эпизод может получить продолжение; Элен может сохранять свой гнев, если период невосприимчивости еще не закончился. Возможно, здесь проявится накопившееся раздражение, или она может импортировать сценарий доминирования старшего брата, или же Джим действительно законченный эгоист и этот случай является лишь еще одним примером его невнимания к жене. Если Элен не примет извинения Джима, интерпретируя их как еще один пример того, что он ставит свои интересы выше ее интересов, то ее гнев вспыхнет с новой силой. На мой взгляд, изначально заданные изменения, вызванные программой эмоциональных реакций (когда эмоция возникает благодаря автоматической оценке), являются кратковременными и не должны сохраняться. Иногда они соответствуют ситуации и нужны для участия в ней: Джим действительно является эгоистом и может пренебречь интересами жены, если она этому не воспротивится. Но иногда они оказываются неподходящими: Джим никак не мог предупредить Элен заранее; это не модель его доминирования — просто Элен плохо спала этой ночью и проснулась в дурном настроении.

Когда мы говорим, что не в состоянии прервать свои реакции, это не является утверждением того, что мы не можем управлять ими. Мы хотим лишь сказать, что у нас нет возможности выбрать вариант мгновенного и полного выключения реакций. Даже если мы заново оцениваем то, что происходит, то ранее активированные эмоциональные реакции не могут закончиться мгновенно. Вместо этого новые эмоциональные реакции могут налагаться на ранее генерированные эмоции или смешиваться с ними. Предположим, что гнев Элен на Джима основан на импортировании сценария о доминирующем старшем брате. Как только Элен узнает, что Джим действительно не имел выбора, что он не игнорировал ее интересы, она понимает, что сохранение гнева по этому поводу необоснованно; но если разыгрывается сценарий доминирующего старшего брата, то ее гнев сохраняется, или же она может вспомнить, что проснулась не в духе и что именно ее настроение подпитывает ее неуместный гнев. У Элен может возникнуть чувство вины за то, что она продолжает испытывать раздражение. Мы знаем из результатов научного исследования, что две эмоции могут возникать в быстрой последовательности снова и снова. Две эмоции могут также сливаться, образуя смесь эмоций, но при проведении своих исследований я убеждался, что это происходит реже, чем возникновение повторяющихся быстрых последовательностей.

Повторные оценки не являются единственным способом, с помощью которого мы можем на время переключаться с одной эмоциональной реакции на другую. Томкинс указывал, что зачастую мы проявляем эмоциональную реакцию на эмоцию, которую первоначально испытывали. Мы можем разгневаться из–за того, что испытали страх, испугаться из–за того, что проявили чрезмерный гнев. Мы способны испугаться того, что мы можем сделать, когда испытываем глубокую печаль. Эта связь второй эмоции с первой может возникнуть для любой пары эмоций. Сильван Томкинс утверждал, что один из способов понимания уникальности личности заключается в определении того, проявляет ли обычно данный человек конкретную эмоциональную реакцию на другую эмоциональную реакцию. Он также утверждал, что иногда мы не знаем о нашей первоначальной эмоциональной реакции и что мы знаем только о нашей второй эмоциональной реакции на первую эмоцию. Мы можем не понимать, что сначала мы испугались, и знать только о нашем гневе, который возник в ответ на наш первоначальный страх. К сожалению, никто еще не провел исследований для определения достоинств этих очень интересных идей.

Но что важно запомнить, так это то, что эмоции редко возникают поодиночке или в чистом виде. Меняется то, на что мы реагируем во внешнем окружении; меняется то, что мы вспоминаем и что думаем о конкретной ситуации; меняются наши оценки; наконец, у нас может возникнуть реакция на реакцию. Обычно люди переживают совокупность разных эмоциональных реакций. Иногда каждая эмоция может быть отделена от следующей всего несколькими секундами, так что некоторые эмоциональные реакции заканчиваются прежде, чем начинаются новые, а иногда эмоции перекрывают друг друга, образуя смесь эмоций.

Есть и еще один важный вопрос, требующий дальнейшего рассмотрения. Как я уже говорил, программы эмоциональных реакций являются открытыми, а не закрытыми. Новые типы эмоционального поведения постоянно приобретаются на протяжении всей жизни и добавляются к изначально заданным типам поведения. Эта особенность наших программ эмоциональных реакций позволяет нам адаптироваться к любым обстоятельствам, в которых мы оказываемся. Вот почему наши эмоциональные реакции связаны не только с нашим эволюционным прошлым, но и с собственным прошлым и настоящим. Автомобили не являются частью нашего эволюционного прошлого, но те сложные действия, которые были усвоены не в детском, а в раннем взрослом возрасте, были инкорпорированы в реакцию страха. Усвоенные реакции страха — резкий поворот руля и нажатие на тормоз — проявляются непроизвольно и без предварительных размышлений, когда возникает угроза на дороге.

Будучи усвоенными и включенными в программы эмоциональных реакций, эти вновь приобретенные эмоциональные реакции становятся непроизвольными, такими же непроизвольными, как реакции, выработанные в процессе эволюции. Одна удивительная особенность программ эмоциональных реакций состоит в том, что и усвоенные, и врожденные поведения становятся тесно связанными друг с другом и начинают приводиться в действие быстро и непроизвольно. Однако наличие открытой системы эмоциональных реакций имеет и свой недостаток. Эти приобретенные или добавленные поведения становится трудно сдерживать, после того как они вводятся в программы эмоциональных реакций. Они возникают даже тогда, когда они не работают или когда их возникновение представляется нежелательным.

Вспомните пример из предыдущей главы о том, как нога пассажира пытается нажимать на несуществующую тормозную педаль, когда другая машина внезапно появляется на пути автомобиля, в котором едет этот пассажир. Пассажир не может сдержать движение ноги, потому что она начинает двигаться раньше, чем он понимает, что она делает, подобно тому как он не может остановить выражение страха, появляющееся на его лице. Являются ли эти эмоциональные реакции перманентными, такими же неизменными, как те, которые заданы изначально, а не усвоены? Я так не думаю. Я уверен, что мы можем забывать наши приобретенные эмоциональные реакции, а не только управлять ими. Приобретенные эмоциональные реакции забывать проще, чем другие.

От любой реакции, содержащей телодвижения, легче отучиться, чем от реакции, включающей в себя звуки голоса и движения лица. Как я уже отмечал ранее, мы можем хорошо контролировать мышцы, управляющие нашим телом (скелетные мышцы). Инструкторы вождения учатся не нажимать ногой на воображаемую педаль, когда они сидят на месте пассажира. Непроизвольное действие, выполняемое автоматически, часть инструкций, добавленных в программу реакций страха, могут со временем быть видоизменены благодаря практике и настойчивости. Часть факторов, описанных мною в предыдущей главе, которые определяют, насколько легко ослабить горячий триггер эмоции, имеют отношение и к тому, насколько легко мы можем забыть модель эмоционального поведения. Модели поведения, приобретенные на предыдущих этапах жизни, усвоенные в течение интенсивного и плотного в эмоциональном отношении эпизода или серии эпизодов, забыть или видоизменить будет труднее.

В детском возрасте мы временами бывали жестокими, хотя почти всегда нас учили быть добрыми. В главе 6, при обсуждении гнева, я рассматриваю вопросы о том, нужно ли нам учиться быть жестокими, является ли импульс к причинению боли другому человеку встроенным элементом реакции гнева. Большинство взрослых не всегда хотят быть жестокими, если только у них не возникает необходимость защитить от получения повреждения себя или других. (Я понимаю, что некоторые люди хотят быть жестокими — либо в рамках своей криминальной деятельности, либо просто потому, что это доставляет им удовольствие. Я расскажу о таких людях в рамках дискуссии о насилии в главе 6.) Можно ли кого–нибудь из нас довести до состояния, в котором мы полностью теряем контроль над собой, действуем деструктивно и в этом смысле не имеем выбора в отношении того, что мы говорим или делаем? Имеет ли каждый из нас такой предел прочности? Мог бы каждый из нас совершить убийство? Можно ли утверждать, что люди, не совершавшие такого преступления, не стали убийцами просто потому, что их недостаточно на это провоцировали? Я уверен, что ответы на эти вопросы должны быть отрицательными, но научные доказательства того, что это так, пока что отсутствуют. (Можете ли вы представить себе эксперимент, в котором вы пытаетесь спровоцировать человека на насилие с помощью действий, носящих все более провокационный характер?)

Большинство из нас усвоили регуляторные схемы, смягчающие наше эмоциональное поведение, сдерживающие наши слова и действия, для того чтобы они не наносили вреда нам самим и окружающим. Мы можем говорить и делать ужасные вещи, но для нас существует барьер — мы не подвергаем свою жизнь или жизнь другого человека бесконтрольному воздействию пиковой эмоциональной нагрузки. Даже когда мы испытываем ярость, ужас или душевную муку, мы не допускаем того, чтобы наше чувство стало необратимо деструктивным. Мы можем быть не в состоянии устранить признаки эмоции с нашего лица или из нашего голоса, мы можем не сдержать желания произнести обидные слова или сломать со злости стул (хотя это должно быть проще, чем подавить признаки эмоции на лице или в голосе), но мы можем не допустить и действительно не допускаем того, чтобы наша жестокость стала причинять физический вред. Я знаю, что есть люди, плохо контролирующие свои побуждения, но рассматриваю это не как норму, а как отклонение от нее.

Допуская, что большинство из нас не достигают предельной формы деструктивного поведения, непрерывно наносящего вред нам самим и другим людям, необходимо все же признать, что почти все мы время от времени произносим слова или совершаем поступки, которые причиняют людям вред. Этот вред может быть не только физическим, но и моральным и необязательно постоянным, но в любом случае наше поведение будет иметь пагубные последствия. Причинение вреда может не мотивироваться гневом, а сам вред может причиняться не другим людям, а нам самим. Например, неконтролируемый страх может парализовать нас настолько, что мы будем не в состоянии справиться с опасностью, а глубокая печаль может заставить нас отгородиться от окружающего мира. Теперь перед нами стоит задача выяснить, как и когда мы можем предотвратить деструктивные эмоциональные эпизоды и кому будет причинен вред — нам, другим людям или и нам, и им. Одна из функций эмоций состоит в том, чтобы фокусировать сознание на текущей проблеме — той, которая вызвала наши эмоции. Обычно наши эмоции не действуют вне нашего сознания, хотя иногда такое случается. У всех у нас были в жизни ситуации, в которых мы не понимали, что действуем под влиянием эмоций, до тех пор пока кто–то не обращал на это наше внимание. Хотя такое вполне возможно, все же обычно мы осознаем, что мы чувствуем. Переживаемые нами эмоции воспринимаются как правильные и вполне оправданные. Мы не спрашиваем себя, что мы делаем и говорим. Мы погружены в это.